"Сент-Джордж", основанного при церкви на Уот-стрит, которое
собирало и раздавало беднякам поношенную одежду. Заседание
общества было назначено в тот день на восемь часов вечера, и
миссис Барклей пообедала наскоро, чтобы не опоздать. Выходя из
дому, она, по словам кучера, перекинулась с мужем несколькими
ничего не значащими словами и обещала долго не задерживаться.
Потом она зашла за мисс Моррисон, молодой женщиной, жившей в
соседней вилле, и они вместе отправились на заседание, которое
продолжалось минут сорок. В четверть десятого миссис Барклей
вернулась домой, расставшись с мисс Моррисон у дверей виллы, в
которой та жила.
Гостиная виллы Лэчайн обращена к дороге, и ее большая
стеклянная дверь выходит на газон, имеющий в ширину ярдов
тридцать и отделенный от дороги невысокой железной оградой на
каменном основании. Вернувшись, миссис Барклей прошла именно в
эту комнату. Шторы не были опущены, так как в ней редко сидят
по вечерам, но миссис Барклей сама зажгла лампу, а затем
позвонила и попросила горничную Джейн Стюарт принести ей чашку
чаю, что было совершенно не в ее привычках. Полковник был в
столовой; услышав, что жена вернулась, он потел к ней. Кучер
видел, как он, миновав холл, вошел в комнату. Больше его в
живых не видели.
Минут десять спустя чай был готов, и горничная понесла его
в гостиную. Подойдя к двери, она с удивлением услышала гневные
голоса хозяина и хозяйки. Она постучала, но никто не
откликнулся. Тогда она повернула ручку, однако дверь оказалась
запертой изнутри. Горничная, разумеется, побежала за кухаркой.
Обе женщины, позвав кучера, поднялись в холл и стали слушать.
Ссора продолжалась. За дверью, как показывают все трое,
раздавались только два голоса — Барклея и его жены. Барклей
говорил тихо и отрывисто, так что ничего нельзя было разобрать.
Хозяйка же очень гневалась, и, когда повышала голос, слышно ее
было хорошо. "Вы трус! — повторяла она снова и снова. — Что
же теперь делать? Верните мне жизнь. Я не могу больше дышать с
вами одним воздухом! Вы трус, трус!" Вдруг послышался страшный
крик, это кричал хозяин, потом грохот и, наконец,
душераздирающий вопль хозяйки. Уверенный, что случилась беда,
кучер бросился к двери, за которой не утихали рыдания, и
попытался высадить ее. Дверь не поддавалась. Служанки от страха
совсем потеряли голову, и помощи от них не было никакой. Кучер
вдруг сообразил, что в гостиной есть вторая дверь, выходящая в
сад. Он бросился из дому. Одна из створок двери были открыта —
дело обычное по летнему времени, — и кучер в мгновение ока
очутился в комнате. На софе без чувств лежала его госпожа, а
рядом с задранными на кресло ногами, с головой в луже крови на
полу у каминной решетки распростерлось тело хозяина. Несчастный
полковник был мертв.
Увидев, что хозяину уже ничем не поможешь, кучер решил
первым делом отпереть дверь в холл. Но тут перед ним возникло
странное и неожиданное препятствие. Ключа в двери не было. Его
вообще не было нигде в комнате. Тогда кучер вышел через
наружную дверь и отправился за полицейским и врачом. Госпожу,
на которую, разумеется, прежде всего пало подозрение, в
бессознательном состоянии отнесли в ее спальню. Тело полковника
положили на софу, а место происшествия тщательно осмотрели.
На затылке каким-то тупым орудием. Каким — догадаться
было нетрудно. На полу, рядом с трупом, валялась необычного
вида дубинка, вырезанная из твердого дерева, с костяной ручкой.
