попросту исключалось: в банке стояла горячая пора, работы было
невпроворот и отпуска ей никто бы не предоставил.
На мой отъезд она согласилась, но только после Нового года, с
обещанием скорейшего возвращения обратно, заставив при этом
торжественно меня поклясться в верности ей и в целомудрии
всяческих помыслов.
Перед Новым годом я продал церэушный "БМВ" заезжим ребятам из
Киева и, закупив шампанского и деликатесов, отправился в
Карлсхорст навестить Валеру.
- Прямо к столу! - воскликнул он, узрев меня на пороге. - Мы
как раз разминаемся... - И жестом пригласил проследовать на
кухню.
Я прошел туда, натыкаясь на углы бесчисленных коробок и - вот
уж воистину рок! - узрел сидевшего за столом одетого в
белоснежную праздничную рубашку и тщательно причесанного серба
Труболета.
- Ты-то как здесь? - озадаченно вырвалось у меня.
- Нахожусь в законном увольнении, - пожимая мне руку,
сообщил тот.
- А увольнительную выписал директор тюрьмы?
- Зачем так, начальник... Все законно, кантуюсь в "азюле" с
братьями-югославами, они меня от своего не отличают; жду
статуса...
- Дадут? - спросил я с сомнением.
- А куда они денутся? В район боевых действий депортация не
производится.
- Ну а занимаешься чем? Продолжаешь "калашниковами"
спекулировать?
- Почему? Я человек разносторонний...
- Это да, - выразил я твердое согласие, распаковывая свертки
с продуктами.
- Ныне сигаретками балуюсь, - проинформировал Труболет
нейтральным тоном.
- Ты?! Тоже возишь контрабанду? Или перекупаешь?
- Ну, куда мне до ваших масштабов, я человек скромный.
Уличные автоматы окучиваю. Которые на стенках висят.
- А как из них можно вытащить сигареты?
- Сложно вытащить, - кивнул Труболет. - Немцы - они толковые
конструкторы, все учли. Но я решил проблему по-крестьянски, без
ухищрений. Машина, буксирный трос... Плавно отжимаешь сцепление,
даешь газку... - Труболет отбросил брезент с одного из ящиков,
хранившихся на кухне.
Ящик, собственно, и оказался автоматом из-под сигарет.
- И на хрена тебе этот дешевый криминал? - спросил я. -
Развлечений не хватает?
- Во-первых, - ответил Труболет, - нет под рукой криминалов
дорогих. Во-вторых, ты попробуй тут заработать, у фрицев этих...
- Немцы виноваты? - сказал я. - Елка пахнет Новым годом, да?
Путаем, брат. Причину и следствие. Елка хвоей пахнет. А тебе-то
ящик зачем? - обратился я к Валере. - Гробина этот. В поселке у
себя его установишь?
- В хозяйстве все сгодится, - ответил тот. - Ладно, идейный
товарищ, давай к столу, отметим год уходящий... Новый небось с
кралей будешь встречать? А?
- Да, намерен встретить его... в приличном обществе, -
сказал я.
Мы чокнулись, и выпили легкое, сладковатое вино.
- Год был труден, но интересен, - утерев губы, сделал
заключение Труболет.
- Это уж точно, - мрачно подтвердил я.
И - отгромыхала новогодняя ночь! Заревом миллионов петард,
разноцветными росчерками ракет, фонтанами шутих, громом и
молнией!
Казалось, шел очередной штурм Берлина.
Я же, попивая шампанское в кругу друзей своей подружки,
размышлял о своем личном штурме этого славного города, полагая,
что штурм все-таки удался и вышел я из него победителем.
Скромным, незаметным, но все же...
Новогодний подарок преподнес мне Олег, вручив за неполных два часа до
начала празднества серпастый паспорт с немецкой и американской
бизнес-визами, где стояло мое имя и имелась знакомая черно-белая
фотография, скрепленная с документом блекло-синей печатью
российского МИДа.
- Вот так да! - восхитился я.
