Снимите комнату с окнами на улицу и купите еды, а я между тем
наведу кое-какие справки.
Наведение справок заняло у Холмса больше времени, чем он
предполагал, и в гостиницу он вернулся лишь к девяти часам. Он
был в плохом расположении духа, бледен, весь в пыли и валился с
ног от голода и усталости. На столе его ждал холодный ужин.
Утолив голод, он раскурил трубку и приготовился в своем обычном
полушутливом тоне рассказывать о своих неудачах, к которым он
всегда относился с философским спокойствием. Вдруг на улице
послышался скрип колес экипажа, Холмс поднялся и выглянул в
окно. Перед домом доктора в свете газового фонаря стояла
карета, запряженная парой серых лошадей.
— Доктор отсутствовал три часа, — сказал Холмс, — он
уехал в половине седьмого и вот только что вернулся. Значит, он
был где-то в радиусу десяти — двенадцати миль. Он ездит
куда-то каждый день, а иногда даже два раза в день.
— Это не удивительно, ведь он практикующий врач.
— В том-то и дело, что Армстронг не практикующий врач. Он
профессор и консультант, а практика только отвлекла бы его от
научной работы. Зачем же ему понадобилось совершать эти длинные
и утомительные поездки? Кого он навещает?
— Его кучер мог бы...
— Мой дорогой Уотсон, к кучеру я первым делом и
обратился. Но он спустил на меня пса: не знаю, чем это
объяснить — то ли его собственным свирепым нравом, то ли
приказом хозяина. Однако вид моей трости не очень понравился ни
кучеру, ни собаке, и инцидент на этом был исчерпан. Наши
отношения после этого настолько обострились, что о каких-либо
расспросах не могло быть и речи. Но, к счастью, во дворе
гостиницы я разговорился с одним славным малым — местным
жителем, он-то и рассказал мне о привычках доктора и его
ежедневных поездках. Во время нашего разговора, словно в
подтверждение его слов, к дому доктора подъехала карета.
— И вы решили следовать за ней?
— Чудесно, Уотсон! Вы сегодня бесподобны, именно это я и
решил. Рядом с нашей гостиницей, как вы, вероятно, заметили,
есть магазин, торгующий велосипедами. Я бросился туда, взял
напрокат велосипед и покатил за каретой, которая была уже
довольно далеко. Я быстро нагнал ее и, держась на расстоянии
около ста ярдов, следовал за ее фонарем. Так мы выехали из
города и уже отъехали довольно далеко, когда случилось
неожиданное: карета остановилась, из нее вышел доктор и,
решительным шагом приблизившись ко мне, язвительно заметил,
что, поскольку дорога узкая, он не хотел бы своей каретой
загораживать мне путь. Он был неподражаем. Я проследовал мимо
кареты и, отъехав несколько миль, остановился. Я ждал долго —
карета словно сквозь землю провалилась. "Наверное, свернула на
одну из проселочных дорог", — решил я и покатил обратно.
Кареты и след простыл. Доктор вернулся, как видите, только
сейчас. Сначала я никак не связывал эти поездки с исчезновением
Годфри Стонтона, меня просто интересовало все, что касается
доктора Армстронга. Но хитрость доктора меня насторожила. И я
не успокоюсь, пока все не узнаю.
— Попытаемся выследить его завтра.
— Сможем ли? Это не так просто. Вы ведь не знаете
окрестностей Кембриджа! Укрыться на этой плоской, как стол,
местности негде, а человек, которого мы хотим выследить, вовсе
не глуп, как он это ясно показал сегодня. Я отправил телеграмму
Овертону, чтобы он сообщил, не случилось ли в Лондоне чего
нового. А пока сосредоточим все внимание на докторе Армстронге:
ведь это его имя я прочитал на корешке телеграммы благодаря
любезности телеграфистки. Я готов поклясться, он знает, где
находится Стонтон. А если знает он, то должны узнать и мы. Надо
признаться, что счет пока в его пользу, а вы хорошо знаете,
Уотсон, что не в моих правилах бросать игру на этой стадии.