У полковника была коллекция всевозможного оружия, вывезенного
из разных стран, где ему приходилось воевать, и полицейские
высказали предположение, что дубинка принадлежит к числу его
трофеев. Однако слуги утверждают, что прежде они этой дубинки
не видели. Но так как в доме полно всяких диковинных вещей, то
возможно, что они проглядели одну из них. Ничего больше
полицейским обнаружить в комнате не удалось. Неизвестно было,
куда девался ключ: ни в комнате, ни у миссис Барклей, ни у ее
несчастного супруга его не нашли. Дверь в конце концов пришлось
открывать местному слесарю.
Таково было положение вещей, Уотсон, когда во вторник
утром по просьбе майора Мерфи я отправился в Олдершот, чтобы
помочь полиции. Думаю, вы согласитесь со мной, что дело уже
было весьма интересное, но, ознакомившись с ним подробнее, я
увидел, что оно представляет исключительный интерес.
Перед тем, как осмотреть комнату, я допросил слуг, но
ничего нового от них не узнал. Только горничная Джейн Стюарт
припомнила одну важную подробность. Услышав, что господа
ссорятся, она пошла за кухаркой и кучером, если вы помните.
Хозяин и хозяйка говорили очень тихо, так что о ссоре она
догадалась скорее по их раздраженному тону, чем по тому, что
они говорили. Но благодаря моей настойчивости она все-таки
вспомнила одно слово из разговора хозяев: миссис Барклей дважды
произнесла имя "Давид". Это очень важное обстоятельство — оно
дает нам ключ к пониманию причины ссоры. Ведь полковника, как
вы знаете, звали Джеймс.
В деле есть также обстоятельство, которое произвело
сильнейшее впечатление и на слуг, и на полицейских. Лицо
полковника исказил смертельный страх. Гримаса была так ужасна,
что мороз продирал по коже. Было ясно, что полковник видел свою
судьбу, и это повергло его в неописуемый ужас. Это, в общем,
вполне вязалось с версией полиции о виновности жены, если,
конечно, допустить, что полковник видел, кто наносит ему удар.
А тот факт, что рана оказалась на затылке, легко объяснили тем,
что полковник пытался увернуться. Миссис Барклей ничего
объяснить не могла: после пережитого потрясения она находилась
в состоянии временного беспамятства, вызванного нервной
лихорадкой.
От полицейских я узнал еще, что мисс Моррисон, которая,
как вы помните, возвращалась в тот вечер домой вместе с миссис
Барклей, заявила, что ничего не знает о причине плохого
настроения своей приятельницы.
Узнав все это, Уотсон, я выкурил несколько трубок подряд,
пытаясь понять, что же главное в этом нагромождении фактов.
Прежде всего бросается в глаза странное исчезновение дверного
ключа. Самые тщательные поиски в комнате оказались
безрезультатными. Значит, нужно предположить, что его унесли.
Но ни полковник, ни его супруга не могли этого сделать. Это
ясно. Значит, в комнате был кто-то третий. И этот третий мог
проникнуть внутрь только через стеклянную дверь. Я сделал
вывод, что тщательное обследование комнаты и газона могло бы
обнаружить какие-нибудь следы этого таинственного незнакомца.
Вы знаете мои методы, Уотсон. Я применил их все и нашел следы,
но совсем не те, что ожидал. В комнате действительно был третий
— он пересек газон со стороны дороги. Я обнаружил пять
отчетливых следов его обуви — один на самой дороге, в том
месте, где он перелезал через невысокую ограду, два на газоне и
два, очень слабых, на крашеных ступенях лестницы, ведущей к
двери, в которую он вошел. По газону он, по всей видимости,
бежал, потому что отпечатки носков гораздо более глубокие, чем
отпечатки каблуков. Но поразил меня не столько этот человек,
сколько его спутник.
— Спутник?
Холмс достал из кармана большой лист папиросной бумаги и
тщательно расправил его на колене.
— Как вы думаете, что это такое? — спросил он.
На бумаге были следы лап какого-то маленького животного.
