сэр. Наши хлопоты счастливо завершились, все улажено. А вы,
мистер Холмс... Нам остается лишь выразить сожаление, что вас
потревожили попусту.
Он передал газету нашему клиенту. Не отрывая изумленного
взгляда, старик читал отмеченное в ней объявление. Мы с Холмсом
наклонились вперед и, заглядывая через плечо мистера Натана
Гарридеба, прочли:
"Говард Гарридеб.
Конструктор сельскохозяйственных машин.
Сноповязалки, жнейки, ручные и паровые плуги, сеялки,
бороны, фургоны, дровяные козлы и пр.
Расчеты по артезеанским колодцам.
Бирмингем, Астон,
Гровнер-билдинг"
— Великолепно! — воскликнул наш хозяин, задыхаясь от
волнения. — Найден третий!
— Я наводил справки в Бирмингеме, — сказал американец,
— и мой тамошний агент прислал это объявление — вырезал его
из местной газеты. Надо, не мешкая, доводить дело до конца. Я
написал этому конструктору, что завтра в четыре часа вы будете
у него в конторе.
— Я? Вы хотите, чтобы поехал именно я?
— А вы как считаете, мистер Холмс? Вам не кажется, что
так оно разумнее? Представьте себе, являюсь я, никому не
известный американец, и рассказываю волшебные сказки. С чего
это вдруг станет он мне верить? А вы, мистер Натан Гарридеб, вы
англичанин, человек солидный, вас он, уж конечно, выслушает.
Если желаете, я могу вас сопровождать, но, признаться, завтра у
меня куча дел. Знаете что, если возникнут какие-нибудь
осложнения, я мигом примчусь туда следом за вами.
— Понимаете, я уже многие годы не совершал таких
длительных поездок...
— А, пустяки, мистер Гарридеб. Я все для вас выяснил. Вы
едете двенадцатичасовым поездом, в начале третьего будете на
месте. К вечеру успеете вернуться обратно. И все, что от вас
требуется, это повидать нашего однофамильца, изложить ему суть
дела и получить письменное подтверждение того, что он
действительно существует. Боже ты мой, — добавил он с
горячностью, — если вспомнить, что я ехал в такую даль,
добирался сюда из самого сердца Америки, то, право, с вас
спрашивают не так уж много — проехать сотню миль, чтобы все
наконец счастливо устроилось.
— Безусловно, — сказал Холмс. — Я считаю, что этот
джентльмен рассуждает резонно.
Мистер Натан Гарридеб уныло пожал плечами.
— Ну, раз вы настаиваете, хорошо, я поеду, — сказал он.
— Конечно, мне трудно отказать вам в чем бы то ни было — вам,
принесшему в мою жизнь радость надежды.
— Значит, решено, — сказал Холмс. — И при первой
возможности известите меня о ходе дела.
— Я об этом позабочусь, — сказал американец. — Ну, мне
пора, — добавил он, глянув на свои часы. — Завтра, мистер
Натан, я зайду за вами и посажу вас на поезд до Бирмингема. Нам
не по пути, мистер Холмс? Нет? В таком случае позвольте
распрощаться. Завтра к вечеру вы, вероятно, уже получите от нас
добрые вести.
Я заметил, что едва американец вышел из комнаты, как лицо
моего друга просветлело, недоуменное выражение на нем исчезло.
— Мне бы очень хотелось взглянуть на ваши коллекции,
мистер Гарридеб, — сказал Холмс. — При моей профессии мне
могут пригодиться самые неожиданные сведения, а ваша комната —
неистощимый их кладезь.
Наш клиент просиял от удовольствия, глаза его за стеклами
больших очков заблестели.
— Я много наслышан, сэр, о вашей высокой
интеллектуальности, — сказал он. — Могу хоть сейчас показать
все что угодно.
— К сожалению, сейчас я не располагаю временем. Но все
экспонаты снабжены ярлыками и отлично классифицированы, едва ли
требуются еще и личные ваши пояснения. Что если я загляну к вам
завтра? Вы ничего не имеете против, если я в ваше отсутствие
полюбуюсь на эти сокровища?
— Разумеется, прошу вас. Квартира будет, конечно,
заперта, но я оставлю ключ у миссис Сандерс. До четырех часов
она не уйдет, вы разыщете ее внизу. Она вам отопрет.
— Завтра днем я как раз свободен. Будет очень хорошо,
если вы поговорите с миссис Сандерс относительно ключа. Кстати,
где помещается контора ваших квартирных агентов?
Неожиданный вопрос явно удивил нашего клиента.
