коммунистического толка. Она противоречит общечеловеческим
принципам нормального общественного бытия.
- Ты не передергивай, мразь, - сказал Олег. - Ты эти песни
пой дурачкам. О дружбе и мире между Россией и Западом. Вот уж
насмешил, паскуда. Фашисты, коммунисты... Ты не путай ностальгию
по имперским замашкам с элементарным желанием спасти оставшееся,
осколки нации... А уж коли продался американцам, так и скажи: да,
продался, работаю на них, благодаря чему получаю крохи от большой
наживы и продвижение по службе. У вас же сейчас там большая
роздача генеральских погон, как я слышал... Покойник Андропов уже
в гробу извертелся, поди... Вот... цирк так цирк! - Он зло
рассмеялся.
- И что же ты определяешь как цирк? - спросил брюнет,
массируя себе шею неторопливыми бережными движениями холеных
пальцев.
- Да, практически все... Кто бы мог предположить, что в
кабинете Юрия Владимировича окажется какой-то эстетствующий
мудозвон?.. А на смену ему придет, видимо, или музыкальный
критик, или... ну чтобы посмешнее придумать? Пожарник, к примеру.
Вот и получается цирк. Забавной стала Россия: каждый занят не
своим делом. Торгашики политиканствуют, политики в торговлю
подались. Ученые на барахолках, уголовники - в банках.
Контрразведчики КГБ на совместительском договоре в ЦРУ...
- А боевые разведчики переквалифицировались в гангстеров, -
перебил брюнет. - Ладно, хватит рассуждизмов. Давай-ка, Олежек,
по-деловому, без пустопорожнего... Хочешь по-нормальному,
спокойно возвратиться на Родину и завершить все свои приключения
без пыли и шума?
- Ну-ну, - лукаво поджал губы Олег. - И что же для этого
требуетс?
- Во-первых, подчиниться приказу этой самой Родины, - устало
потер лоб брюнет. - Что означает: расформирование всей вашей
шарашки, передачу счетов и написание полного отчета
руководству... Нашему, российскому, а не какому-нибудь
церэушному, рожденному в шизофрении твоих подозрений...
- Ну, ты говнюк! - весело качнул головой Олег. - Вертухаево
семя! Да с кем ты вообще говоришь-то, кретин? Чего, забылся? Я
такие дешевые приемчики уже стеснялся применять, когда ты... был
еще в папе и не знал, в какую маму попадешь! Про родину он мне
лепит, дерьма кусок! - Олег потянулся нервно к пачке сигарет,
протянул ее брюнету. - Будешь?
Тот отрицательно мотнул головой.
Я потянул на себя рычаг, перемещая шкаф в комнату.
Из сигаретной пачки внезапно сквозануло кинжальное пламя
выстрела. Прямо брюнету в рот.
Я вздернул "глок", выстрелив в голову парня, стоящего возле
Олега, затем перевел пистолет на другого, стремительно
перекатившегося к окну и начавшего нещадную пальбу.
Меня сильно ударило в грудь, затем в живот...
Уже в падении от отбросивших назад пуль, я полил свинцом
слепящие меня вспышки и грохнулся возле люка, мыча от пронизавшей
тело боли. Затем вскочил, метнувшись в комнату и тут же уяснил: "
Конец, делать тут нечего... "
Сизая пелена порохового дыма и трупы...
Эти ребята были профессионалами высшего класса.
Я так и не понял, кто из них уложил Олега. Наверное,
второй, последний, - в затылок...
На лестнице, ведущей в дом, тяжело загрохотали чьи-то шаги...
Задвинув за собой шкаф, я спустился в затхлое подземелье и, рыча от
боли в груди, осекавшей дыхание, дошел до сетчатой решетки
уличного люка, сдвинул ее в сторону, с трудом вскарабкавшись в
чрево микроавтобуса.
Мысли скакали, как блохи.
"Так... Ключи от зажигания, и дискеты бы не забыть..."
Движок заурчал мягко и вкрадчиво, как сытый, размякший кот.