Хорошо заметны были отпечатки пяти пальцев и отметины,
сделанные длинными когтями. Каждый след достигал размеров
десертной ложки.
— Это собака, — сказал я.
— А вы когда-нибудь слышали, чтобы собака взбиралась
вверх по портьерам? Это существо оставило следы и на портьере.
— Тогда обезьяна?
— Но это не обезьяньи следы.
— В таком случае, что бы это могло быть?
— Ни собака, ни кошка, ни обезьяна, ни какое бы то ни
было другое известное вам животное! Я пытался представить себе
его размеры. Вот видите, расстояние от передних лап до задних
не менее пятнадцати дюймов. Добавьте к этому длину шеи и головы
— и вы получите зверька длиной около двух футов, а возможно, и
больше, если у него есть хвост. Теперь взгляните вот на эти
следы. Они дают нам длину его шага, которая, как видите,
постоянна и составляет всего три дюйма. А это значит, что у
зверька длинное тело и очень короткие лапы. К сожалению, он не
позаботился оставить нам где-нибудь хотя бы один волосок. Но, в
общем, его внешний вид ясен, он может лазать по портьерам. И,
кроме того, наш таинственный зверь — существо плотоядное.
— А это почему?
— А потому, что над дверью, занавешенной портьерой, висит
клетка с канарейкой. И зверек, конечно, взобрался по шторе
вверх, рассчитывая на добычу.
— Какой же это все-таки зверь?
— Если бы я это знал, дело было бы почти раскрыто. Я
думаю, что этот зверек из семейства ласок или горностаев. Но,
если память не изменяет мне, он больше и ласки и горностая.
— А в чем заключается его участие в этом деле?
— Пока не могу сказать. Но согласитесь, нам уже многое
известно. Мы знаем, во-первых, что какой-то человек стоял на
дороге и наблюдал за ссорой Барклеев: ведь шторы были подняты,
а комната освещена. Мы знаем также, что он перебежал через
газон в сопровождении какого-то странного зверька и либо ударил
полковника, либо, тоже вероятно, полковник, увидев нежданного
гостя, так испугался, что лишился чувств и упал, ударившись
затылком об угол каминной решетки. И, наконец, мы знаем еще
одну интересную деталь: незнакомец, побывавший в этой комнате,
унес с собой ключ.
— Но ваши наблюдения и выводы, кажется, еще больше
запутали дело, — заметил я.
— Совершенно верно. Но они с несомненностью показали, что
первоначальные предположения неосновательны. Я продумал все
снова и пришел к заключению, что должен рассмотреть это дело с
иной точки зрения. Впрочем, Уотсон, вам давно уже пора спать, а
все остальное я могу с таким же успехом рассказать вам завтра
по пути в Олдершот.
— Покорно благодарю, вы остановились на самом интересном
месте.
— Ясно, что когда миссис Барклей уходила в половине
восьмого из дому, она не была сердита на мужа. Кажется, я
упоминал, что она никогда не питала к нему особенно нежных
чувств, но кучер слышал, как она, уходя, вполне дружелюбно
болтала с ним. Вернувшись же, она тотчас пошла в комнату, где
меньше всего надеялась застать супруга, и попросила чаю, что
говорит о расстроенных чувствах. А когда в гостиную вошел
полковник, разразилась буря. Следовательно, между половиной
восьмого и девятью часами случилось что-то такое, что
совершенно переменило ее отношение к нему. Но в течение всего
этого времени с нею неотлучно была мисс Моррисон, из чего
следует, что мисс Моррисон должна что-то знать, хотя она и
отрицает это.