Но и следующий день не приблизил нас к решению загадки.
После завтрака нам принесли записку, и Холмс с улыбкой протянул
ее мне. Вот что в ней было:
"Сэр, смею вас заверить, что, преследуя меня, вы теряете
время. Как вы убедились прошлой ночью, в задке моей кареты есть
окно, и если вас не пугает двадцатимильная прогулка, конечными
пунктом которой будут ворота вашей гостиницы, то можете смело
следовать за мной. Но должен вам сказать, что слежка за мной
никоим образом не поможет мистеру Годфри Стонтону. Я уверен,
что лучшей услугой, какую вы могли бы оказать этому
джентльмену, было бы ваше немедленное возвращение в Лондон.
Скажите вашему хозяину, что вам не удалось напасть на его след.
В Кембридже вы ничего не добьетесь.
Искренне ваш Лесли Армстронг".
— Да, доктор прямодушный и честный противник, — сказал
Холмс. — Но он разжег мое любопытство, и я не уеду отсюда,
пока не узнаю, куда и зачем он ездит.
— Карета уже у его дверей, — сказал я. — А вот и он
сам. Взглянул на наше окно. Садится в карету. Может, мне
попытать счастья на велосипеде?
— Нет, нет, мой дорогой Уотсон! При всем моем уважении к
вашей природной сообразительности должен сказать, что доктор
вам не по плечу. Я уж как-нибудь сам постараюсь с ним
управиться. Боюсь, что вам пока придется заняться чем-нибудь
другим, ибо появление двух любопытствующих незнакомцев в
окрестностях Кембриджа вызвало бы нежелательные толки. Вы,
несомненно, найдете много интересного в этом почтенном городе,
а я постараюсь принести вечером более благоприятные вести.
Но и в этот день моему другу не повезло. Он вернулся
поздно вечером, усталый и разочарованный.
— Весь день потратил впустую, Уотсон. Зная направление
поездок доктора, я объездил все тамошние деревни, разговаривал
с трактирщиками и другими осведомленными людьми. Я обошел
Честертон, Хистон, Уотербич и Окингтон, и везде меня постигла
неудача. Ежедневное появление кареты наверняка не осталось бы
незамеченным в этом "сонном царстве". Словом, счет два — ноль
в пользу доктора. Телеграммы не было?
— Была, я ее распечатал, вот она: "Помпей. Обратитесь
Джереми Диксону Тринити-колледж", — и ничего не понял.
— Ну, это ясно. Телеграмма от нашего друга Овертона.
Ответ на мой вопрос. Сейчас я пошлю записку мистеру Джереми
Диксону. Уверен, что на этот раз счастье, несомненно, улыбнется
нам. Кстати, как прошел матч?
— В сегодняшней вечерней газете помещен подробный отчет о
матче. Выиграл Оксфорд. Вот чем кончается отчет: "Поражение
светло-голубых объясняется отсутствием прославленного игрока
международного класса Годфри Стонтона. Оно дало о себе знать на
первых же минутах встречи. Отсутствие комбинационной игры в
трехчетвертной линии, вялость в нападении и обороне свели на
нет усилия этой сильной и дружной команды".
— Значит, беспокойство нашего друга Овертона имело
основания, — сказал Холмс. — Но лично я разделяю мнение
доктора. Мне тоже нет никакого дела до регби. А сейчас спать,
Уотсон, завтра нам предстоит хлопотливый денек.
Я пришел в ужас, когда, проснувшись на следующее утро,
увидел Холмса у камина с небольшим шприцем в руках. Шприц
ассоциировался у меня с его единственной слабостью, и я решил,
что мои худшие опасения оправдались. Увидев ужас на моем лице.
Холмс рассмеялся и положил шприц на стол.
