"Что мы отдадим за это?"
"Все, что у нас есть".
"Ради чего отдадим мы это?"
"Во имя долга".
— В подлиннике нет даты, — заметил Мейсгрейв, — но,
судя по его орфографии, он относится к середине семнадцатого
века. Боюсь, впрочем, что он мало поможет нам в раскрытии нашей
тайны.
— Зато он ставит перед нами вторую загадку, — ответил я,
— еще более любопытную. И возможно, что, разгадав ее, мы тем
самым разгадаем и первую. Надеюсь, что не обидитесь на меня,
Месгрейв, если я скажу, что ваш дворецкий, по-видимому, очень
умный человек и обладает большой проницательностью и чутьем,
чем десять поколений его господ.
— Признаться, я вас не понимаю, — ответил Месгрейв. —
Мне кажется, что эта бумажка не имеет никакого практического
значения.
— А мне она кажется чрезвычайно важной именно в
практическом отношении, и, как видно, Брайтон был того же
мнения. По всей вероятности, он видел ее и до той ночи, когда
вы застали его в библиотеке.
— Вполне возможно. Мы никогда не прятали ее.
— По-видимому, на этот раз он просто хотел освежить в
памяти ее содержание. Насколько я понял, он держал в руках
какую-то карту или план, который сравнивал с манускриптом и
немедленно сунула карман, как только увидел вас?
— Совершенно верно. Но зачем ему мог понадобиться наш
старый семейный обряд, и что означает весь этот вздор?
— Полагаю, что мы можем выяснить это без особого труда,
— ответил я. — С вашего позволения, мы первым же поездом
отправимся с вами в Суссекс и разберемся в деле уже на месте.
Мы прибыли в Харлстон в тот же день. Вам, наверно,
случалось, Уотсон, видеть изображение этого знаменитого
древнего замка или читать его описания, поэтому я скажу лишь,
что он имеет форму буквы "L", причем длинное крыло его является
более современным, а короткое — более древним, так сказать,
зародышем, из которого и выросло все остальное. Над низкой
массивной дверью в центре старинной части высечена дата "1607",
но знатоки единодушно утверждают, что деревянные балки и
каменная кладка значительно старше. В прошлом веке чудовищно
толстые стены и крошечные окна этой части здания побудили
наконец владельцев выстроить новое крыло, и старое теперь
служит лишь кладовой и погребом, а то и вовсе пустует. Вокруг
здания великолепный парк с прекрасными старыми деревьями. Озеро
же или пруд, о котором упоминал мой клиент, находится в конце
аллеи, в двухстах ярдах от дома.
К этому времени у меня уже сложилось твердое убеждение,
Уотсон, что тут не было трех отдельных загадок, а была только
одна и что если бы мне удалось вникнуть в смысл обряда
Месгрейвов, это дало бы мне ключ к тайне исчезновения обоих —
и дворецкого Брайтона, и горничной Хауэлз. На это я и направил
все силы своего ума. Почему Брайтон так стремился проникнуть в
суть этой старинной формулы? Очевидно, потому, что он увидел в
ней нечто ускользнувшее от внимания всех поколений родовитых
владельцев замка — нечто такое, из чего он надеялся извлечь
какую-то личную выгоду. Что же это было, и как это могло
отразиться на дальнейшей судьбе дворецкого?
Когда я прочитал бумагу, мне стало совершенно ясно, что
все цифры относятся к какому-то определенному месту, где
спрятано то, о чем говорится в первой части документа, и что
если бы мы нашли это место, мы оказались бы на верном пути к
раскрытию тайны — той самой тайны, которую предки Месгрейвов
сочли нужным облечь в столь своеобразную форму. Для начала
поисков нам даны были два ориентира: дуб и вяз. Что касается
дуба, то тут не могло быль никаких сомнений. Прямо перед домом,
слева от дороги, стоял дуб, дуб-патриарх, одно из
великолепнейших деревьев, какие мне когда-либо приходилось
видеть.
— Он уже существовал, когда был записан ваш "обряд"? —
спросил я у Месгрейва.
— По всей вероятности, этот дуб стоял здесь еще во
времена завоевания Англии норманнами, — ответил он. — Он
имеет двадцать три фута в обхвате.
Таким образом, один из нужных мне пунктов был выяснен.
— Есть у вас здесь старые вязы? — спросил я.