Сначала я предположил, что у молодой женщины были с
полковником какие-то отношения, в которых она и призналась его
жене. Это объясняло, с одной стороны, почему миссис Барклей
вернулась домой разгневанная, а с другой — почему мисс
Моррисон отрицает, что ей что-то известно. Это соображение
подкреплялось и словами миссис Барклей, сказанными во время
ссоры. Но тогда при чем здесь какой-то Давид? Кроме того,
полковник любил свою жену, и трудно было предположить
существование другой женщины. Да и трагическое появление на
сцене еще одного мужчины вряд ли имеет связь с предполагаемым
признанием мисс Моррисон. Нелегко было выбрать верное
направление. В конце концов я отверг предположение, что между
полковником и мисс Моррисон что-то было. Но убеждение, что
девушка знает причину внезапной ненависти миссис Барклей к
мужу, стало еще сильнее. Тогда я решил пойти прямо к мисс
Моррисон и сказать ей, что я не сомневаюсь в ее осведомленности
и что ее молчание может дорого обойтись миссис Барклей, которой
наверняка предъявят обвинение в убийстве.
Мисс Моррисон оказалась воздушным созданием с белокурыми
волосами и застенчивым взглядом, но ей ни в коем случае нельзя
было отказать ни в уме, ни в здравом смысле. Выслушав меня, она
задумалась, потом повернулась ко мне с решительным видом и
сказала мне следующие замечательные слова.
— Я дала миссис Барклей слово никому ничего не говорить.
А слово надо держать, — сказала она. — Но, если я могу ей
помочь, когда против нее выдвигается такое серьезное обвинение,
а она сама, бедняжка, не способна защитить себя из-за болезни,
то, я думаю, мне будет простительно нарушить обещание. Я
расскажу вам абсолютно все, что случилось с нами в понедельник
вечером.
Мы возвращались из церкви на Уот-стрит примерно без
четверти девять. Надо было идти по очень пустынной улочке
Хадсон-стрит. Там на левой стороне горит всего один фонарь, и,
когда мы приближались к нему, я увидела сильно сгорбленного
мужчину, который шел нам навстречу с каким-то ящиком, висевшим
через плечо. Это был калека, весь скрюченный, с кривыми ногами.
Мы поравнялись с ним как раз в том месте, где от фонаря падал
свет. Он поднял голову, посмотрел на нас, остановился как
вкопанный и закричал душераздирающим голосом: "О, Боже, ведь
это же Нэнси!" Миссис Барклей побелела как мел и упала бы, если
бы это ужасное существо не подхватило ее. Я уже было хотела
позвать полицейского, но, к моему удивлению, они заговорили
вполне мирно.
"Я была уверена, Генри, все эти тридцать лет, что тебя нет
в живых", — сказала миссис Барклей дрожащим голосом.
"Так оно и есть".
Эти слова были сказаны таким тоном, что у меня сжалось
сердце. У несчастного было очень смуглое и сморщенное, как
печеное яблоко, лицо, совсем седые волосы и бакенбарды, а
сверкающие его глаза до сих пор преследуют меня по ночам.
"Иди домой, дорогая, я тебя догоню, — сказала миссис
Барклей. — Мне надо поговорить с этим человеком наедине.
Бояться нечего".
Она бодрилась, но по-прежнему была смертельно бледна, и
губы у нее дрожали.
Я пошла вперед, а они остались. Говорили они всего
несколько минут. Скоро миссис Барклей догнала меня, глаза ее
горели. Я обернулась: несчастный калека стоял под фонарем и
яростно потрясал сжатыми кулаками, точно он потерял рассудок.
До самого моего дома она не произнесла ни слова и только у
калитки взяла меня за руку и стала умолять никому не говорить о
встрече.
"Это мой старый знакомый. Ему очень не повезло в жизни",
— сказала она.
Я пообещала ей, что не скажу никому ни слова, тогда она
поцеловала меня и ушла. С тех пор мы с ней больше не виделись.
Я рассказала вам всю правду, и если я скрыла ее от полиции, так
только потому, что не понимала, какая опасность грозит миссис
Барклей. Теперь я вижу, что ей можно помочь, только рассказав
все без утайки.