— Нет, нет, дорогой друг, не надо беспокоиться. Шприц на
этот раз не орудие зла, это скорее ключ к разгадке тайны. Я
возлагаю на него большую надежду. Все пока что благоприятствует
нам. Я только что совершил небольшую вылазку. А теперь
позавтракайте поплотнее, Уотсон, ибо сегодня мы возьмем след
доктора Армстронга. И я не позволю ни себе, ни вам ни минуты
отдыха, пока мы не загоним его в нору.
— Тогда давайте захватим завтрак с собой. Я не успею
поесть: ведь доктор сию минуту уедет. Карета уже у дверей.
— Сегодня это неважно. Пусть едет. Он будет семи пядей во
лбу, если ему удастся ускользнуть от нас. Когда позавтракаете,
мы спустимся вниз, и я познакомлю вас с одним замечательным
сыщиком.
Мы сошли вниз, и Холмс повел меня в конюшню. Открыв
стойло, он вывел приземистую и вислоухую пегую собаку-ищейку.
— Позвольте представить вам Помпея, — сказал он, —
гордость местных охотников. Судя по его сложению, он не шибкий
бегун, но зато он отлично держит след. Ну, Помпей, хотя ты и не
очень быстр, но, думаю, двум лондонцам среднего возраста будет
нелегко угнаться за тобой, поэтому я позволю себе прикрепить к
твоему ошейнику этот кожаный поводок. А теперь вперед, покажи,
на что ты способен.
Он подвел Помпея к дому доктора. Собака понюхала землю и,
натянув повод, с визгом рванулась по улице. Спустя полчаса мы
были за городом.
— Что это значит. Холмс? — спросил я.
— Старый, избитый прием, но порой дает отличные
результаты. Сегодня утром я заглянул во двор к доктору и облил
из шприца заднее колесо кареты анисовым маслом. Помпей будет
гнать за ним хоть до самого Джон-о'Гротса1. Чтобы сбить его со
следа, нашему другу пришлось бы в карете переправляться через
Кэм. Ах, какой хитрец! Вот почему ему удалось улизнуть тогда
ночью!
Собака вдруг круто свернула с дороги на поросший травой
проселок. Через полмили он вывел нас на другое шоссе. След
круто повернул вправо. Дорога обогнула город с востока и повела
в направлении, противоположном тому, в каком мы начали
преследование.
— Значит, этот крюк он сделал исключительно ради нас, —
сказал Холмс. — Не удивительно, что мои вчерашние поиски ни к
чему не привели. Доктор играет по всем правилам. Интересно, что
его заставляет прибегать к таким хитростям? Вон там, справа,
должно быть, Трампингтон. Смотрите. Уотсон. А, карета! Скорее,
скорее, иначе все пропало!
Он бросился в ближайшую калитку, увлекая за собой
упирающегося Помпея. Едва мы укрылись за живой изгородью, как
карета промчалась мимо. На мгновенье я увидел доктора
Армстронга. Он сидел сгорбившись, обхватив руками голову, —
живое воплощение горя. Взглянув на помрачневшее лицо моего
спутника, я понял, что и он заметил состояние доктора.
— Боюсь, как бы наши поиски не имели печального конца, —
сказал он. — Но мы сейчас все узнаем. Помпей, вперед! Вон к
тому дому!
Сомнений не было: мы достигли цели. Помпей, взвизгивая,
бегал у ворот, где еще виднелись следы экипажа. Холмс привязал
собаку к плетню, и мы по дорожке поспешили к дому. Мой друг
постучал в невысокую, грубо сколоченную дверь, подождал немного
и постучал снова. В доме кто-то был, оттуда доносился стон,
полный безысходного отчаяния и горя. Холмс в нерешительности
постоял у двери, потом оглянулся на дорогу. По ней мчалась
карета, запряженная парой серых лошадей.
— Доктор возвращается! — вскричал Холмс. — Скорее в
дом. Мы должны узнать, в чем дело!
Он распахнул дверь, и мы оказались в холле. Стон усилился,
перейдя в непрерывный отчаянный вопль. Он доносился откуда-то
сверху. Холмс стремительно бросился туда, я за ним. Он толкнул
полуоткрытую дверь, и мы в ужасе остановились перед открывшейся
нашим глазам картиной.