- Итак, - пресек Олег мои восторги своим бесстрастным,
ровным голосом, - прибудешь в Нью-Йорк, возьмешь такси, поедешь в
ближайший мотель, где переночуешь. Утром в Бруклине купишь газету
"Новое русское слово". Русского там, правда, ничего нет, все
еврейское, ну да плевать... Главное - объявлений о сдаче квартир
и комнат там полно. Снимешь жилье. Желательно - комнату.
Поскольку тебе потребуется нейтральный почтовый ящик, в который
ежедневно кто-то заглядывает. Далее отправишься в Манхэттен, вот
тебе адрес и телефон... - Он протянул карточку. - Это очень
хороший адвокат. Двадцать лет проработал в иммиграционных
службах. Расскажешь ему свою историю. Мол, родился в США, сейчас
прибыл из России, имея временную визу. Хочу восстановиться в
гражданстве. Все.
- Как все?
- А, ну да... - Он улыбнулся устало. - Через две недели
после прибытия дашь в этом же "Слове" объявление: "Потерян на
Брайтоне бумажник крокодиловой кожи с грин-картой. Нашедшего ждет
вознаграждение." И номер телефона. Звонить тебе навряд ли кто
будет, кроме меня, так что...
- Точно позвонишь? - спросил я.
- Если буду жив, - прозвучал равнодушный ответ. - Но я
постараюсь. Телефоном обзаведешься сотовым, номер его хозяину
квартиры не давай.
На том мы и расстались.
Тем же новогодним вечером я позвонил в Москву маме, поздравив
ее с праздником и уверил родительницу, что жив, здоров,
благоденствую, чего и ей желаю.
- А у меня интересная новость, - сказала она. - К нам, Толя,
представь, вернулся папа.
- Ничего себе... - промямлил я. - Воссоединение семьи? Чего
это вы удумали?
- Ну, так получилось... Так что твои беспутные родители
вновь вместе.
- Тогда примите дополнительные поздравления, - вздохнул я. -
Надеюсь, это у вас всерьез.
- Мы тоже на это надеемся...
Ясным январским утром Ингред проводила меня, слегка
покачивающегося от некоторой слабости и абсолютно индифферентно
воспринимающего лиц противоположного пола, в аэропорт Тегель и,
сурово погрозив пальчиком, расцеловала на прощание, перепачкав
мои щеки слезами и губной помадой. Последовал наказ: немедленно
сообщить о своем прибытии из Нью-Йорка и столь же немедленно
обзавестись телефоном.
Далее, без проволочек миновав таможню и пограничников, я
уселся в "боинг" и взмыл над твердью земной, глядя в иллюминатор,
где виднелось узкое и длинное, с тупо, как у самурайского меча,
скошенным острием крыло самолета, бесшумно рассекающее облачную
пелену.
Вскоре под крылом стылым свинцом зарябил океан.
Сбылось.
Я улетал в Америку.
* ЧАСТЬ 3. СТОЛИЦА МИРА *
1.
Поздним вечером, прилетев в нью-йоркский аэропорт Кеннеди и
усевшись в желтое такси, я попросил шофера отвезти меня в какой-
нибудь из бруклинских мотелей, находившихся поблизости от
квартала российских иммигрантов.
- В какой подешевле? - спросил водитель.
- Да, - сказал я, решив не шиковать.
- Самый дешевый - "Harbor Inn." Ночь - восемьдесят
долларов... Устроит?
Недорогой приличный пансион в Берлине обошелся бы мне в тридцать, так
что за сумму практически втрое большую я мог рассчитывать, как
мне подумалось, на значительные удобства, а потому с таковым
предложением шофера без колебаний согласился.
Такси вырулило на скоростную дорогу, тянувшуюся вдоль океанского
побережья, и понеслось по ней, безликой и серой, в густом и
стремительном потоке машин.
Мотель располагался прямо у съезда с трассы, рядом с заросшим
кустарником пустырем, обнесенным забором из металлической сетки.