Вот что я узнал он мисс Моррисон. Как вы понимаете,
Уотсон, ее рассказ был для меня лучом света во мраке ночи. Все
прежде разрозненные факты стали на свои места, и я уже смутно
предугадывал истинный ход событий. Было очевидно, что я должен
немедленно разыскать человека, появление которого так потрясло
миссис Барклей. Если он все еще в Олдершоте, то сделать это
было бы нетрудно. Там живет не так уж много штатских, а калека,
конечно, привлекает к себе внимание. Я потратил на поиски день
и к вечеру нашел его. Это Генри Вуд. Он снимает квартиру на той
самой улице, где его встретили дамы. Живет он там всего пятый
день. Под видом служащего регистратуры я зашел к его квартирной
хозяйке, и та выболтала мне весьма интересные сведения. По
профессии этот человек — фокусник; по вечерам он обходит
солдатские кабачки и дает в каждом небольшое представление. Он
носит с собой в ящике какое-то животное. Хозяйка очень боится
его, потому что никогда не видела подобного существа. По ее
словам, это животное участвует в некоторых его трюках. Вот и
все, что удалось узнать у хозяйки, которая еще добавила, что
удивляется, как он, такой изуродованный, вообще живет на свете,
и что по ночам он говорит иногда на каком-то незнакомом языке,
а две последние ночи — она слышала — он стонал и рыдал у себя
в спальне. Что же касается денег, то они у него водятся, хотя в
задаток он дал ей, похоже, фальшивую монету. Она показала мне
монету, Уотсон. Это была индийская рупия.
Итак, мой дорогой друг, вы теперь точно знаете, как
обстоит дело и почему я просил вас поехать со мной. Очевидно,
что после того, как дамы расстались с этим человеком, он пошел
за ними следом, что он наблюдал за ссорой между мужем и женой
через стеклянную дверь, что он ворвался в комнату и что
животное, которое он носит с собой в ящике, каким-то образом
очутилось на свободе. Все это не вызывает сомнений. Но самое
главное — он единственный человек на свете, который может
рассказать нам, что же, собственно, произошло в комнате.
— И вы собираетесь расспросить его?
— Безусловно... но в присутствии свидетеля.
— И этот свидетель я?
— Если вы будете так любезны. Если он все откровенно
расскажет, то и хорошо. Если же нет, нам ничего не останется,
как требовать его ареста.
— Но почему вы думаете, что он будет еще там, когда мы
приедем?
— Можете быть уверены, я принял некоторые меры
предосторожности. Возле его дома стоит на часах один из моих
мальчишек с Бейкер-стрит. Он вцепился в него, как клещ, и будет
следовать за ним, куда бы он не пошел. Так что мы встретимся с
ним завтра на Хадсон-стрит, Уотсон. Ну, а теперь... С моей
стороны было бы преступлением, если бы я сейчас же не отправил
вас спать.
Мы прибыли в городок, где разыгралась трагедия, ровно в
полдень, и Шерлок Холмс сразу же повел меня на Хадсон-стрит.
Несмотря на его умение скрывать свои чувства, было заметно, что
он едва сдерживает волнение, да и сам я испытывал
полуспортивный азарт, то захватывающее любопытство, которое я
всегда испытывал, участвуя в расследованиях Холмса.
— Это здесь, — сказал он, свернув на короткую улицу,
застроенную простыми двухэтажными кирпичными домами. — А вот и
Симпсон. Послушаем, что он скажет.
— Он в доме, мистер Холмс! — крикнул, подбежав к нам,
мальчишка.
— Прекрасно, Симпсон! — сказал Холмс и погладил его по
голове. — Пойдемте, Уотсон. Вот этот дом.