На кровати недвижно лежала молодая красивая девушка. Ее
спокойное бледное лицо обрамляли пышные золотистые волосы.
Потускневшие широко открытые голубые глаза смотрели в потолок.
В изножье кровати, зарывшись лицом в простыни, стоял на коленях
молодой человек, тело его содрогалось от рыданий. Горе совсем
убило его, он даже не взглянул в нашу сторону. Холмс положил
ему руку на плечо.
— Вы мистер Годфри Стонтон?
— Да, да... Это я. Но вы пришли поздно. Она умерла.
Он, видимо, принял нас за врачей. Холмс пробормотал
несколько слов соболезнования и попытался объяснить ему,
сколько хлопот доставил он своим друзьям, когда на лестнице
послышались шаги и в дверях появилось суровое, порицающее лицо
доктора Армстронга.
— Итак, джентльмены, — сказал он, — вы добились своего
и выбрали для вторжения самый подходящий момент. Я не хотел бы
затевать ссору в присутствии усопшей, но знайте: будь я моложе,
ваше чудовищное поведение не осталось бы безнаказанным.
— Простите, доктор Армстронг, но мне кажется, мы не
совсем понимаем друг друга, — с достоинством отвечал мой друг.
— Не согласитесь ли вы спуститься вниз, где мы могли бы
обсудить это печальное дело?
Через минуту мы сидели в гостиной.
— Я слушаю вас, сэр, — сказал доктор.
— Прежде всего я хочу, чтобы вы знали, что я не имею
никакого отношения к лорду Маунт-Джеймсу, более того, этот
старик мне глубоко несимпатичен. Поймите, если исчезает человек
и ко мне обращаются за помощью, мой долг — разыскать его. Как
только пропавший найден, миссия моя окончена. И если не был
нарушен закон, то тайна, которой я невольно коснулся, навсегда
останется тайной. В этом деле, как я полагаю, не было нарушения
закона, и вы можете целиком рассчитывать на мою скромность. Ни
одно слово о нем не проникнет на страницы газет.
Доктор Армстронг шагнул вперед и протянул Холмсу руку.
— Я ошибался в вас, мистер Холмс, — сказал он. — Вы
настоящий джентльмен. Я оставил было несчастного Стонтона
наедине с его горем, но потом, благодарение богу, решил
вернуться обратно: может, ему понадобится моя помощь. И это
дало мне возможность узнать вас лучше Вы достаточно осведомлены
об этом деле, и мне не составит труда объяснить все остальное.
Год назад Годфри Стонтон снимал квартиру в Лондоне. Он полюбил
дочь хозяйки и вскоре женился на ней. Мир не видел женщины
нежнее, красивее и умнее ее. Никто не постеснялся бы иметь
такую жену. Но Годфри — наследник этого отвратительного
скряги. И если бы он узнал о женитьбе племянника, он лишил бы
его наследства. Я хорошо знаю Годфри и очень люблю его. Он в
полном смысле слова прекрасный человек. И я всячески
способствовал тому, чтобы сохранить его тайну. Благодаря этому
уединенному дому и осторожности Годфри об их браке до
сегодняшнего дня знали только два человека — я да еще
преданный слуга, который сейчас ушел за врачом в Трампингтон.
Некоторое временя назад Годфри постиг страшный удар — его жена
опасно заболела. Оказалась скоротечная чахотка. Годфри чуть не
лишился рассудка от горя; но все-таки ему пришлось ехать в
Лондон на этот матч, ибо он не мог объяснить своего отсутствия,
не раскрыв тайны. Я пытался ободрить его, послав ему
телеграмму. Он ответил мне, умоляя сделать все, чтобы спасти
ее. Вам каким-то чудом удалось прочитать его телеграмму. Я не
хотел говорить ему, как велика опасность, так как его
присутствие здесь ничему бы не помогло, но я написал всю правду
отцу девушки, а тот, позабыв благоразумие, рассказал обо всем
Годфри. Годфри, все бросив, приехал сюда в состоянии, близком к
безумию. И на коленях простоял у ее постели до сегодняшнего
утра, пока смерть не положила конец ее страданиям. Вот и все,
мистер Холмс. Я не сомневаюсь, что могу положиться на вашу
скромность и на скромность вашего друга.