Я вошел в крохотный холл, тут же уткнувшись в стойку портье,
отделенную от внешнего мира мутным пуленепробиваемым стеклом, за
которым восседала какая-то старуха лет восьмидесяти с пудовыми
золотыми серьгами, в блондинистом парике, в темных очках, с
обрюзгшей физиономией, зашпаклеванной густой косметической
штукатуркой.
- Номер на ночь, - сказал я, просунув в щель, проделанную в
стекле, сотенную купюру.
Мне возвратили сдачу и вместе с ней латунный почернелый ключ.
Я поднялся в темный номер, не без труда отыскал на стене
вывалившийся из углубления в ней выключатель, болтавшийся на
спутанных проводах. В комнате резко и тяжело воняло застоявшимся
табачным перегаром. Ковровое покрытие было заляпано какими-то
рыжими кляксами, белесыми разводами, и кое-где на нем отчетливо
различались следы башмаков прошлых постояльцев.
Я отдернул жалюзи на окне, превкушая насладиться видом
ночного города, но взгляд мой уперся в глухую стену соседнего
здания. Повесив пальто, я присел на кровать, глядя на тумбочку,
на чьей деревянной поверхности виднелись многочисленные следы от
затушенных окурков.
Невольно припомнилась моя складская комнатенка, показавшаяся в
сравнении с этим мотелем, котировкой, очевидно, в четверть
звезды, королевскими покоями.
Можно, конечно, было сесть на такси и поехать в поисках
более приличного пристанища, однако я решил, что одну ночь в
данном заведении вынести способен и рыпаться куда-либо на ночь
глядя не стоит - в конце концов есть крыша над головой, и ладно.
Выпендриваться после того, как коротал ночи в заснеженной
армейской палатке в подмосковном лесу, явно не стоило.
Я включил телевизор - на пыльном экране появились люди с
фиолетовыми лицами - и прошел в умывалку, где имелась ванна,
возвышавшаяся над полом на уровне моей голени, и толчок, на краю
которого сидели два таракана невиданной мной доселе породы:
длиной с палец взрослого мужчины. То ли тараканы хорошо питались,
то ли являлись акселератами, а может, нелегально эмигрировали
сюда, в порт Нью-Йорк, из неведомых экзотических стран. Впрочем,
за номер платил я, не они, и потому, брезгливо сбросив непрошеных
приживал мыском ботинка в толчок, я спустил воду, вымыл руки,
обтерев их сомнительной чистоты гостиничным полотенцем, и
вернулся в спальное помещение, где по телевизору началась
трансляция новостей.
На кровати, на самом краешке покрывала, сидела мышь,
пристально рассматривая телевизионного диктора. При моем
появлении в комнате мышь, не проявив ни малейшего беспокойства,
равнодушно на меня покосилась и продолжила свое наблюдение за
событиями на экране.
Я переоделся в спортивный костюм и прилег на кровать,
составив мышке компанию. Спросил ее вежливо:
- Не возражаете?
Мышь вновь повела в мою сторону блестящей черной бусинкой глаза
и вдруг как бы сделала жест лапкой: мол, все в порядке, лежи,
друг, только не отвлекай...
Я уже начал засыпать, как вдруг кровать принялась мелко
дрожать, а потом аж вздыбилась подо мной, и я, всполошенный
мыслью о начавшемся землетрясении, подскочил, скоро, впрочем, и
успокоившись: под отелем проходила ветка метро, а моя кровать,
видимо, располагалась по ходу движения поезда, прямо над
рельсами.
Привычная к подобным вибрациям мышка продолжала бесстрастно смотреть
телевизор.
Я снова провалился в сон, но тут прямо над ухом мужской голос
сокрушенно произнес:
- Я оставил презервативы в машине, дорогая.
Я вновь очумело подскочил на кровати, не понимая, что
происходит в комнате.
- Сходи в машину, - откликнулся женский голос.
До меня дошло: собеседники вели диалог из соседнего номера,
отделенного от меня картонной, видимо, перегородкой, к которой я
приткнул свою подушку.