Он послал свою визитную карточку с просьбой принять его по
важному делу, и немного спустя мы уже стояли лицом к лицу с тем
самым человеком, ради которого приехали сюда. Несмотря на
теплую погоду, он льнул к пылавшему камину, а в маленькой
комнате было жарко, как в духовке. Весь скрюченный, сгорбленный
человек этот сидел на стуле в невообразимой позе, не
оставляющей сомнения, что перед нами калека. Но его лицо,
обращенное к нам, хотя и было изможденным и загорелым до
черноты, носило следы красоты замечательной. Он подозрительно
посмотрел на нас желтоватыми, говорящими о больной печени,
глазами и, молча, не вставая, показал рукой на два стула.
— Я полагаю, что имею дело с Генри Вудом, недавно
прибывшим из Индии? — вежливо осведомился Холмс. — Я пришел
по небольшому делу, связанному со смертью полковника Барклея.
— А какое я имею к этому отношение?
— Вот это я и должен установить. Я полагаю, вы знаете,
что если истина не откроется, то миссис Барклей, ваш старый
друг, предстанет перед судом по обвинению в убийстве?
Человек вздрогнул.
— Я не знаю, кто вы, — закричал он, — и как вам удалось
узнать то, что вы знаете, но клянетесь ли вы, что сказали
правду?
— Конечно. Ее хотят арестовать, как только к ней вернется
разум.
— Господи! А вы сами из полиции?
— Нет.
— Тогда какое же вам дело до всего этого?
— Стараться, чтобы свершилось правосудие, — долг каждого
человека.
— Я даю вам слово, что она невиновна.
— В таком случае виновны вы.
— Нет, и я невиновен.
— Тогда кто же убил полковника Барклея?
— Он пал жертвой самого провидения. Но знайте же: если бы
я вышиб ему мозги, что, в сущности, я мечтал сделать, то он
только получил бы по заслугам. Если бы его не поразил удар от
сознания собственной вины, весьма возможно, я бы сам обагрил
руки его кровью. Хотите, чтобы я рассказал вам, как все было? А
почему бы и не рассказать? Мне стыдиться нечего.
Дело было так, сэр. Вы видите, спина у меня сейчас
горбатая, как у верблюда, а ребра все срослись вкривь и вкось,
но было время, когда капрал Генри Вуд считался одним из первых
красавцев в сто семнадцатом пехотном полку. Мы тогда были в
Индии, стояли лагерем возле городка Бзарти. Барклей, который
умер на днях, был сержантом в той роте, где служил я, а первой
красавицей полка... да и вообще самой чудесной девушкой на
свете была Нэнси Дэвой, дочь сержанта-знаменщика. Двое любили
ее, а она любила одного; вы улыбнетесь, взглянув на несчастного
калеку, скрючившегося у камина, который говорит, что когда-то
он был любим за красоту. Но, хотя я и покорил ее сердце, отец
хотел, чтобы она вышла замуж за Берклея. Я был ветреный малый,
отчаянная голова, а он имел образование и уже был намечен к
производству в офицеры. Но Нэнси была верна мне, и мы уже
думали пожениться, как вдруг вспыхнул бунт и страна
превратилась в ад кромешный.
Нас осадили в Бхарти — наш полк, полубатарею артиллерии,
роту сикхов и множество женщин и всяких гражданских. Десять
тысяч бунтовщиков стремились добраться до нас с жадностью своры
терьеров, окруживших клетку с крысами. Примерно на вторую
неделю осады у нас кончилась вода, и было сомнительно, чтобы мы
могли снестись с колонной генерала Нилла, которая отступила в
глубь страны. В этом было наше единственное спасение, так как
надежды пробиться со всеми женщинами и детьми не было никакой.
Тогда я вызвался пробраться сквозь осаду и известить генерала
Нилла о нашем бедственном положении. Мое предложение было
принято; я посоветовался с сержантом Барклеем, который, как
считалось, лучше всех знал местность, и он объяснил мне, как
лучше пробраться через линии бунтовщиков. В тот же вечер, в
десять часов, я отправился в путь. Мне предстояло спасти тысячи
жизней, но в тот вечер я думал только об одной.