Холмс крепко пожал руку доктору.
— Пойдемте, Уотсон, — сказал он.
И мы вышли из этого печального дома навстречу бледному
сиянию зимнего дня.
Примечания
1 Джон о'Гротс — самая северная точка Шотландии.
Перевод Ю. Левченко
Артур Конан-Дойль.
Пляшущие человечки
В течение многих часов Шерлок Холме сидел согнувшись над
стеклянной пробиркой, в которой варилось что-то на редкость
вонючее. Голова его была опущена на грудь, и он казался мне
похожим на странную товцую птицу с тусклыми серыми перьями и
черным хохолком.
— Итак, Уотсон, — сказал он внезапно, — вы не
собираетесь вкладывать свои сбережения в южноафриканские ценные
бумаги?
Я вздрогнул от удивления. Как ни привык я к необычайным
способностям Холмса, это внезапное вторжение в самые тайные мои
мысли было совершенно необъяснимым. — Как. черт возьми, вы об
этом узнали? — спросил я.
Он повернулся на стуле, держа в руке дымящуюся пробирку, и
его глубоко сидящие глаза радостно заблистали.
— Признайтесь, Уотсон, что вы совершенно сбиты с толку,
— сказал он.
— Признаюсь.
— Мне следовало бы заставить вас написать об этом на
листочке бумаги и подписаться. — Почему?
— Потому что через пять минут вы скажете, что все это
необычайно просто.
— - Уверен, что этого я никогда не скажу. — Видите ли,
дорогой мой Уотсон... — Он укрепил пробирку на штативе и
принялся читать мне лекцию с видом профессора, обращающегося к
аудитории. — Не так уж трудно построить серию выводов, в
которой каждый последующий простейшим образом вытекает из
предыдущего. Если после этого удалить все средние звенья и
сообщить слушателю только первое звено и последнее, они
произведут ошеломляющее, хотя и ложное впечатление. После того
как я заметил впадинку между большим и указательным пальцами
вашей левой руки, мне было вовсе нетрудно заключить, что вы не
собираетесь вкладывать свой небольшой капитал в золотые
россыпи.
— Но я не вижу никакой связи между этими двумя
обстоятельствами!
— Охотно верю. Однако я вам в несколько минут докажу, что
такая связь существует. Вот опущенные звенья этой простейшей
цепи: во-первых, когда вчера вечером мы вернулись из клуба,
впадинка между указательным и большим пальцами на вашей левой
руке была выпачкана мелом; во-вторых, всякий раз, когда вы
играете на бильярде, вы натираете эту впадинку мелом, чтобы кий
не скользил у вас в руке; в-третьих, вы играете на бильярде
только с Сэрстоном; в-четвертых, месяц назад вы мне сказали,
что Сэрстон предложил вам приобрести совместно с ним
южноафриканские ценные бумаги, которые поступят в продажу через
месяц; в-пятых, ваша чековая книжка заперта в ящике моего
письменного стола, и вы не попросили у меня ключа;
в-шестых, вы не собираетесь вкладывать свои деньги в
южноафриканские бумаги. — До чего просто! — воскликнул я. —
Конечно, — сказал он, слегка уязвленный, — всякая задача
оказывается очень простой после того, как вам ее растолкуют. А
вот вам задача, еще не решенная. Посмотрим, друг Уотсон, как
вам удастся с ней справиться.
Он взял со стола листок бумаги, подал его мне и вернулся к
своему химическому анализу.
Я с изумлением увидел, что на листке начерчены какие-то
бессмысленные иероглифы.