Некоторое время царила тишина, голоса соседей начали уплывать куда-то
вдаль, мне смутно привиделась Ингред, но в этот момент что-то
толкнуло меня в голову. Затем вновь...
Стенка судорожно тряслась - неизвестные мне постояльцы активно
занимались любовью. При этом процесс громко ими комментировался.
Я посмотрел на край постели. Мышка куда-то исчезла. Видимо, в
смущении.
Кровать снова вздыбилась от проходящего под ней поезда. Я улегся
поперек гостиничного ложа и наконец заснул. На силе воли, что
называется.
Проснулся я рано - разбитый и злой. Вышел из ночлежки, оставив в
камере хранения свой чемодан, и, поймав такси, отправился в район
русскоязычной эмиграции, на Брайтон Бич, за необходимой газетой.
Район представлял из себя большую пеструю трущобу, завешанную
вывесками на русском языке. Трущобу венчала эстакада подземки, по
которой со скрежетом и визгом передвигались поезда, следущие в
сторону моей кровати в мотеле, а также в направлении,
противоположном от нее.
Человек кавказского типа в дубленке и в кепке, сидевший в будке
местной "союзпечати", продал мне "Новое русское слово".
Я прошелся по улице, всюду слыша исключительно русскую речь,
отмеченную, как правило, сильным провинциальным акцентом
украинско-одесского звучания.
Двое идущие навстречу мне по улице женщин, одна из которых была,
видимо, приезжей, вели следующий диалог:
- И что ты имеешь сказать за наш Брайтон, Людмилочка?
- Я имею сказать... чтоб мне такую родину, котик!
Эта дама, подумалось мне, прибыла в данный чертятник откуда-то
из глубин мрачнейших сибирских руд. У меня по крайней мере не
возникло ни малейшего желания поселиться в подобном местечке с
его довольно-таки странными обитателями, чью внешность отличала
принадлежность к какой-то особой нации, причем превалировал на
этих мельтешащих на Брайтоне физиономиях не столько признак
еврейской расы - это-то ладно! - а печать некоей
дегенеративности. Или, может, Америка отражалась таким образом в
зеркалах лиц обитателей здешнего гетто?
Черный человек открывал жалюзи небольшого супермаркета.
Проходивший мимо него пожилой толстячок, остановившись,
полюбопытствовал:
- Как дела, Джим?
- Хорошо, очень хорошо, мужчина! - старательно выговорил
Джим, фиксируя жалюзи на оконном проеме.
Я почувствовал, что английский язык в данном районе не
обязателен, зато обязателен одесский.
Зашел в супермаркет, где мне вручили газетку с указанием
сегодняшней скидки на некоторые виды продуктов.
Неподалеку от меня стояла седовласая дама в шубе из чернобурок, с
бесчисленными бриллиантовыми кольцами на скрюченных артритом
перстах.
- Семен, ты проверил газету? - вопросила дама лохматого
молодого человека в спортивной куртке.
- Да, мама, там никакого дискаунта на макароны...
- Так что? Надо платить, сколько стоит?!
Из супермаркета я проследовал в заведение, обозначенное как
"Пельменная", и уселся за стол, заказав себе плотный завтрак.
В ожидании горячего блюда развернул "Слово". Нашел отдел
объявлений.
Так...
"Кардиолог Лев Паукман..."
"Удаление жировых отложений путем отсоса... (Suction
Мйрегфпнщ) ..."
"Доктор Дикс. Ноги должны служить вам всю жизнь..."
"Адвокат Роберт Кракау, бывший прокурор и начальник бюро по
борьбе с наркотиками, будет представлять вас в суде по всем
уголовным делам..."
А вот и о недвижимости:
"Продается прекрасный, роскошный дом на Лонг-Айленде с
красивыми нереальными спальнями! Чтобы понять, надо увидеть!"
- Молодой человек, не дадите ли полистать после вас газетку?
- обратился ко мне сидевший за соседним столиком мужчина лет
пятидесяти в темно-синем капитанском пиджаке с золочеными
пуговицами, в очках с затемненными стеклами, курносый, с плоским
широким лицом, явно отмеченным пороком хронического пьянства.