— На Эджуэр-роуд. А в чем дело?
— Видите ли, по части архитектуры я сам немного
специалист, — сказал Холмс, смеясь. — И вот никак не могу
решить, к какому периоду относится ваш дом: царствование
королевы Анны? Или уже более позднее время, Георг I?
— Георг, безусловно.
— Вы так думаете? А я бы отнес его к несколько более
раннему времени. Впрочем, это легко уточнить. Итак, мистер
Гарридеб, до свидания. Позвольте пожелать вам удачной поездки.
Контора жилищного агентства была рядом, но оказалась уже
закрытой, и мы с Холмсом отправились к себе на Бейкер-стрит.
Только после обеда Холмс вернулся к нашей теме.
— Эта маленькая история движется к развязке, — сказал
он. — Вы, конечно, уже мысленно начертали себе ход ее
развития.
— Не вижу в ней ни конца, ни начала.
— Ну, начало ее уже достаточно хорошо обрисовано, а конец
увидим завтра. Вы не заметили ничего странного в этом газетном
объявлении?
— Заметил. В слово "артезианский" вкралась
орфографическая ошибка.
— Ага, значит, заметали? Поздравляю, Уотсон, вы делаете
успехи. Но это не типографская ошибка, слово напечатали так,
как оно было написано тем, кто давал объявление. И, кстати,
артезианские колодцы более характерны для Америки, чем для
Англии. И фургоны тоже. В общем, типичное американское
объявление, но якобы исходящее от английской фирмы. Ваше мнение
по этому поводу, Уотсон?
— Мне кажется, американский адвокат составил и поместил
его сам. Но с какой целью, решительно не догадываюсь.
— Возможны различные мотивы. Но ясно одно, ему надо было
спровадить в Бирмингем нашего симпатичного старичка. Это вне
сомнений. Я мог бы сказать бедняге, что его гонят искать ветра
в поле, но рассудил, что лучше очистить место действия. Пусть
едет. Завтра — завтра, Уотсон, само за себя скажет.
Холмс встал рано и куда-то ушел. К завтраку он вернулся, и
я увидел, что лицо у него хмурое и сосредоточенное.
— Дело серьезнее, чем я предполагал, — сказал он. — Я
должен предупредить вас об этом, Уотсон, хотя наперед знаю, это
только подстрекнет ваше стремление лезть туда, где есть шанс
сломать себе шею. Мне ли не знать моего друга Уотсона? Но
опасность действительно есть, предупреждаю.
— Она будет не первой, которую мы с вами разделяем, и,
надеюсь, не последней. В чем же она заключается на сей раз?
— Дело очень не простое, рискованное. Я установил
личность адвоката из Америки. Он не кто иной, как "Убийца
Эванс" — опаснейший преступник.
— Боюсь, я по-прежнему плохо понимаю, что к чему.
— Ну да, людям вашей профессии не свойственно держать в
памяти "Ньюгетский календарь"4. Я заходил в Скотленд-Ярд к
нашему приятелю Лестрейду. У них там иной раз, быть может,
недостает воображения и интуиции, но что касается тщательности
и методичности — им нет равных. Мне пришло в голову порыться в
их "Галерее мошенников" — вдруг набреду на след нашего
американского молодчика? И что же, я и в самом деле наткнулся
на его пухлую, улыбающуюся физиономию. Под фотографией я
прочел: "Джеймс Уингер, он же Маркрофт, он же "Убийца Эванс".
— Холмс вынул из кармана конверт: — Я кое-что выписал из его
досье. "Возраст 46 лет, уроженец Чикаго. Известно, что совершил
три убийства в Соединенных Штатах. Бежал из тюрьмы с помощью
влиятельных лиц. В 1893 году появился в Лондоне. В январе 1895
года в игорном доме на Ватерлоо-роуд стрелял в своего партнера.
Тот скончался, но свидетели показали, что именно убитый был
зачинщиком ссоры. Труп был опознан, оказалось, что это Роджер
Прескотт, знаменитый чикагский фальшивомонетчик. В 1901 году
"Убийца Эванс" вышел из тюрьмы. Состоит под надзором полиции и,
насколько это известно, ведет честный образ жизни. Очень
опасный преступник, обычно имеет при себе оружие и, не
задумываясь, пускает его в ход". Вот какова наша птичка,
Уотсон, довольно бедовая, надо признать.
— Но что он затевает?
— План его постепенно становится ясен. Я заходил в
контору жилищного агентства. Там мне подтвердили, что наш
клиент живет в данной квартире пять лет. До него она год стояла
пустая. Предыдущий жилец был некий джентльмен по имени Уолдрон.