— Позвольте, Холме, да ведь это рисовал ребенок! —
воскликнул я. — Вот каково ваше мнение! — Что же это, в таком
случае?
— Мистер Хилтон Кьюбитт из Ридлинг-Торп-Мэнора в Норфолке
как раз и хотел бы знать, что это такое. Этот маленький ребус
он послал нам с первой почтой, а сам выехал сюда ближайшим
поездом. Слышите звонок, Уотсон? Это, вероятно, он.
На лестнице раздались тяжелые шаги, и через минуту к нам
вошел высокий румяный, чисто выбритый джентльмен. По его ясным
глазам и цветущим щекам сразу было видно, что жизнь его
протекала вдали от туманов Бейкер-стрит. Казалось, он принес с
собой дуновение крепкого, свежего ветра с восточного берега.
Пожав нам руки, он уже собирался усесться, как вдруг взор его
упал на листок с забавными значками, который я только что
рассматривал и оставил на столе.
— Что вы об этом думаете, мистер Холме? — воскликнул он.
— Мне рассказывали, что вы большой любитель всяких
таинственных случаев, и я решил, что уж страннее этого вам
ничего не найти. Я вам заранее выслал эту бумажку, чтобы у вас
было время изучить ее до моего приезда.
— Это действительно в высшей степени любопытный рисунок,
— сказал Холме. — С первого взгляда его можно принять за
детскую шалость. Кто, казалось бы, кроме детей, мог нарисовать
этих крошечных танцующих человечков? Почему вы придали столь
важное значение такому причудливому пустяку?
— Да я не придал бы ему никакого значения, если бы не
жена. Она смертельно перепугалась. Она ничего не говорит мне,
но я вижу в глазах у нее ужас. Вот почему я принял это так
близко к сердцу.
Холме приподнял бумажку, и лучи солнца озарили ее. Это был
листок, вырванный из записной книжки. На нем были начерчены
карандашом вот такие фигурки:
^УА^^Х^^^А^^
Внимательно рассмотрев листок. Холме бережно сложил его и
спрятал в бумажник.
— Это дело обещает много любопытного и необычайного, —
сказал он. — Вы уже кое-что рассказали мне в своем письме,
мистер Хилтон Кьюбитт, но я был бы очень вам признателен, если
бы вы любезно согласились повторить свой рассказ, чтобы дать
возможность послушать его моему другу, доктору Уотсону.
— Я плохой рассказчик, — сказал наш гость, нервно сжимая
и разжимая свои большие сильные руки. — Если в моем рассказе
вам что-нибудь покажется неясным, задавайте мне, пожалуйста,
вопросы. Начну с того, что в прошлом году я женился... Но
предварительно я должен сказать, что хотя я человек небогатый,
наш род живет в Ридлинг-Торпе уже в течение пяти столетий и
считается самым знатным родом во всем Норфолкском графстве. В
прошлом году я приехал в Лондон на праздники и остановился в
меблированных комнатах на Рэссел-сквере, потому что там
остановился Паркер, священник нашего прихода. В этих
меблированных комнатах жила молодая американская леди, по
фамилии Патрик, Илей Патрик. Мы с ней скоро подружились. Не
прошло и месяца, как я полюбил ее самой пылкой любовью. Мы
тихонько повенчались и уехали ко мне в Норфолк.
Вам, вероятно, кажется странным, мистер Холме, что человек
хорошего старинного рода вступает в брак с женщиной, ничего не
зная о ее прошлом и о ее семье.
Но если бы вы увидели ее и узнали, вам нетрудно было бы
меня понять. Она была очень прямодушна со мной, моя Илей, она
предоставляла мне полную возможность отказаться от свадьбы,
если я захочу. "У меня в моей прежней жизни были очень
неприятные знакомства, — говорила она, — я хочу позабыть о
них. Я не желаю возвращаться к своему прошлому, потому что
всякое воспоминание причиняет мне боль. Если ты на мне
женишься, Хилтон, ты женишься на женщине, которая сама ничего
постыдного не совершила, но ты должен поверить мне на слово и
позволить умолчать обо всем, что было со мною до того, как я
стала твоей. Если это условие кажется тебе слишком тяжелым,
возвращайся в Норфолк и предоставь мне продолжать ту одинокую
жизнь, которую я вела до встречи с тобой".