- Нет проблем, - сказал я. - Найду нужное объявление - и
пожалуйста.
- Какое объявление, если не секрет? - Мужчина дрожащей рукой
плеснул из графинчика водку в рюмку и судорожно ее опорожнил. -
За что уважаю шведов - за "Абсолют"! - прошептал восхищенно.
- Хочу снять квартиру, - сказал я.
- В гости приехали?
- Типа того.
- А зачем вам квартира, если в гости? Дешевле комнату... Ни
тебе залогов, ни счетов за газ и свет... - Он снова налил себе
рюмку. - Поддержите компанию? - указал на графин. - Белого
офицера?
Я решительно отказался.
- Меня зовут Евгений, - представился похмеляющийся
собеседник. - Могу сделать вам второе предложение: сдаю за
четыреста долларов в месяц второй этаж своего дома. Дешевая цена,
но вынужден... Срочно... Материальные затруднения. У нас, белых
офицеров, это распространено... Увы!
- Вы где-то работаете? - спросил я.
- Что? А... конечно, работаю, молодой человек, иначе на
какие бы "бабки" я бухал?
Это был довод, разящий наповал.
- Я служу в "Лимузин-сервисе", - пояснил Евгений. -
Собственная машина... "кадиллак", радио... Хорошая зарплата. - Он
призадумался. - В принципе, как у летчика гражданской авиации.
Если пахать, конечно. А я иногда себе позволяю... М-да. Но что
поделаешь?.. - добавил обреченно. - Характер белого офицера,
это...
- И где же находится ваш дом? - перебил я.
- Неподалеку. Sheepshead Bay. Знаете такой район?
Изумительный, доложу я вам...
- Взглянуть на дом можно?
- Ну сейчас, закончим... - Собеседник выразительно посмотрел
на графин.
Я расправился с завтраком, отметив, что приготовлен он
отменно и способен выдержать любую критику.
Со жратвой на Брайтон Бич дело обстояло солидно, ничего не
скажешь. Магазины ломились от колбас, подвешанных над прилавками,
как елочные украшения, сыров, икры и всяческих разносолов,
напоминая своим изобилием купеческие лавчонки девятнадцатого
века, описанные русскими классиками и мной, выросшему в
неплодородную эпоху социалистического строительства, не виданные.
Здесь, на Брайтоне, просто не понимали капризных американцев
с их заботами о низкокалорийной пище, не содержащей жиров,
увлечениями диетой и всякой там аэробикой.
Обитатели гетто жили на земле Нового Света так же, как и когда-то в
Союзе, стремясь вращаться в среде соплеменников, обделывать
делишки, руководствуясь привычными стереотипами, и воплощать свои
прежние голодные мечты о колбасно-икорном рае в повседневную
радующую их глаза и души реальность.
Пока Евгений поглощал целительный, с его точки зрения, алкоголь,
я вышел из пельменной и прошелся к океану. Поднявшись по лесенке
на набережную, замер, преисполненный восторга и счастья.
Вот что мне было столь необходимо, вот о чем я интуитивно
мечтал!
Тугой соленый воздух заполнил легкие, пьяня своей первозданной
свежестью и живительным холодком. Океанская ширь зачаровывала.
Набережная, представлявшая собой широченный деревянный
настил, ровно тянулась вдоль побережья, казалось, в
бесконечность. Мне моментально пришла мысль о велосипеде и
спортивном костюме, сулящих славное времяпрепровождение.
Обитатели Брайтон Бич сидели неподалеку в большой открытой беседке,
курили, пили пиво и, нещадно матерясь, резались в домино.
По-моему, они даже не представляли, какое это наслаждение -
бежать по ровной полосе досок, пружинящих под ногами, бежать до
изнеможения, истекая потом, выносившим из тела все шлаки и
дышать, дышать до одури синим морским воздухом, балдея от роскоши
такого единения со стихиями неба и океана...