— Был один очень старый, недалеко отсюда, но десять лет
назад в него ударила молния, и пришлось срубить его под корень.
— Но вы знаете то место, где он рос прежде?
— Ну, конечно, знаю.
— А других вязов поблизости нет?
— Старых нет, а молодых очень много.
— Мне бы хотелось взглянуть, где он рос.
Мы приехали в двуколке, и мой клиент сразу, не заходя в
дом, повез меня к тому месту на лужайке, где когда-то рос вяз.
Это было почти на полпути между дубом и домом.
Пока что мои поиски шли успешно.
— По всей вероятности, сейчас уже невозможно определись
высоту этого вяза? — спросил я.
— Могу вам ответить сию же минуту: в нем было шестьдесят
четыре фута.
— Как вам удалось узнать это? — воскликнул я с
удивлением.
— Когда мой домашний учитель задавал мне задачи по
тригонометрии, они всегда были построены на измерениях высоты.
Поэтому я еще мальчиком измерил каждое дерево и каждое строение
в нашем поместье.
Вот это была неожиданная удача! Нужные мне сведения пришли
ко мне быстрее, чем я мог рассчитывать.
— А скажите, пожалуйста, ваш дворецкий никогда не задавал
вам такого же вопроса? — спросил я.
Реджинальд Месгрейв взглянул на меня с большим удивлением.
— Теперь я припоминаю, — сказал он, — что несколько
месяцев назад Брайтон действительно спрашивал меня о высоте
этого дерева. Кажется, у него вышел какой-то спор с грумом.
Это было превосходное известие, Уотсон. Значит, я был на
верном пути. Я взглянул на солнце. Оно уже заходило, и я
рассчитал, что меньше чем через час оно окажется как раз над
ветвями старого дуба. Итак, одно условие, упомянутое в
документе, будет выполнено. Что касается тени от вяза, то речь
шла, очевидно, о самой дальней ее точке — в противном случае
указателем направления избрали бы не тень, а ствол. И,
следовательно, теперь мне нужно было определить, куда падал
конец тени от вяза в тот момент, когда солнце оказывалось прямо
над дубом...
— Это, как видно, было нелегким делом, Холмс? Ведь
вяза-то уже не существовало.
— Конечно. Но я знал, что если Брайтон мог это сделать,
то смогу и я. А кроме того, это было не так уж трудно. Я пошел
вместе с Месгрейвом в его кабинет и вырезал себе вот этот
колышек, к которому привязал длинную веревку сделав не ней
узелки, отмечающие каждый ярд. Затем я связал вместе два
удилища, что дало мне шесть футов, и мы с моим клиентом
отправились обратно к тому месту, где когда-то рос вяз. Солнце
как раз касалось в эту минуту вершины дуба. Я воткнул свой шест
в землю, отметил направление тени и измерил ее. В ней было
девять футов.
Дальнейшие мои вычисления были совсем уж несложны. Если
палка высотой в шесть футов отбрасывает тень в девять футов, то
дерево высотой в шестьдесят четыре фута отбросит тень в
девяносто шесть футов, и направление той и другой, разумеется,
будет совпадать. Я отмерил это расстояние. Оно привело меня
почти к самой стене дома, и я воткнул там колышек. Вообразите
мое торжество, Уотсон, когда в двух дюймах от колышка я увидел
в земле конусообразное углубление! Я понял, что это была
отметина, сделанная Брайтоном при его измерении, и что я
продолжаю идти по его следам.
От этой исходной точки я начал отсчитывать шаги,
предварительно определив с помощью карманного компаса, где
север, где юг. Десять шагов и еще десять шагов (очевидно
имелось в виду, что каждая нога делает поочередно по десять
шагов) в северном направлении повели меня параллельно стене
дома, и, отсчитав их, я снова отметил место своим колышком.
Затем я тщательно отсчитал пять и пять шагов на восток, потом
два и два — к югу, и они привели меня к самому порогу старой
двери. Оставалось сделать один и один шаг на запад, но тогда
мне пришлось бы пройти эти шаги по выложенному каменными
плитами коридору. Неужто это и было место, указанное в
документе?