Я тронул машину с места, бросив "глок" на пассажирское
сиденье, и только тут увидел, что рама пистолета, обнажив ствол,
отведена назад, зафиксированная пустой обоймой. А мне показалось,
что я надавил на гашетку раза четыре, не больше... Девятнадцать!
Прав был Курт, когда говорил: стреляй глазами, а не через
прицел. Глаз видит, рука делает...
И уделал я все-таки их, волков, уделал...
В башке царил хаос.
Ладонью я провел по груди и животу, обнаружив две прорехи, в
которых шершаво ощущался впившийся в жилет свинец. Видимо, тупые
пули "магнум" переломали мне не одно ребро, точно. И отбили
кишки, хотя это не страшно, я специально ничего не ел, держа
трубы пустыми... Мелочишка, но - пригодилось...
В сознании воспаленно метался вопросик: "И что теперь?.."
Безответный.
Джошуа Паркер, одетый в полицейскую форму, сидел в "шевроле" с
мигалками на крыше и курил, выдыхая дым в приспущенное боковое
оконце. Искоса он поглядывал на своего сегодняшнего напарника -
молодого поджарого парня, лобастого, с глубоко запавшими,
неприязненно глядевшими на мир глазами и с недовольно скошенным в
привычнобрезгливой гримасе ртом.
С минуты на минуту из дома должны были вывести этого поперек
горла вставшего начальству русского, Меркулова, с кем он, Джошуа,
немедленно отправится на базу, где уже сегодняшней ночью начнет
жесткий "раскол" наконец-то попавшегося в сети крупного
"бобра"...
Джошуа насторожился: из безмолвной череды припаркованных к обочине
машин, стоящих за перекрестком, внезапно донесся стрекочущий звук
стартера и тускло зажглись габаритные огни микроавтобуса "додж",
громоздко возвышающегося над низкими крышами легковушек.
Собственно, ничего особенного в том, что "додж" завелся, не
было, но Паркер видел, что к машине никто не подходил, дверцы не
открывались - и вдруг...
Он соединился с оператором.
- Тут еще какой-то "вэн" неподалеку... "Ram". Белый. С
людьми. Вроде, отъезжает. Это наш?
- Объявлена тревога, из дома, вероятно, уходят объекты... -
послышался взволнованный голос координатора операции.
"Додж", подгазовывая, медленно двинулся с места - водитель
явно торопился, не желая прогреть двигатель.
- "Вэн" уходит, - повторил Джошуа в микрофон и, не дожидаясь
ответа, тронулся вслед малиновым столбикам габаритных фонарей
удалявшегося автомобиля.
Проехав то место, где стоял "додж", Паркер увидел небрежно
прикрытый решеткой вентиляционный люк.
- Порядок! - доложил он в рацию, хохотнув. - Они свалили
коммуникациями и сейчас едут в даунтаун. Направляюсь за ними.
- Я блокирую маршрут! - сказал оператор. - Готовьтесь, они
вооружены!
- Не надо никаких стычек, - Джошуа включил фары. -
ПодстраПИПте меня на въезде в Бруклин и в Куинс, вот и все. Но я
вряд ли его потеряю, он еле плетется... Может, ранен... В общем,
веду его до логова, будьте на связи.
Напарник с видимым удовольствием потянулся всем телом, изрек через
долгий зевок:
- По-моему, там была изрядная заварушка, в этом тихом
домике...
Джошуа угрюмо хмыкнул. Он ведь говорил начальству, что эта русская
агентура, преследующая наверняка узкие меркантильные цели, а
потому столь яростно настаивавшая на своей встрече с Меркуловым,
обязательно даст промашку, сев в глубокое дерьмо и потянув в него
вместе с собою и ЦРУ...
Так, вероятно, и вышло.
У Бруклинского моста "додж" съехал в узкий пролет эстакады,
ведущий на федеральную трассу, и покатил в сторону "Maнхэттен
Бридж".
Позади остались Восточный речной парк, Четвертая, Восьмая,
Четырнадцатая улицы...