Она сказала мне это за день до свадьбы. Я ответил ей, что
готов подчиниться ее желанию, и сдержал свое слово. Теперь мы
женаты уже год и прожили этот год очень счастливо. Но месяц
назад, в конце июня, я заметил первые признаки надвигающейся
беды. Моя жена получила письмо из Америки — на конверте была
американская марка. Жена смертельно побледнела, прочла письмо и
швырнула в огонь. Она ни разу о нем не упомянула, и я ничего не
спросил, ибо обещание есть обещание. Но с этого часа она ни
одного мгновения не была спокойна. У нее теперь всегда
испуганное лицо, и по всему видно, что она ожидает чего-то.
Теперь перейду к самой странной части моей истории. Около
недели назад, кажется, во вторник, я увидел на одном из
подоконников пляшущих человечков, таких же самых, как на этой
бумажке. Они были нацарапаны мелом. Я думал, что их нарисовал
мальчишка, работавший в конюшне, но он поклялся, что ничего о
них не знает. Появились они ночью. Я смыл их и случайно
упомянул о них в разговоре с Илей. К моему удивлению, она
приняла мои слова близко к сердцу и попросила меня, если я
опять замечу таких человечков, дать ей взглянуть на них. В
течение недели они не появлялись, но вчера утром я нашел в саду
на солнечных часах этот листок. Я показал его Илей, и она
тотчас же потеряла сознание. С тех пор она живет как во сне, и
глаза ее постоянно полны ужаса. Вот почему я написал вам
письмо, мистер Холме, и послал этот листок. Я не мог обратиться
к полиции, потому что там несомненно стали бы смеяться надо
мной, а вы скажете мне, что делать. Я человек небогатый, но
если моей жене угрожает опасность, я готов истратить последний
грош, чтобы защитить ее.
Славный он был, этот простодушный гигант с большими
голубыми глазами! Любовь и преданность к жене были написаны в
каждой черточке его лица. Холме выслушал его историю с глубоким
вниманием, а потом задумался и долго молчал.
— Не думаете ли вы, мистер Кьюбитт, — сказал он наконец,
— что лучше всего было бы вам напрямик обратиться к жене и
попросить ее поделиться с вами своей тайной?
Хилтон Кьюбитт покачал своей большой головой: — Обещание
есть обещание, мистер Холме. Если Илей захочет, она сама мне
расскажет все. Если же она не захочет, я не стану насильно
добиваться признания. Но у меня есть право все узнавать самому,
и я этим правом воспользуюсь.
— В таком случае, я от всего сердца стану вам помогать.
Скажите, не появлялись ли по соседству с вами какие-нибудь
приезжие? — Нет.
— Насколько я понимаю, вы живете в очень глухом
захолустье. Появление всякого нового лица, вероятно, не может
пройти незамеченным.
— Если бы новое лицо появилось в самом ближайшем
соседстве, я, конечно, о нем услыхал бы. Но неподалеку от нас
есть несколько прибрежных деревушек с хорошими пляжами, и
фермеры сдают комнаты приезжающим дачникам.
— В этих странных рисунках бесспорно заключен какой-то
смысл. Но та надпись, которую вы мне прислали, так коротка, что
я ничего не могу с ней поделать, и те факты, которые вы нам
поведали, так неопределенны, что трудно сделать -из них
какой-либо вывод. По-моему, вам следует вернуться в Норфолк и
внимательно следить за всем, что происходит вокруг. Как только
вы обнаружите где-нибудь новых пляшущих человечков, вы должны
самым тщательным образом срисовать их. Какая жалость, что вы не
срисовали тех, которые были начерчены мелом на подоконнике!