Никогда в жизни я не испытывал такого горького
разочарования, Уотсон. На минуту мне показалось, что в мои
вычисления вкралась какая-то существенная ошибка. Заходящее
солнце ярко освещало своими лучами пол коридора, и я видел, что
эти старые, избитые серые плиты были плотно спаяны цементом и,
уж конечно, не сдвигались с места в течение многих и многих
лет. Нет, Брайтон не прикасался к ним, это было ясно. Я
постучал по полу в нескольких местах, но звук получался
одинаковый повсюду, и не было никаких признаков трещины или
щели. К счастью, Месгрейв, который начал вникать в смысл моих
действий и был теперь не менее взволнован, чем я, вынул
документ, чтобы проверить мои расчеты
— И вниз! — вскричал он. — Вы забыли об этих словах: "и
вниз".
Я думал, это означало, что в указанном месте надо будет
копать землю, но теперь мне сразу стало ясно, что я ошибся.
— Так, значит, у вас внизу есть подвал? — воскликнул я.
— Да, и он ровесник этому дому. Скорее вниз, через эту
дверь!
По винтовой каменной лестнице мы спустились вниз, и мой
спутник, чиркнув спичкой, зажег большой фонарь, стоявший на
бочке в углу. В то же мгновение мы убедились, что попали туда,
куда нужно, и что кто-то недавно побывал здесь до нас.
В этом подвале хранились дрова, но поленья, которые, как
видно, покрывали прежде весь пол, теперь были отодвинуты к
стенкам, освободив пространство посередине. Здесь лежала
широкая и тяжелая каменная плита с заржавленным железным
кольцом в центре, а к кольцу был привязан плотный клетчатый
шарф.
— Черт возьми, это шарф Брайтона! — вскричал Месгрейв.
— Я не раз видел этот шарф у него шее. Но что он мог здесь
делать, этот негодяй?
По моей просьбе были вызваны два местных полисмена, и в их
присутствии я сделал попытку приподнять плиту, ухватившись за
шарф. Однако я лишь слегка пошевелил ее, и только с помощью
одного из констеблей мне удалось немного сдвинуть ее в сторону.
Под плитой была черная яма, и все мы заглянули в нее. Месгрейв,
стоя на коленях, опустил свой фонарь вниз.
Мы увидели узкую квадратную каморку глубиной около семи
футов, шириной и длиной около четырех. У стены стоял низкий,
окованный медью деревянный сундук с откинутой крышкой; в
замочной скважине торчал вот этот самый ключ — забавный и
старомодный. Снаружи сундук был покрыт толстым слоем пыли.
Сырость и черви до того изъели дерево, что оно поросло плесенью
даже изнутри. Несколько металлических кружков, таких же, какие
вы видите здесь, — должно быть, старинные монеты — валялись
на дне. Больше в нем ничего не было.
Однако в первую минуту мы не смотрели на старый сундук —
глаза наши были прикованы к тому, что находилось рядом.
Какой-то мужчина в черном костюме сидел на корточках, опустив
голову на край сундука и обхватив его обеими руками. Лицо этого
человека посинело и было искажено до неузнаваемости, но, когда
мы приподняли его, Реджинальд Месгрейв по росту, одежде и
волосам сразу узнал в нем своего пропавшего дворецкого. Брайтон
умер уже несколько дней назад, но на теле у него не было ни
ран, ни кровоподтеков, которые могли бы объяснить его страшный
конец. И когда мы вытащили труп из подвала, то оказались перед
загадкой, пожалуй, не менее головоломной, чем та, которую мы
только что разрешили...
Признаюсь, Уотсон, пока что я был обескуражен результатами
своих поисков. Я предполагал, что стоит мне найти место,
указанное в древнем документе, как все станет ясно само собой,
но вот я стоял здесь, на этом месте, и разгадка тайны, так
тщательно скрываемой семейством Месгрейвов была, по-видимому,
столь же далека от меня, как и раньше. Правда, я пролил свет на
участь Брайтона, но теперь мне предстояло еще выяснить, каким
образом постигла его эта участь и какую роль сыграла во всем
этом исчезнувшая женщина. Я присел на бочонок в углу и стал еще
раз перебирать в уме все подробности случившегося...