Нет, на этом Брайтон Бич существовала и определенно
положительная, очень здоровая сторона бытия...
Я вернулся в кафе, вывел под руку покачивающегося Евгения,
предлагавшего мне продолжить знакомство в приличном ресторане, а
не в какой-нибудь жалкой пельменной, и, погрузив его в
припаркованный неподалеку "кадиллак", твердо заявил, что, если он
сейчас же не отвезет меня осмотреть апартаменты, я продолжу
поиски жилья по газетным объявлениям.
- Ты не белый офицер... - разочарованно покривился мой
первый американский знакомец, переводя хромированную рукоятку
переключения передач, торчавшую из рулевой колонки, в положение
езды по прямой.
- Да, - согласился я. - Я всего лишь сержант. И то -
разжалованный.
До Жениного дома от Байтон Бич мы доехали за неполных пять
минут.
Домик был безлико-стандартный, аккуратно облицованный темно-
красным кирпичом, с маленьким задним двориком, драйв-уэем и с
гаражом, оснащенным воротами-жалюзи.
Женя поправил нетвердой рукой свои темные очки, плотно уместив
их на плоской переносице; разгладил оттопыренным мизинцем
короткую, тронутую сединой челочку и сказал:
- Возможен семейный скандальчик, но он тебя не касается.
Пошли.
В доме нас встретили две женщины: одна - кривобокая
долговязая старуха лет семидесяти в брючном костюме и свалявшемся
рыжем парике, другая - брюнетка лет сорока, телосложения также
угловато-гнутого, с крысиной мордочкой и отчужденным взглядом,
как бы говорившим: а пошли вы все...
- Ты опять пьян! - накинулась старуха на невозмутимого Женю.
- Нет денег заплатить за мой зуб, а ты блуждаешь по кабакам!
Старуха изъяснялась на русском, но с сильным акцентом.
- Мама, что взять с этой сволочи, - вступила в разговор
дочь. На английском.
- Без нервов, девушки, - молвил Женя бесстрастно, - они вам
еще пригодятся, покуда я жив... Вот, - указал на меня, - наш
новый жилец, все договорено, можешь идти шпаклевать свою гнилую
пасть... Человек платит.
- Вам нужна комната? - неприязненно вопросила меня брюнетка.
- Да, на месяц. Может, съеду и раньше.
- В любом случае четыреста долларов, - отрезала она. -
Сразу.
- Ну хорошо, - ответил я. - Сразу так сразу. Но давайте для
начала осмотрим помещение. Как?
С видом, будто мне оказывается невероятное одолжение,
брюнетка, поджав губы, молча двинулась на второй этаж. Я
последовал за ней.
Апартаменты были вполне пристойными: гостиная с небольшой кухонькой и
спальня. В углу спальни прямо на полу стоял телевизор.
- Вам повезло, мы не берем депозита, - прокомментировала
брюнетка, со злобой кидая на постель комплект простыней. - Белье
вернете отстиранным, ясно?
Стареющую даму, чувствовалось, здорово достали разнообразные
превратности жизни. Может, и связанные с пьянством Евгения, кто
знает.
- Жилье мне подходит, - сказал я. - Все как надо. А телефон
у вас есть?
- Вам еще и телефон!
- Понятно, - покладисто отозвался я. - Купим. - И отсчитал
четыреста монет, проворно выхваченных брюнеткой из моей руки.
Далее за гонорар в двадцать долларов Женя согласился повозить
меня по Бруклину, дабы я мог решить насущные проблемы своего
устройства на новом месте.
Я купил телефон сотовой связи, оплатив услуги по его
включению, навестил супермаркет, гостиницу, откуда забрал свой
чемодан, а после вновь заехал на Брайтон Бич, где в книжном
магазине, именующемся "Черное море", принимали объявления для
"Слова".
Прочитав представленный мной текст об утраченном бумажнике, хозяйка
магазина спросила, в какой рубрике данное воззвание мне желалось
бы разместить.
Вообще-то материал определенно напрашивался для публикации на
страничке сатиры и юмора, но я предпочел колонку "Разное".