- Перекройте на всякий случай Бронкс, - буркнул Джошуа,
отмечая, как справа пронесся, растаяв за спиной, зеленый щит,
указывающий съезд на Сорок вторую улицу.
- Вас понял, - донеслось из рации, и тут же последовала
команда:
- Ди-четыре, следуйте на Третью авеню, перекресток со Сто
тридцать восьмой в Бронксе, будьте на связи...
- Отставить, - процедил Джошуа. - Он едет в Куинс,
поворачивает на мост...
Когда с Куинс-бульвара "додж" свернул на параллельную улочку с
односторонним движением, Паркер понял, что развязка близка -
объект явно приближался к своему дому и вскоре должен был начать
поиски места для парковки, поэтому имело смысл несколько
подотстать и провести операцию в тот момент, когда водитель
автобуса, найдя просвет между стоящими у тротуара автомобилями,
трудно и долго начнет влезать в него, всецело посвятив себя
данному занятию и поневоле утратив внимание к окружающей
обстановке.
Однако, водитель "доджа" внезапно выкинул довольно-таки
странный трюк, резко затормозив у одного из жилых домов, где
остановка воспрещалась, и, покинув машину, проследовал в подъезд,
держа руку прижатой к груди - видимо, если в доме была пальба,
то, как уяснил Паркер, его в ней подзацепило...
Чертыхнувшись сквозь зубы, он остановил полицейский "шевроле" у бампера
нарушившего все правила игры автобуса и, коротко кивнув напарнику
на дверь, вышел из машины.
Парня он рассмотрел хорошо - высокий, жилистый, с крепкой шеей...
" Значит, это единственный оставшийся в живых, - соображал
Джошуа, проходя в подъезд. - И заваруха была в самом деле
горяченькой..."
В холле у стойки стоял худенький портье-китаец.
- Сейчас в дом вошел молодой человек, - ворочая потухшую
сигарету в углу рта, хрипло произнес Джошуа. - Кто это?
- Мистер Генри Райт... - услужливо отозвался китаец. - Он
поднялся к себе...
- Мистер Райт запарковал машину в неположенном месте,
оставив ее открытой... - продолжил Паркер. - Он что, пьян? В
какой он квартире?
- Одиннадцатый этаж, квартира эйч...
Джошуа помедлил. Конечно, стоило бы поставить в известность о
происходящем координатора, но зачем? События развивались
естественным и наипревосходнейшим образом, и единственное, что
было необходимо, - подтянуть сюда на всякий случай двух-трех
толковых ребят...
- Позвоните ему, - приказал он портье. - И дайте мне трубку.
Портье набрал номер.
- Эй, мистер! - дружелюбно и грубовато молвил Паркер, глядя,
как в холл дома входят люди из оперативной группы, блокировавшей
Куинс. - Это полиция. Вы почему это разбрасываетесь машинами, у
вас их так много, а?
- Что вы имеете в виду? - донесся спокойный вопрос.
- Я имею в виду "додж", брошенный вами у подъезда.
- Извините, вы заблуждаетесь. У меня "беретта", и она в
гараже под домом.
- Странно... - произнес Джошуа. - Вы вот что... Приготовьте-
ка документы, мы сейчас к вам поднимемся.
Он положил трубку. Спросил портье:
- Есть выход из дома через гараж?
- Да, конечно...
Услышав его слова, двое из оперативников срочно покинули холл. Этим
служакам много объяснений не требовалось.
- Мы пошли... - Джошуа указал напарнику на лифт. - Вы, -
обратился он к оставшейся парочке из группы поддержки, - скучайте
здесь. Скоро, думаю, увидимся. Выпишу только квитанцию за
парковку в неположенном месте... Х-хэ!
Подойдя к двери 11 H, Паркер, слегка развернувшись боком, нажал на
кнопку звонка.
Дверь растворилась, удерживаемая цепочкой. На Паркера равнодушно
и чуточку сонно смотрели глаза хозяина квартиры - молодого парня
с открытым лицом, и если бы Джошуа не видел, что именно этот
человек только что заходил в подъезд, выскочив из "доджа", то
наверняка бы решил, что произошло недоразумение и сейчас он
отрывает от домашнего отдыха обыкновенного уставшего после
рабочего дня обывателя.