Мой путь лежал по руслу пересохшей реки, которое, как мы
надеялись, скроет меня от часовых противника, но только я
ползком одолел первый поворот, как наткнулся на шестерых
бунтовщиков, которые, притаившись в темноте, поджидали меня. В
то же мгновение удар по голове оглушил меня. Очнулся я у
врагов, связанный по рукам и ногам. И тут я получил смертельный
удар в самое сердце: прислушавшись к разговору врагов, я понял,
что мой товарищ, тот самый, что помог мне выбрать путь через
вражеские позиции, предал меня, известив противника через
своего слугу-туземца.
Стоит ли говорить, что было дальше? Теперь вы знаете, на
что был способен Джеймс Барклей. На следующий день подоспел на
выручку генерал Нилл, и осада была снята, но, отступая,
бунтовщики захватили меня с собой. И прошло много-много лет,
прежде чем я снова увидел белые лица. Меня пытали, я бежал,
меня поймали и снова пытали. Вы видите, что они со мной
сделали. Потом бунтовщики бежали в Непал и меня потащили с
собой. В конце концов я очутился в горах за Дарджилингом. Но
горцы перебили бунтовщиков, и я стал пленником горцев, покуда
не бежал. Путь оттуда был только один — на север. И я оказался
у афганцев. Там я бродил много лет и в конце концов вернулся в
Пенджаб, где жил по большей части среди туземцев и зарабатывал
на хлеб, показывая фокусы, которым я к тому времени научился.
Зачем было мне, жалкому калеке, возвращаться в Англию и искать
старых товарищей? Даже жажда мести не могла заставить меня
решиться на этот шаг. Я предпочитал, чтобы Нэнси и мои старые
друзья думали, что Генри Вуд умер с прямой спиной, я не хотел
предстать перед ними похожим на обезьяну. Они не сомневались,
что я умер, и мне хотелось, чтобы они так и думали. Я слышал,
что Барклей женился на Нэнси и что он сделал блестящую карьеру
в полку, но даже это не могло вынудить меня заговорить.
Но когда приходит старость, человек начинает тосковать по
родине. Долгие годы я мечтал о ярких зеленых полях и живых
изгородях Англии. И я решил перед смертью повидать их еще раз.
Я скопил на дорогу денег и вот поселился здесь, среди солдат,
— я знаю, что им надо, знаю, чем их позабавить, и
заработанного вполне хватает мне на жизнь.
— Ваш рассказ очень интересен, — сказал Шерлок Холмс. —
О вашей встрече с миссис Барклей и о том, что вы узнали друг
друга, я уже слышал. Как я могу судить, поговорив с миссис
Барклей, вы пошли за ней следом и стали свидетелем ссоры между
женой и мужем. В тот вечер миссис Барклей бросила в лицо мужу
обвинение в совершенной когда-то подлости. Целая буря чувств
вскипела в вашем сердце, вы не выдержали, бросились к дому и
ворвались в комнату...
— Да, сэр, все именно так и было. Когда он увидел меня,
лицо у него исказилось до неузнаваемости. Он покачнулся и тут
же упал на спину, ударившись затылком о каминную решетку. Но он
умер не от удара, смерть поразила его сразу, как только он
увидел меня. Я это прочел на его лице так же просто, как читаю
сейчас вон ту надпись над камином. Мое появление было для него
выстрелом в сердце.
— А потом?
— Нэнси потеряла сознание, я взял у нее из руки ключ,
думая отпереть дверь и позвать на помощь. Вложив ключ в
скважину, я вдруг сообразил, что, пожалуй, лучше оставить все
как есть и уйти, ведь дело очень легко может обернуться против
меня. И уж, во всяком случае, секрет мой, если бы меня
арестовали, стал бы известен всем.
В спешке я опустил ключ в карман, а ловя Тедди, который
успел взобраться на портьеру, потерял палку. Сунув его в ящик,
откуда он каким-то образом улизнул, я бросился вон из этого
дома со всей быстротой, на какую были способны мои ноги.