- Утерян бумажник... - усмехнулась хозяйка. - Это же глас
вопиющего в пустыне, кто услышит его?..
- Может, найдется какой-нибудь голодный лев... - ответил я.
Дожидавшийся меня в машине Евгений, мучимый желанием поглотить
дополнительное количество алкогольных калорий, принялся за
активные уговоры отметить факт обретения мной крыши над головой
в системе общественного питания Брайтон Бич, смачно живописуя
прелести кухни русского зарубежья, и я, поддавшись его напору,
согласился.
- Первый полтинник плачу я! - гордо заверил он. - Так что не
нервничай. Ни о чем не пожалеешь. Билив ми ор нот!8 Ты по-
английски, кстати, соображаешь?
- Ну так...
- Я тебя научу. Правда, я и сам не очень... Но вот старуха
моя - она американка, чешет - дай Бог!.. И дочка ее...
- Тоже американка?
- Да. Медсестрой работает. Такая,ПИПядь, сука... Извини, что
по-английски...
Женя изложил мне историю своей жизни. В прошлом проживал он в
городе Одессе, в юности отсидел срок за кражу, в молодости - за
разбой, а в начале семидесятых годов беспрепятственно эмигрировал
в Америку, получив на то горячее благословение коммунистических
властей.
Работать в Америке Жене не пришлось. Он пользовался огромным успехом
у дам, завораживая состоятельных аборигенок Нового Света
экзотической разухабистостью своей натуры, изысканностью
приблатненных манер и жестким психологоческим напором, благодаря
которому они подчинялись ему беспрекословно и впадали в некий
гипнотический транс, чем Женя умело пользовался.
Зачарованные дамы - как правило, бальзаковской возрастной категории -
послушно оплачивали все Женины причуды и прихоти, возили его на
дорогие курорты, и все это продолжалось до того момента, пока
внезапно не обнаруживали, что разорены "белым офицером" вчистую.
- Я переимел, извини, что по-английски, половину высшего нью-
йоркского света, - докладывал мне Женя. - Билив ми ор нот!
Конечно, сейчас я не тот... И теперь женат на Квазиморде... Ты
увидел ее и, наверное, подумал, что я - поклонник героинь
Пикассо? Нет, мне ближе какой-нибудь Ренуар... Но что сделаешь!
Она подобрала меня на улице...
- Как на улице?
- Я ушел от свой очередной... ну, понимаешь? Взял чемодан и
- адью! Вышел из подъезда, сел на чемодан, сижу, курю. Вдруг
откуда ни возьмись, она. Чего сидишь, мол? Так и так, мол. Ну,
пошли ко мне... Пошли. Взяла чемодан и понесла. Я за ней. А она
знаешь какая богатая была? О-о-о! - Женя присвистнул. - У нее три
дома в Бруклине было... Сейчас, видишь, один остался...
- А что случилось? - спросил я. - Банкротство?
- Да так... я погулял. Казино, Лас-Вегас... Люблю я это
дело: рулетка, блэк-джек...
- И ты... это... спулил два дома? А куда же смотрела она?
- А она даже и не поняла, как так получилось, - отозвался
Женя. - Женщина в расцвете... хм... климакса, закрутилась... Да и
хрена ли там эти два дома! Я и этот пропью! Уот уи ар токинг
ебаут?9 Я белый офицер... по натуре, ты понял?
В ресторане мы заказали по салату, шашлык из осетрины,
лососью икру и - алкоголь. Я предпочел бокал сухого вина, Женя -
литровую бутыль своего возлюбленного "Абсолюта".
Я искоса приглядывался к заполнившей ресторан публике,
состоявшей из прошлых граждан Страны Советов еврейской
национальности, невольно сравнивая цветочки берлинской эмиграции
с ягодками здешней.
Различие в самом деле имелось существенное.
Та, недавняя, "перестроечная" еврейская волна, пеной осевшая
в Германии, была иной: ее представителей отличал налет некой
культуры, респектабельности и даже изнеженности, связанной с
сильной социальной защитой со стороны государства.