Джошуа вытащил портмоне с полицейской эмблемой и залитой в пластик
карточкой удостоверения личности. Сказал миролюбиво:
- Мистер Райт, я прошу вас спуститься с нами вниз к
автомобилю. С документами, удостоверяющими вашу личность.
В глазах парня вдруг прочиталось отчетливая озадаченность.
- Хорошо...
Дверь закрылась, и в ту же секунду, осознав свою ошибку, Джошуа
всем телом бросился на нее, уже готовую защелкнуться замками: он
показал парню не то портмоне!
Он показал ему удостоверение офицера ЦРУ, будь они неладны,
эти бумажки и значки! Как же легко их перепутать!
Цепочка вылетела из паза, и Джошуа, рванув из кобуры пистолет,
ворвался в квартиру, едва сохранив равновесие.
Напарник, присев у порога, целился в этого чертова Генри
Райта, отступившего к кухне и хладнокровно рассматривавшего
нацеленный на него ствол.
Он был одет в легкие спортивные брюки, шлепанцы на босу ногу и
в майку с короткими рукавами.
Как сразу понял Джошуа, противник был невооружен и абсолютно
неопасен, этот мальчик, не убиравший ладони со своей груди,
куда, видимо, в перестрелке в Манхэттене ему угодила пуля,
переломав ребра, ибо вот он, защитный жилет, брошенный на
кухонный стул...
Да, опасаться этого инвалида уже не следовало. Это понял и
напарник Джошуа, сунув свой пистолет обратно в кобуру и
усмехнувшись самодовольно. Однако в глазах парня Паркеру что-то
не нравилось. В них виделся какой-то ледяной, отстраненный расчет
и ни малейшей растерянности, а потому интуитивно Джошуа посчитал,
что держаться от мальчонки все же следует подальше, тем более
через легкую ткань майки отчетливо проступала рельефная, сухая
мускулатура его прочно сбитого тела...
- У меня вопрос, - сказал парень и, поморщившись от боли,
облокотился на кухонный стол. - Считается ли законным и приличным
поступком врываться в частный дом офицерам ЦРУ, переодетым в
полицейскую форму?
- В нашей конторе, - ответил Джошуа мягко, - считается
приличным все, что идет на пользу дела, парень... А что же
касается лично тебя, то ты можешь подать на нас жалобу, если,
конечно, сумеешь...
Парень широко улыбнулся в ответ и хохотнул, тут же зашипев сквозь
стиснутые зубы от боли, и потерянно ища опору, протянув руку к
стене...
В поле зрения Джошуа, отчетливо и пугающе увеличиваясь в
размерах, возникла картина, заслонившая собой все окружающее: три
разделочных ножа, словно приклеившиеся своими широкими и длинными
лезвиями к магнитной планке, укрепленной на стене...
"Ах, проклятый сопляк!.."
В глаз Паркера будто ударила с лета большая черная муха,
рассыпавшись мушками мелкими, своей плавающей взвесью
заполнившими мутно-желтое пространство поспешно сжираемого ими
света...
И свет погас.
Я всегда был корректен в своих отношениях с властями, хотя
порой от них, властей, конкретно и несправедливо страдал.
Вспомнить хотя бы мое забритие в армию с подачи шпионского
ведомства... Ну, казалось бы, чем я насолил этим мерзавцам, что
им сделал плохого?
Вообще советую запомнить всем нормальным людям одну простенькую
истину: ничего хорошего знакомство со всякого рода спецслужбами
вам не сулит. Они, может, только для хорошего и созданы, но, как
правило, ожидать от них следует в основном гадостей.
И мне, честно говоря, это резко и бесповоротно надоело. Тем
более не я стремился навязать спецслужбам свое общение с ними, а
как раз наоборот.