— Кто этот Тедди? — спросил Холмс.
Горбун наклонился и выдвинул переднюю стенку ящика,
стоявшего в углу. Тотчас из него показался красивый
красновато-коричневый зверек, тонкий и гибкий, с лапками
горностая, с длинным, тонким носом и парой самых прелестных
глазок, какие я только видел у животных.
— Это же мангуста! — воскликнул я.
— Да, — кивнув головой, сказал горбун. — Одни называют
его мангустом, а другие фараоновой мышью. Змеелов — вот как
зову его я. Тедди замечательно быстро расправляется с кобрами.
У меня здесь есть одна, у которой вырваны ядовитые зубы. Тедди
ловит ее каждый вечер, забавляя солдат. Есть еще вопросы, сэр?
— Ну что ж, возможно, мы еще обратимся к вам, но только в
том случае, если миссис Барклей придется действительно туго.
— Я всегда к вашим услугам.
— Если же нет, то вряд ли стоит ворошить прошлую жизнь
покойного, как бы отвратителен ни был его поступок. У вас по
крайней мере есть то удовлетворение, что он тридцать лет
мучился угрызениями совести. А это, кажется, майор Мерфи идет
по той стороне улицы? До свидания, Вуд. Хочу узнать, нет ли
каких новостей со вчерашнего дня.
Мы догнали майора, прежде чем он успел завернуть за угол.
— А, Холмс, — сказал он. — Вы уже, вероятно, слышали,
что весь переполох кончился ничем.
— Да? Но что же все-таки выяснилось?
— Медицинская экспертиза показала, что смерть наступила
от апоплексии. Как видите, дело оказалось самое простое.
— Да, проще не может быть, — сказал, улыбаясь, Холмс. —
Пойдем, Уотсон, домой. Не думаю, чтобы наши услуги еще были
нужны в Олдершоте.
— Но вот что странно, — сказал я по дороге на станцию.
— Если мужа звали Джеймсом, а того несчастного — Генри, то
при чем здесь Давид?
— Мой дорогой Уотсон, одно это имя должно было бы
раскрыть мне глаза, будь я тем идеальным логиком, каким вы
любите меня описывать. Это слово было брошено в упрек.
— В упрек?
— Да. Как вам известно, библейский Давид1 то и дело
сбивался с пути истинного и однажды забрел туда же, куда и
сержант Джеймс Барклей. Помните то небольшое дельце с Урией и
Вирсавией? Боюсь, я изрядно подзабыл Библию, но, если мне не
изменяет память, вы его найдете в первой или второй книге
Царств.
Примечание
1 Согласно библейской легенде, израильско-иудейский царь
Давид, чтобы взять себе в жены Вирсавию — жену военачальника
Урии, послал его на верную смерть при осаде города Раввы.
Перевод Д. Жукова
Артур Конан Дойл.
Одинокая велосипедистка
Годы с 1894 по 1901 были периодом очень напряженной
деятельности Шерлока Холмса. Пожалуй, ни одно трудное
расследование за эти восемь лет не обошлось без его совета.
Частные расследования, в которых он сыграл выдающуюся роль,
исчисляются сотнями, причем многие из них оказались чрезвычайно
запутанными и необычными. Каков итог этих лет? Множество
блестящих побед и несколько, увы, неизбежных неудач. Поскольку
я сохранил самые подробные записи всех дел и часто сам в них
участвовал, мне, естественно, трудно решить, что же наиболее
достойно опубликования. Я последую старому моему правилу:
отдавать предпочтение тем случаям, которые представляют интерес
не с точки зрения чудовищности преступления, а с точки зрения
тонкости и драматической неожиданности его раскрытия. Вот
почему мне хотелось бы описать дело мисс Вайолет Смит, одинокой
велосипедистки из Чарлингтона, и весьма интересное
расследование, неожиданно оборвавшееся трагедией. Я бы не