Вы знаете мой метод в подобных случаях, Уотсон: я ставлю
себя на место действующего лица и, прежде всего уяснив для себя
его умственный уровень, пытаюсь вообразить, как бы я сам
поступил при аналогичных обстоятельствах. В этом случае дело
упрощалось: Брайтон был человек незаурядного ума, так что мне
не приходилось принимать в расчет разницу между уровнем его и
моего мышления. Брайтон знал, что где-то было спрятано нечто
ценное. Он определил это место. Он убедился, что камень,
закрывающий вход в подземелье, слишком тяжел для одного
человека. Что он сделал потом? Он не мог прибегнуть к помощи
людей посторонних. Ведь даже если бы нашелся человек, которому
.он мог бы довериться, пришлось бы отпирать ему наружные двери,
а это было сопряжено со значительным риском. Удобнее было бы
найти помощника внутри дома. Но к кому мог обратиться Брайтон?
Та девушка была когда-то преданна ему. Мужчина, как бы скверно
не поступил он с женщиной никогда не верит, что ее любовь
окончательно потеряна для него. Очевидно, оказывая Рэчел мелкие
знаки внимания Брайтон попытался помириться с ней, а потом
уговорил ее сделаться его сообщницей. Ночью они вместе
спустились в подвал, и объединенными усилиями им удалось
сдвинуть камень. До этой минуты их действия были мне так ясны,
как будто я наблюдал их собственными глазами.
Но и для двух человек, особенно если один из них женщина,
вероятно, это была нелегкая работа. Даже нам — мне и
здоровенному полисмену из Суссекса — стоило немалых трудов
сдвинуть эту плиту. Что же они сделали, чтобы облегчить свою
задачу? Да, по-видимому, то же, что сделал бы и я на их месте.
Тут я встал, внимательно осмотрел валявшиеся на полу дрова и
почти сейчас же нашел то, что ожидал найти. Одно полено длиной
около трех футов было обломано на конце, а несколько других
сплющены: видимо, они испытали на себе действие значительной
тяжести. Должно быть, приподнимая плиту, Брайтон и его
помощница вводили эти поленья в щель, пока отверстие не
расширилось настолько, что в него уже можно было проникнуть, а
потом подперли плиту еще одним поленом, поставив его
вертикально, так что оно вполне могло обломаться на нижнем
конце — ведь плита давила на него всем своим весом. Пока что
все мои предположения были как будто вполне обоснованы.
Как же должен был я рассуждать дальше, чтобы полностью
восстановить картину ночной драмы? Ясно, что в яму мог
забраться только один человек, и, конечно, это был Брайтон.
Девушка, должно быть, ждала наверху. Брайтон отпер сундук и
передал ей его содержимое (это было очевидно, так как ящик
оказался пустым), а потом... что же произошло потом?
Быть может, жажда мести, тлевшая в душе этой пылкой
женщины, разгорелась ярким пламенем, когда она увидела, что ее
обидчик — а обида, возможно, была гораздо сильнее, чем мы
могли подозревать, — находится теперь в ее власти. Случайно ли
упало полено и каменная плита замуровала Брайтона в этом
каменном гробу? Если так, Рэчел виновна лишь в том, что
умолчала о случившемся. Или она намеренно вышибла подпорку, и
сама захлопнула ловушку? Так или иначе, но я словно видел перед
собой эту женщину: прижимая к груди найденное сокровище, она
летела вверх по ступенькам винтовой лестницы, убегая от
настигавших ее заглушенных стонов и отчаянного стука в каменную
плиту, под которой задыхался ее неверный возлюбленный.
Вот в чем была разгадка ее бледности, ее возбуждения,
приступов истерического смеха на следующее утро. Но что же
все-таки было в сундуке? Что сделала девушка с его содержимым?
Несомненно, это были те самые обломки старого металла и осколки
камней, которые она при первой же возможности бросила в пруд,
чтобы скрыть следы своего преступления...
Минут двадцать я сидел неподвижно, в глубоком раздумье.
Мейсгрев, очень бледный, все еще стоял, раскачивая фонарь, и
глядел вниз, в яму.
— Это монеты Карла Первого2, — сказал он, протягивая мне
несколько кружочков, вынутых из сундука. — Видите, мы
правильно определили время возникновения нашего "обряда".
— Пожалуй, мы найдем еще кое-что, оставшееся от Карла
Первого! — вскричал я, вспомнив вдруг первые два вопроса
документа. — Покажите-ка мне содержимое мешка, который вам
удалось выудить в пруду.
Мы поднялись в кабинет Месгрейва, и он разложил передо
мной обломки. Взглянув на них, я понял, почему Месгрейв не
придал им никакого значения: металл был почти черен, а камешки
бесцветны и тусклы. Но я потер один из них о рукав, и он
засверкал, как искра, у меня на ладони. Металлические части
имели вид двойного обруча, но они были погнуты, перекручены и
почти потеряли свою первоначальную форму.