К тому же этот парень в полицейской форме, по ошибке, видимо,
сунувший мне в нос свою шпионскую ксиву, имел просто-таки
водевильно-зловещий видок и источал вокруг себя столь осязаемое
черно-траурное поле какой-то смертной злобы и безысходности, что
я поневоле решил: склонишь перед таким головку - и тебе конец.
Он точно вонял гробами, этот душегуб. И даться ему в лапы
живым я категорически не захотел.
Моя грудь и живот являли собой один большой бордовый синяк, и
это он сразу усек, как и заметил бронежилет на кухонном стуле...
Поэтому чуть расслабился и поддался на мою провокацию, позволив
мне ухватить со стенки один за другим два ножа, первый из которых
я воткнул ему коротким броском в свинцовый глаз, а второй
запустил в руку его напарника, плотно пригвоздив к ляжке
потянувшуюся к кобуре ладонь.
Боль опоясала мою изболевшую грудь огненным обручем, но тут уж
было не до капризов: я нырнул вперед, подхватив в воздухе
вывалившийся из пальцев рухнувшего на пол лже-полицейского
пистолет, и шустро направил оружие на потерянно стонущего - не то
от испуга, не то от боли - его напарника, напрасно пытающегося
отодрать пригвожденную к ноге кисть.
На коротком болезненном выдохе я ударил его ребром ладони в
висок, и он, сволочь, сверзился на мой красивый стеклянный
столик, разнеся его вдребезги.
Ну ведь и в мелочах, и полумертвые, а все равно умудряются эти
спецслужбисты наПИПть, неугомонные...
Я тщательно запер на все замки дверь, приковал свободную
левую руку оглушенного противника к щиколотке его правой ноги и
набрал номер телефона Сергея.
Уж если, решил я, мне суждено иметь дело с властями, то хотя
бы с более или менее знакомыми, хотя в принципе это тоже всего
лишь иллюзия...
- У меня тут ситуация, - сказал я. - Адрес ты знаешь... В
квартире труп офицера ЦРУ. В полицейской форме. И скоро сюда
будут ломиться живые его соратнички... Их там, внизу, взвод,
наверное... Так что буду признателен, если спасешь мою шкуру.
Дверь открою только тебе. Предупреди, что остальных посетителей
ждет горячий прием... У меня тут есть, чем отбиваться.
- Я понял... Вернее, ничего не понял, но... Жди!
Тонко пропищала рация на ремне убитого мной лже-полицейского.
Дружок его еще пребывал в беспамятстве, проводить с ним
воспитательно-разъяснительную работу не было времени, а потому
отвечать пришлось мне.
- Да, - сказал я грубым и развязным голосом, подражая
убиенному, - Паркер на связи.
- Что у вас там? - донесся встревоженный вопрос.
- Он взят, - пробурчал я. - Все нормально. Мы беседуем.
Ждите внизу.
Некоторое время в эфире царило настороженное молчание. Затем далекий
голос подозрительно и с неохотой произнес:
- О`кей...
Контуженный мною секретчик, перекособоченный кандалами, замычал и тяжко
перевернулся на бок, звякнув осколками моего бывшего
замечательного столика.
Я осторожно присел на диван, превозмогая с каждой минутой
усиливающуюся боль в груди.
Паршивая это штука - переломанные ребра, хотя и не смертельная.
Причиняет большие неудобства, препятствуя глубокому дыханию и
резким телодвижениям. И никакими лекарствами тут не поможешь -
покуда не срастутся косточки, терпи, сопя от большого
огорчения...
В дверь позвонили.
- Угу? - спросил я неопределенным голосом из безопасного -
для возможной пули - удаления от двери.
Некоторое время за дверью молчали. Молчал и я. Наконец последовал
озлобленный приказ:
- Паркер, открой...
- Щ-щас! - сказал я по-русски. С издевочкой. - Размечтались!
В дверь кто-то агрессивно ломанулся, но тут послышался
далекий голос, что-то изрекший по рации, от двери поспешили прочь
удаляющиеся шаги, и - наступила тишина...
Спустя пять минут дверной звонок брякнул вновь.
- Ну? - устало спросил я.