Внезапно он исчез, и больше о нем не было ни слуху, ни духу.
Внешность Уолдрона в конторе хорошо запомнили: высокий,
бородатый, смуглый мужчина. Так вот, Уотсон, согласно описаниям
Скотленд-Ярда, человек, застреленный "Убийцей Эвансом", был
высокий, смуглый и с бородой. В качестве рабочей гипотезы
предположим, что именно Прескотт, американский преступник,
проживал в той комнате, которую мистер Натан Гарридеб, невинная
душа, отвел под свой музей. Таким образом, мы, как видите,
первое звено уже имеем.
— А следующее?
— Отправимся на его поиски.
Холмс вытащил из ящика стола револьвер и протянул его мне.
— Берите. Мой всегдашний спутник при мне. Если наш
приятель с Дикого Запада попытается оправдать свою кличку, нам
надо быть наготове. Сосните часок, Уотсон, а затем, я думаю,
пора нам будет отправиться на Райдер-стрит, — посмотрим, что
нас там ждет.
Было ровно четыре часа, когда мы снова очутились в
любопытной квартире Натана Гарридеба. Миссис Сандерс, поденная
уборщица, собиралась уже уходить, но впустила нас, не
колеблясь: замок в двери защелкивался автоматически, и Холмс
обещал, что перед уходом проверит дверь и все будет в порядке.
Вскоре затем мы услышали, как хлопнула входная дверь, за окном
проплыла шляпка миссис Сандерс, — теперь на первом этаже
никого, кроме нас, не оставалось. Холмс быстро осмотрел
помещение. В темном углу, несколько отступя от стены, стоял
шкаф — за ним мы и спрятались. Холмс шепотом изложил мне план
действий.
— Совершенно ясно, что ему было необходимо выпроводить
нашего уважаемого клиента, но так как старик никогда не выходит
из дому, "американскому адвокату" пришлось сочинить повод. Вся
эта сказка про трех Гарридебов, очевидно, только эту цель и
преследует. Должен сказать, Уотсон, в ней чувствуется
прямо-таки дьявольская изобретательность, пусть даже необычная
фамилия жильца дала ему в руки неожиданный козырь. План свой он
разработал чрезвычайно хитроумно.
— Но зачем все это ему нужно?
— Для того мы и сидим здесь, чтобы это узнать. Насколько
я разобрался в ситуации, к нашему клиенту это не имеет никакого
отношения. Тут что-то связано с человеком, которого Эванс
застрелил — возможно, они были сообщниками. Эта комната хранит
какую-то преступную тайну. Сперва я заподозрил, что у нашего
почтенного друга имеется в коллекции что-нибудь очень
значительное, чему он сам не знает цены, — нечто достойное
внимания мошенника. Но тот факт, что недоброй памяти Роджер
Прескотт занимал когда-то это самое помещение, указывает на
иные, более глубокие причины. А сейчас, Уотсон, наберемся
терпения, подождем, пока пробьет решительный час.
Ждать пришлось недолго. Мы замерли, услышав, как открылась
и тут же захлопнулась входная дверь. Щелкнул ключ в двери,
ведущей в комнату, и появился наш американец. Тихо притворив за
собой дверь, он острым взглядом окинул все вокруг и,
убедившись, что опасности нет, сбросил пальто и пошел прямо к
столу, стоявшему посреди комнаты, — шел он уверенно, как
человек, точно знающий, что и как ему надо делать. Отодвинув
стол и сдернув лежавший под ним ковер, он вытащил из кармана
ломик, опустился на колени и стал энергично действовать этим
ломиком на полу. Вскоре мы услышали, как стукнули доски, и тут
же в полу образовалась квадратная дыра. "Убийца Эванс" чиркнул
спичкой, зажег огарок свечи и скрылся из виду.
Теперь пришло время действовать нам. Холмс подал знак,
слегка коснувшись моей руки, и мы подкрались к открытому
подполу. Как ни осторожно мы двигались, старые доски, очевидно,
все же издали скрип у нас под ногами — из черной дыры
неожиданно показалась голова американца. Он повернулся в нашу
сторону — и лицо его исказилось бессильной яростью. Но
постепенно оно смягчилось, на нем даже появилось подобие
сконфуженной улыбки, когда он увидел два револьверных дула,
нацеленных ему в голову.
— Ну ладно-ладно, — сказал он с полным хладнокровием и
стал вылезать наверх. — Видно, с вами, мистер Холмс, мне не
тягаться. Сразу разгадали всю мою махинацию и оставили меня в
дураках. Ну, признаю, сэр, ваша взяла, а раз так...