— Вы, конечно, помните, — сказал я Месгрейву, — что
партия короля главенствовала в Англии даже и после его смерти.
Очень может быть, что перед тем, как бежать, ее члены спрятали
где-нибудь самые ценные вещи, намереваясь вернуться за ними в
более спокойные времена.
— Мой предок, сэр Ральф Месгрейв, занимал видное
положение при дворе и был правой рукой Карла Второго3 во время
его скитаний.
— Ах, вот что! — ответил я. — Прекрасно. Это дает нам
последнее, недостающее звено. Поздравляю вас, Месгрейв! Вы
стали обладателем — правда, при весьма трагических
обстоятельствах — одной реликвии, которая представляет собой
огромную ценность и сама по себе и как историческая редкость.
— Что же это такое? — спросил он, страшно взволнованный.
— Не более не менее, как древняя корона английских
королей.
— Корона?!
— Да, корона. Вспомните, что говорится в документе: "Кому
это принадлежит?" "Тому, кто ушел". Это было написано после
казни Карла Первого. "Кому это будет принадлежать?" "Тому, кто
придет". Речь шла о Карле Втором, чье восшествие на престол уже
предвиделось в то время. Итак, вне всяких сомнений, эта измятая
и бесформенная диадема венчала головы королей из династии
Стюартов.
— Но как же она попала в пруд?
— А вот на этот вопрос не ответишь в одну минуту.
И я последовательно изложил Месгрейву весь ход моих
предположений и доказательств. Сумерки сгустились, и луна уже
ярко сияла в небе, когда я кончил свой рассказ.
— Но интересно почему же Карл Второй не получил обратно
свою корону, когда вернулся? — спросил Месгрейв, снова
засовывая в полотняный мешок свою реликвию.
— О, тут вы поднимаете вопрос, который мы с вами вряд ли
сможем когда-либо разрешить. Должно быть, тот Месгрейв, который
был посвящен в тайну, оставил перед смертью своему преемнику
этот документ в качестве руководства, но совершил ошибку, не
объяснив ему его смысла. И с этого дня вплоть до нашего времени
документ переходил от отца к сыну, пока наконец не попал в руки
человека, который сумел вырвать его тайну, но поплатился за это
жизнью...
Такова история "Обряда дома Месгрейвов", Уотсон. Корона и
сейчас находится в Харлстоне, хотя владельцам замка пришлось
немало похлопотать и заплатить порядочную сумму денег, пока они
не получили официального разрешения оставить ее у себя. Если
вам вздумается взглянуть на нее, они, конечно, с удовольствием
ее покажут стоит вам только назвать мое имя.
Что касается той женщины, она бесследно исчезла. По всей
вероятности, она покинула Англию и унесла в заморские края
память о своем преступлении.
Перевод Д. Лифшиц
Примечания
1 V. R. — Victoria Regina — королева Виктория (лат.).
2 Карл I (1600-1685) — английский король (1625-1649).
Казнен 30 января 1649 года во время Английской буржуазной
революции.
3 Карл II (1630-1685) — английский король (1660-1685),
сын Карла 1.
Артур Конан-Дойль. Москательщик на покое
В то утро Шерлок Холмс был настроен на
философско-меланхолический лад. Его живой, деятельной натуре
свойственны были такие резкие переходы.
— Видели вы его? — спросил он.
— Кого? Старичка, который только что вышел от вас?
— Его самого.
— Да, мы с ним столкнулись в дверях.
— И что вы о нем скажете?
— Жалкое, никчемное, сломленное существо.
— Именно, Уотсон. Жалкое и никчемное. Но не такова ли и
сама наша жизнь? Разве его судьба — не судьба всего
человечества в миниатюре? Мы тянемся к чему-то. Мы что-то
хватаем. А что остается у нас в руках под конец? Тень. Или того
хуже: страдание.
— Это один из ваших клиентов?
— Пожалуй, что так. Его направили ко мне из
Скотленд-Ярда. Знаете, как врачи иной раз посылают неизлечимых
больных к знахарю. Они рассуждают так: сами мы ничего больше
сделать не можем, а больному все равно хуже не будет.
— Что же у него стряслось?
Холмс взял со стола не слишком чистую визитную карточку.