- Толя, это Сергей, открывай, все в порядке...
Я позволил себе совершить рискованный, с точки зрения
эсэсовского дедушки Курта, поступок: заглянул в смотровой глазок,
откуда порой способна вылететь, долбанув простачка в глаз,
пуля...
В сплющенной мутной сфере виднелось лицо Сергея, а за ним, в
узком пространстве коридора чернела едва ли не рота
полицейских...
Настоящих, понятное дело.
И я открыл замки.
Через день я сидел в одном из кабинетов знакомого небоскреба в
Манхэттене, избранного штаб-квартирой иммиграционных служб, ФБР
и, полагаю, ЦРУ, перед пожилым, очень спокойным и
доброжелательным господином, к которому меня привел Сергей.
Мне задавалось много вопросов. И не предъявлялось, замечу,
никаких обвинений.
Я честно рассказал обо всем, что произошло в конвойной роте
номер шестнадцать, когда я содействовал побегу осужденного Олега
Меркулова - личности неординарной и глубоко мне симпатичной силой
своей воли и целостностью натуры; поведал о своих берлинских
похождениях и злоключениях, о встрече с Олегом уже здесь, в
Америке, умолчав, правда, о совместных с ним операциях силового
характера...
- В общем, - закончил я, - человек мне верил. И попросил его
подстраховать... На сомнительной встрече с сомнительными людьми.
В итоге же получилась херня...
- Вы знали, чем он здесь занимается?
- И знать не хотел! Мы были друзьями, повязанными этим
побегом... Все.
- И чем вы намерены заниматься теперь, после получения
гражданства? - спросил пожилой человек, глядя на меня не без
юмора.
- Пойду, наверное, в нью-йоркскую полицию, - сказал я. -
Может, на что и сгожусь там, нет? Или меня посадят за убийство
вашего коллеги?
- Не было ни убийства, ни коллеги, - произнес пожилой
человек с заминкой. - А насчет нью-йоркской полиции... что ж...
Вы там, чувствую, натворите дел...
- Вы против?
- Как сказать... Нет, я поддержу рекомендацию Сергея. И даже
с пристальным интересом буду наблюдать за вашей судьбой... А что,
кстати, у вас с родителями?
- То есть? - испуганно спросил я.
- Где они собираются жить? С вами или в России?
- Я послал им вызов. Пусть приедут, осмотрятся...
Собеседник привстал из-за стола, протянув мне руку.
- Удачи вам, Анатолий... И попрошу вас запомнить: с той же
естественной, бесхитростной якобы простотой, с какой вы сейчас
обогнули многие острые углы в нашем разговоре, принципиально
умолчав о достаточно важных вещах...
- Неправда...
- Правда! Так вот. Поместите, руководствуясь именно этим
принципом, в свой, так сказать, отдельный, закрытый файл памяти
все случившееся с вами позавчера...
- Это само собой, - уверил я мрачно.
- И учтите: у вас не должно остаться никаких хвостов... Вы
понимаете, что я имею в виду.
- Понимаю.
- Тогда прощайте. Да, и отдайте мне документы этого... Генри
Райта, кажется?
Родители мои прибыли в Нью-Йорк ясным весенним деньком - прозрачно-
солнечным, беспечным, предвещающим скорое жаркое лето.
Этот славный нью-йоркский апрель... С его легким утренним
холодком, высоким огромным небом, синей океанской тушью и
желтыми, в сухой прошлогодней траве, холмами вдоль побережья
Кбнбйгб bay...
Я мчался в аэропорт по сухой залитой солнцем трассе, еще не
без труда уясняя, что сейчас, ступив на первый, нижний этаж
аэрофлотовского терминала, увижу выходящих из дверей таможни
родителей...
Неужели такое случится?
И - случилось.
- Просто не верю, что я снова в Америке, - сказала маман,
стирая с моей щеки свою губную помаду. - Вот же, довелось все-
таки...
- Себя же и благодари... - уточнил я.