Наводите справки обо всех незнакомых лицах, появляющихся по
соседству. Чуть вы заметите что-нибудь новое, сразу приезжайте
ко мне. Вот лучший совет, какой я могу вам дать, мистер Хилтон
Кьюбитт. Если понадобится, я всегда готов выехать к вам и
навестить ваш норфолкский дом.
После этого свидания Шерлок Холме часто глубоко
задумывался. Не раз видел я, как он вытаскивает из бумажника
листок и подолгу разглядывает нарисованные на нем забавные
фигурки. Однако только через две недели он снова заговорил со
мной об этой истории. Когда я собирался уходить, он вдруг
остановил меня: — Вам бы лучше остаться дома, Уотсон. —
Почему?
— Потому что сегодня утром я получил телеграмму от
Хилтона Кьюбитта. Помните Хилтона Кьюбитта и его пляшущих
человечков? Он собирается приехать в Лондон в час двадцать.
Каждую минуту он может быть здесь. Из его телеграммы я понял,
что у него есть какие-то чрезвычайно важные новости.
Ждать нам пришлось недолго, так как наш норфолкский сквайр
' примчался с вокзала прямо к нам. Вид у него был озабоченный и
подавленный. Он взглянул на нас усталыми глазами, и лоб его
избороздили морщины.
— Эта история действует мне на нервы, мистер Холме, —
сказал он, бессильно опускаясь в кресло. — Отвратительное
состояние — чувствовать, что ты со всех сторон окружен
какими-то неизвестными, невидимыми людьми, которые пытаются
вовлечь тебя в какую-то беду, но еще нестерпимее видеть при
этом, как изо дня в день постепенно убивают твою жену! Она тает
у меня на глазах.
— Сказала она вам хоть что-нибудь? — Нет, мистер Холме,
ничего не сказала. Бывают минуты, когда ей, бедняжке, я вижу,
очень хочется все мне рассказать, но не хватает решимости. Я
пытался помочь ей, но у меня это получалось так неуклюже, что
я только отпугивал ее. Она часто заговаривает со мной о
том, к какому старинному роду мы принадлежим, как нас уважают
во всем графстве, как мы гордимся своей незапятнанной честью, и
я всякий раз чувствую, что ей хочется еще что-то прибавить,
однако она не договаривает и умолкает.
— А вы сами что-нибудь обнаружили? — Я многое обнаружил,
мистер Холме. Я привез вам на исследование целую кучу
свеженьких пляшущих человечков. И самое важное, я видел того...
— Того, кто нарисовал их?
— Да, я видел его за работой. Но позвольте мне все
рассказать вам по порядку... Вернувшись от вас, я на следующее
же утро нашел новых пляшущих человечков. Они были нарисованы
мелом на черной деревянной двери сарая, находящегося возле
лужайки; сарай отлично виден из окон нашего дома. Я их всех
срисовал. Вот они.
Он достал листок бумаги, развернул его и положил на стол.
Вот какие иероглифы были изображены на нем:
Х ^ ^ А Х Х ^^ ^Х^УАХ
— Превосходно! — сказал Холме. — Превосходно!
Продолжайте, пожалуйста.
— Срисовав человечков, я стер их с двери, но два дня
спустя на той же двери появилась новая надпись. Вот она:
Х^^^ХХ^АУ^
Холме потер руки и засмеялся от радости. — Наш материал
быстро разрастается, — сказал он. — Через три дня на
солнечных часах я обнаружил послание, написанное на бумажке. На
бумажке лежал камень. Вот она. Как видите, фигурки на ней те
же, что и в предыдущем послании. Тогда я решил ' подстеречь
этого рисовальщика. Я взял револьвер и засел у себя в кабинете,
из окна которого видны и лужайка и сад. Часа в два ночи, сидя у
окна и глядя в залитый лунным светом сад, я услышал у себя за
спиной шаги и, обернувшись, увидел свою жену в капоте. Она
умоляла меня лечь в постель. Я откровенно сказал ей, что хочу