— Джозия Эмберли. В прошлом, по его словам, — младший
компаньон фирмы "Брикфол и Эмберли", изготовляющей товары для
художников. Вы могли видеть эти имена на коробках с красками.
Эмберли сколотил небольшое состояние, и, когда ему исполнился
шестьдесят один год, вышел из дела, купил дом в Люишеме и
поселился там, чтобы насладиться отдыхом после долгих лет
неустанного труда. Всякий сказал бы, что этого человека ждет
обеспеченная и мирная старость.
— Да, верно.
Холмc взял конверт, на котором были сделаны его рукой
какие-то пометки, и пробежал их глазами.
— Ушел на покой в 1896 году, Уотсон. В начале 1897-го
женился. Жена на двадцать лет моложе его, притом недурна собой,
если не лжет фотография. Достаток, жена, досуг — казалось бы,
живи да радуйся. Но не проходит двух лет, и он, как вы сами
видели, становится самым несчастным и убитым созданием, какое
только копошится под солнцем.
— Но что случилось?
— Старая история, Уотсон. Вероломный друг и ветреная
жена. У этого Эмберли, насколько можно судить, есть
одна-единственная страсть в жизни: шахматы. В Люишеме,
неподалеку от него, живет некий молодой врач, тоже завзятый
шахматист. Я вот записал его имя: доктор Рэй Эрнест. Эрнест был
частый гость в его доме, и если у него завязались близкие
отношения с миссис Эмберли, это только естественно — вы
согласитесь, что наш незадачливый клиент не может похвастаться
внешней привлекательностью, каковы бы ни были его скрытые
добродетели. На прошлой неделе парочка скрылась в неизвестном
направлении. Мало того, в качестве ручного багажа неверная
супруга прихватила шкатулку старика, в которой хранилась
львиная доля всех его сбережений. Можно ли сыскать беглянку?
Можно ли вернуть деньги? Поглядеть, так банальная проблема, но
для Джозии Эмберли — проблема жизненной важности.
— Как же вы будете действовать?
— Видите ли, мой милый Уотсон, при создавшемся положении
вещей надо прежде всего решить, как будете действовать вы,
если, конечно, вы согласны заменить меня. Вы знаете, что я
сейчас всецело занят делом двух коптских старейшин и сегодня
как раз жду его развязки. Мне, право же, не выкроить времени на
поездку в Люишем, а ведь улики, собранные по свежим следам,
имеют особую ценность. Старик всячески уговаривал меня
приехать, но я объяснил ему, в чем трудность. Он готов принять
вас вместо меня.
— Я весь к вашим услугам, — ответил я. — Честно говоря,
не думаю, чтобы от меня была особая польза, но я рад буду
сделать все, что в моих силах.
Вот так и случилось, что в один прекрасный летний день я
отправился в Люишем, совсем не подозревая, что не пройдет и
недели, как событие, которое я ехал расследовать, будет с жаром
обсуждать вся Англия.
Лишь поздно вечером я вернулся на Бейкер-стрит с отчетом о
своей поездке. Худая фигура Холмса покоилась в глубоком кресле,
над его трубкой медленно свивалась кольцами струя едкого
табачного дыма, глаза были лениво полузакрыты — можно было
подумать, что он дремлет, но стоило мне запнуться или допустить
неточность в рассказе, как опущенные веки приподнимались и
серые глаза, сверкающие и острые, как рапиры, пронизывали меня
пытливым взглядом.
— Усадьба мистера Джозии Эмберли зовется "Уютное", —
начал я. — Я думаю, Холмс, она возбудила бы ваш интерес. Дом
похож па обедневшего аристократа, который вынужден ютиться
среди простолюдинов. Вам ведь такие места знакомы: однообразные
кирпичные дома, унылые провинциальные улицы — и вдруг прямо в
гуще всего этого — такая старинная усадьба, крохотный островок
древней культуры и уюта за высокой, растрескавшейся от солнца
стеной, испещренной лишайниками и покрытой мохом, стеной,
которая...
— Без поэтических отступлений, Уотсон, — строго перебил
меня Холмс. — Все ясно: высокая кирпичная стена.
— Совершенно верно. Мне бы не догадаться, что это и есть
"Уютною, да благо я спросил какого-то зеваку, который
прохаживаются по улице и курил. Высокий такой брюнет с большими
усами и военной выправкой. В ответ он кивком указал нужный мне
дом и почему-то окинул меня пристальным, испытующим взглядом.