- Ну я тоже, положим, к тому причастен... - подал скромную
реплику папа, державшийся несколько скованно и поглядывающий на
меня с какой-то опаской.
Папа, видимо, боялся, что я вспомню ему прошлое... И
напрасно. В последнее время я обнаружил в себе незаурядную
философскую терпимость ко многим человеческим слабостям,
поступкам и вообще несообразностям бытия. К тому же недаром
сказано: не суди...
Мы улеглись спать, когда время уже перевалило глубоко за
полночь, и я, ворочаясь в постели, все еще не мог постичь, что
вот и развязался клубок хитросплетения наших судеб, и, как и
прежде, двадцать лет назад, мы снова ночуем все вместе в
американской квартире, только теперь квартира оплачивается не
казенными деньгами, а своими, и слава Богу, ибо не надо зависеть
от кого-то и как-то, не надо шептаться по углам, чтобы сказать,
что думаешь, и никого не точит поганенький страх перед доносом,
наветом, высылкой...
Через какое же дерьмо им, моим родителям, все же пришлось пройти
в той, краснознаменно-партийной реальности убогого рабского
пресмыкания!..
Я вспомнил Олега. Он, конечно же, желал не возврата того
окостенелого прошлого, не реконструкции рассыпавшегося в прах
красного Вавилона; он хотел новой страны, но какой?.. Построенной
на уцелевших руинах?
Я много думал об этом, но решил для себя так: идеи - идеями,
партии - партиями, а народ - народом. И он сам выберет себе суть
и форму жизни. И что уж выживет - точно. Несмотря ни на козни
врагов, ни на коварство их планов. Слишком большой он, и, хотя
славен обилием дураков, умных в нем тоже изрядное число.
И они выберутся из-под обломков навернувшейся империи,
стряхнув с себя ее пыль и крошево. А за ними потянутся и другие.
Утречком я, полицейский группы оперативного реагирования,
облачившись в защитный жилет, черную кожаную куртку, форменную
фуражку и сунув в кобуру свой боевой "глок", отправился,
посвистывая, на свою ментовскую работу, столкнувшись у подъезда с
женщиной, выгружавшей из такси, стоящего рядом с ожидавшей меня
патрульной машиной, большой хорошо знакомый мне чемодан.
- Извините, - сказала она, тронув меня за рукав.
- Ничего, Ингред, не беспокойся, - ответил я по-немецки.
Некоторое время она стояла с открытым ртом, глядя оторопело то на мою
форму, то на полицейскую машину, где виднелся мой напарник,
призывно махавший мне рукой.
- Ты... - молвила она упавшим голосом.
- Да, я. Тороплюсь на утренний развод. - Подхватив ее
чемодан, я донес его до стойки портье.
- Ты служишь в полиции?..
- Тебе не нравится?
- Толья... Мне нравится, но...
- В квартире, - поведал я, - мои мама и папа. Скажи им
"доброе утро". И еще скажи, что ты моя невеста. Если я прав,
конечно, в таком определении...
Она обняла меня, приникнув всем телом к моей угловатой
полицейской амуниции. Покатилась по полу свалившаяся с головы
фуражка с серебристой эмблемой...
И сердце мое вдруг тронул ледяной крысиной лапкой внезапный
страх: все слишком хорошо, а потому - надолго ли?..
Оттрубив дневную смену, я подъехал к дому и сразу же отправился в
гараж - взять из "беретты" отвертки, дабы подвинтить
разболтавшуюся дверцу кухонной полки.
Открыл багажник, склонился над ним, и тут тихий голос за моей
спиной со смешком произнес:
- Вот как проходит, оказывается, срочная служба у некоторых
дезертиров...
У меня, находящегося в положении крайне беспомощном,
возникла, конечно, идейка потянуться к пистолету, но идейка была
явно бессмысленной...
Я разогнулся, увидев стоящего поодаль... Михаила
Александровича.
- Ну, привет, изменник Родины, - произнес он безразличным
тоном.
Я, разогнувшись, молча кивнул, вспоминая канцелярию
конвойной роты и то, прошлое его лицо на фоне строевого плаца,
серого казарменного кирпича...