Здешний же народец был ядреным, агрессивным, прошедшим все
эмиграционные сковородки и привыкшим надеяться на себя, а не на
чудо, которое представляла собой кормилица Красная Армия, чей
увесистый сапог с золотой подковой покуда на территорию США не
ступал.
С эстрады доносились блатные песенки, горячо приветствуемые
посетителями, при взгляде на которых легко угадывалось их богатое
криминальное прошлое и возникали подозрения в отношении
добропорядочности их настоящего. Одесские обороты густо
сдабривались разрозненными английскими словами и матом,
являвшимся, видимо, следствием хронической ностальгии.
Женя то и дело вскакивал со стула, подбегал к другим столикам,
где сидели его знакомые, заигрывал с официантками и с певичкой,
настырно приглашая ее составить ему компанию в распитии крепкого
напитка "Абсолют", и вскоре перестал меня узнавать, спрашивая,
куда делся его постоялец Толя?
После Евгений рвался сыграть на электрогитаре, отбирая инструмент
у музыканта и обвиняя его в слабой профессиональной подготовке,
целовал взасос лихорадочно отбивавшегося от него плешивого,
горбатого хозяина кабака, заявляя, что обязательно откупит у него
долю, и несколько успокоился лишь тогда, когда ресторанный
конферансье потребовал тишины, объявив о выступлении молодого
поэта местного значения, решившего поделиться с почтенной
публикой своими новыми творческими достижениями.
Певичку сменил лохматый человек с окладистой бородой, одетый в
обвислый свитер и засаленные блу-джинсы. Откашлявшись в противно
запищавший микрофон, косматый человек произнес трагическим
голосом:
- "Весна на Брайтоне". Посвящается моему папе - Срулю
Спазману.
Прозвучал настороженный аплодисмент.
- Я этого Срулю знаю, - наклонившись ко мне, доверительно
прошептал Женя. - Он педераст. Торговал газетами с помойки. А
тут... сынок. Странно, однако! А где Толик, э-э?..
Я думал, как бы отобрать у Жени ключи от "кадиллака" и уехать
домой. Дорогу к нему я запомнил.
Поэт, декламирующий стихи, то медлил, как бы в раздумье, то
торопливо завывал. Казалось, кто-то крутит заводную ручку для
пуска автомобильного стартера в его заднице.
- А ваш-шего папу я знаю! - воскликнул, воспользовавшись
одной из пауз, Евгений, обращаясь к стихотворцу. - Он дал мне
туфтовый чек! На триста два доллара! И я... не позволю обманывать
белого офицера!
Женя, уронив стул, нетвердо шагнул в сторону ресторанной
эстрадки, но внезапно замер у одного у столиков, прижав руку к
груди, - видимо, ему стало дурно от выпитого.
Он стоял, покачиваясь, с закрытыми глазами возле какой-то
дамы, являвшей собой олицетворение здешнего эстетизма модным
костюмчиком от Кардена, чернобуркой на плечах, длинной дымящейся
сигаретой в мундштуке, зажатом в пальцах с нанизанными на них
многочисленными перстнями и кольцами... Дама, потупившись
застенчиво, старалась не смотреть на остановившегося перед ней
человека, проявлявшего непредсказуемую в своих последствиях
нетрезвую активность.
Женя глубоко вобрал в себя через нос воздух и неожиданно исторг
из отравленного алкоголем организма салат, осетрину и избыток
"Абсолюта" - прямо на колени даме.
В ресторане установилась похоронная тишина.
Осекся поэт-декламатор на фразе:
"И вешний восторг пронизал атмосферу..."
- ПИПня! - спокойно произнес Женя, обтирая колени сжавшейся
в ошеломленном ужасе посетительницы, бумажной салфеткой. - Ту
клин, ту вош... все будет как из химчистики!
- Как это ПИПня?! Как это хуйня?! - в шоке заквохотала
облеванная эстетка, явно не соображая, что именно она произносит.