Это припомнилось мне немного спустя.
Едва ступив за ворота, я увидел, что ко мне спешит по
аллее мистер Эмберли. Еще утром я заметил в нем что-то
необычное, хотя видел его лишь мельком, теперь же, при свете
дня, его внешность показалась мне еще более странной.
— Я, разумеется, и сам постарался изучить ее, — вставил
Холмс. — Но все-таки интересно узнать, каковы ваши
впечатления.
— Он выглядит так, будто забота в буквальном смысле слова
пригнула его к земле. Спина его сгорблена, словно под бременем
тяжкой ноши. Однако он вовсе не так немощен, как кажется на
первый взгляд: плечи и грудь у него богатырские, хотя
поддерживают этот мощный торс сухие, тонкие ноги.
— Левый ботинок морщит, правый — девственно гладок.
— Этого я не заметил.
— Вы, разумеется, нет. Зато от меня не укрылось, что у
него искусственная нога. Однако продолжайте.
— Меня поразили эта пряди сивых волос, которые змеились
из-под его ветхой соломенной шляпы, это исступленное, неистовое
выражение изрезанного глубокими морщинами лица.
— Очень хорошо, Уотсон. Что он говорил?
— Он принялся взахлеб рассказывать мне историю своих
злоключений. Мы шли вдвоем по аллее, и я, разумеется, во все
глаза смотрел по сторонам. Сад совершенно не ухожен, весь
заглох, все растет, как придется, повинуясь велению природы, а
не искусству садовника. Как только приличная женщина могла
терпеть такое положение вещей — ума не приложу. Дом тоже
запущен до последней степени. Бедняга, видно, и сам это
чувствует и пытается как-то поправить дело. Во всяком случае, у
него в левой руке была толстая кисть, а посреди холла стояла
большая банка с зеленой краской. До моего прихода он занимался
тем, что красил двери и оконные рамы.
Он повел меня в свой обшарпанный кабинет, и мы долго
беседовали. Конечно, он был огорчен, что вы не приехали сами.
Он сказал: "Да я и не слишком надеялся, в особенности после
того, как понес столь тяжелый материальный урон, что моя
скромная особа сможет серьезно привлечь к себе внимание такого
знаменитого человека, как мистер Шерлок Холмс".
Я стал уверять его, что финансовая сторона вопроса тут
вовсе ни при чем.
"Да, конечно, — отозвался он, — он этим занимается из
любви к искусству, но, возможно, в моем деле для него как раз
нашлось бы кое-что интересное. Хотя бы в смысле изучения
человеческой природы, доктор Уотсон, ведь какая черная
неблагодарность! Разве я хоть раз отказал ей в чем-нибудь?
Разве есть еще женщина, которую бы так баловали? А этот молодой
человек — я бы и к собственному сыну так не относился. Он был
здесь, как у себя дома. И посмотрите, как они со мной обошлись!
Ах, доктор Уотвон, какой это ужасный, страшный мир!".
В таком духе он изливался мне час, а то и больше. Он,
оказывается, ничего не подозревал об интрижке. Жили они с женой
одиноко, только служанка приходила каждое утро и оставалась до
шести часов. В тот памятный день старик Эмберли, желая
доставить удовольствие жене, взял два билета в театр Хеймаркет,
на балкон. В последний момент миссис Эмберли пожаловалась на
головную боль и отказалась ехать. Он поехал один. Сомневаться в
том, что это, правда, по-видимому, нет оснований: он показывал
мне неиспользованный билет, который предназначался жене.
— Любопытно, весьма любопытно, — заметил Холмс,
слушавший, казалось, с возрастающим интересом. — Продолжайте,
Уотсон, прошу вас. Я нахожу ваш рассказ крайне интересным. Вы
видели этот билет собственными глазами? Номер места случайно не
запомнили?
— Представьте себе, запомнил, — не без гордости ответил
я. — Номер оказался тот же, что был у меня когда-то в школьной
раздевалке: тридцать первый. Вот он и застрял у меня в голове.
— Великолепно, Уотсон! У него самого, стало быть, место
было либо тридцатое, либо тридцать второе?
— Ну, конечно, — чуть озадаченно подтвердил я. — В ряду
"Б.
— Просто прекрасно. Что еще он вам говорил?