- Прогуляемся? - предложил он.
- Да можно и здесь поговорить...
Он закурил, болезненно поморщившись.
- Ну, здесь, так здесь... Олег сказал, что, в случае... ну,
ты понимаешь, в каком-таком случае...
- Олег сказал, - перебил я, - что вы придете за дискетой. И
вы пришли. Так?
- Так.
- Никаких проблем. Дискета у меня.
- Как было дело? - хмуро и резко спросил он.
Я объяснил.
- Ну и что ты собираешься делать теперь? Служить здешним
блюстителем порядка? - спросил он с неприязненным сарказмом.
- А вы хотите предложить мне нечто иное?
- Я могу предложить тебе нечто иное, - с нажимом подтвердил
он.
- Спасибо, не надо, - сказал я. - Мы сейчас на последнем
перекрестке... И дороги наши от него расходятся.
- А ты слабоват оказался, парень, - откликнулся он с явным
презрением. - И пустоват... Увы! В холуи подался, значит...
- Я благодарен вам за искренность, Михаил Александрович, -
ответил я вежливо. - И той же искренностью вам отплачу.
Докладываю: я сделал для себя очень простой и ясный выбор.
Основанный на моих довольно-таки примитивных, возможно, внешних и
внутренних качествах. Я буду планомерно и, надеюсь,
профессионально давить убийц, наркодилеров и грабителей. Получая
за это вполне приемлемую для моих запросов зарплату. И защищая
неискушенных в насилии обывателей. Чтобы они были спокойны за
себя, за дом, за детей. За главные, замечу, человеческие
ценности. Везде и всюду одинаковые. А ваши глобальные сверхзадачи
связаны с кровушкой и с людоедством. Что негативно влияет на мою
впечатлительную натуру - слабоватую и пустоватую, как вы изволили
ее определить.
- Ладно. - Он затушил окурок каблуком. - Дискету!
- Вам придется подняться со мной в дом, она в квартире. Или,
если отпустите меня одного...
- Я не боюсь, что ты начнешь названивать в Эф-би-ай, -
холодно произнес он. - Во-первых, ты знаешь нас... Во-вторых, у
тебя есть собственные общечеловеческие ценности... и рисковать
ими ты никогда не станешь...
Я поднялся в квартиру.
Маман и Ингред готовили ужин. На столе горели свечи. Папаня
предавался распитию пива.
Я взял дискету и спустился с ней вниз.
- Вот, возьмите...
Он принял ее, небрежно сунув во внутренний карман пиджака.
Постоял, задумчиво покусывая губы. Наконец произнес:
- Ну, прощай. Правда, руки тебе не подам, не обессудь.
- Может, оно и к лучшему, - ответил я. - Иногда тебе
протягивают руку, и, пожимая ее, ты обречен протянуть ноги...
Прощайте, Михаил Александрович!
Э П И Л О Г
Осенью одна тысяча девятьсот девяносто пятого года, получив
очередной отпуск, я улетал с законной женой Ингред в Берлин,
оставив квартиру в Куинсе на попечение мамы.
Вылет задерживался, мы бесцельно шатались по зданию аэропорта,
навещая то бар, то ресторан, но вот, наконец объявили посадку, и
мы прошли в самолет.
Со взлетом тем не менее пилоты не спешили; стюардессы, разнося
лимонад, объясняли публике, что на терминале возникли некоторые
технические затруднения, однако вот-вот, и мы тронемся через
океан в Европу.
Тем временем в проходе появились полицейские, в чьем плотном
сопровождении, выставив впереди себя закованные в наручники кисти
рук, на воздушное судно проследовал молодой человек с продувной
физиономией, курчавыми взлохмаченными волосами и в очках, одно
стекло в которых было треснутым. Одного взгляда на человека мне
было достаточно, чтобы признать в нем бывшего российского
соотечественника.
Полицейские усадили его на свободное место, с края прохода, неподалеку
от меня.
- Снимайте браслеты, волки смрадные, - услышал я родную
речь.