В мгновение ока он выхватил из-за пазухи револьвер и
дважды выстрелил. Я почувствовал, как мне обожгло бедро, словно
к нему приложили раскаленный утюг. Послышался глухой удар —
это Холмс обрушил свой револьвер на череп бандита. Я смутно
видел, что Эванс лежит, распростершись на полу, и с лица у него
стекает кровь, а Холмс ощупывает его в поисках оружия. Затем я
почувствовал, как крепкие, словно стальные, руки моего друга
подхватили меня — он оттащил меня к стулу.
— Вы не ранены, Уотсон? Скажите, ради Бога, вы не ранены?
Да, стоило получить рану, и даже не одну, чтобы узнать глубину
заботливости и любви, скрывавшейся за холодной маской моего
друга. Ясный, жесткий взгляд его на мгновение затуманился,
твердые губы задрожали. На один-единственный миг я ощутил, что
это не только великий мозг, но и великое сердце... Этот момент
душевного раскрытия вознаградил меня за долгие годы смиренного
и преданного служения.
— Пустяки, Холмс. Простая царапина.
Перочинным ножом он разрезал на мне брюки сверху донизу.
— Да, правда, слава Богу! — воскликнул он с глубоким
вздохом облегчения. — Только кожу задело. — Потом лицо его
ожесточилось. Он бросил гневный взгляд на нашего пленника,
который приподнялся и ошарашено смотрел перед собой. — Счастье
твое, негодяй, не то, клянусь... Если бы ты убил Уотсона, ты бы
живым отсюда не вышел. Ну, сэр, что вы можете сказать в свое
оправдание?
Но тому нечего было сказать в свое оправдание. Он лежал и
хмурил физиономию. Я оперся о плечо Холмса, и вместе с ним мы
заглянули в подпол, скрывавшийся за подъемной крышкой. В
подполе еще горела свеча, которую прихватил с собой Эванс.
Взгляд наш упал на какую-то проржавевшую машину, толстые рулоны
бумаги, целую кучу бутылок. А на небольшом столе мы увидели
несколько аккуратно разложенных маленьких пачек.
— Печатный станок... Весь арсенал фальшивомонетчика, —
сказал Холмс.
— Да, сэр, — проговорил наш пленник. Медленно,
пошатываясь, он поднялся на ноги и тут же опустился на стул. —
Здесь работал величайший артист, какого только знал Лондон. Вон
то — его станок, а пачки на столе — две тысячи ассигнаций
работы Прескотта. Каждая стоимостью в сотню и пригодна к
обращению в любом месте. Ну что ж, забирайте, джентльмены, все
ваше. А меня отпустите...
Холмс рассмеялся.
— Мы такими делами не занимаемся. Нет, мистер Эванс, в
Англии вам укрыться негде. Убийство Прескотта чьих рук дело?
— Да, сэр, это я его прихлопнул, верно. Ну что ж, я за то
отсидел пять лет, а свару-то затеял он сам. Пять лет! А меня
следовало бы наградить медалью размером с тарелку! Ни одна
живая душа не могла отличить ассигнацию работы Прескотта от
тех, что выпускает Английский банк, и, не прикончи я парня, он
наводнил бы своими бумажками весь Лондон. Кроме меня, никто на
свете не знал, где он их фабрикует. И что ж удивительного, что
меня тянуло добраться до этого местечка? А когда я проведал,
что этот выживший из ума собиратель козявок, можно сказать,
сидит на самом тайнике и никогда носа из комнаты не высовывает,
что ж удивительного, что я стал из кожи вон лезть, придумывать,
как бы выпихнуть его из дому? Может, оно было бы поумнее
прихлопнуть старика — и все, и труда бы никакого. Но такой уж
я человек, сердце у меня мягкое, не могу стрелять в
безоружного. А скажите-ка, мистер Холмс, на каком основании
думаете вы отдать меня под суд? Что я совершил преступного?
Денег не брал, старикана пальцем не тронул. Прицепиться не к
чему!
— Не к чему? Конечно! Всего-навсего вооруженное покушение
на жизнь, — сказал Холмс. — Но мы вас, Эванс, судить не
собираемся, это — дело не наше, этим займутся другие. Пока нам
требуется только сама ваша очаровательная особа. Уотсон,
позвоните-ка в Скотленд-Ярд. Наш звонок, я полагаю, не будет
для них сюрпризом.
Таковы факты, связанные с делом "Убийцы Эванса" и его
замечательной выдумкой о трех Гарридебах. Позже мы узнали, что
бедный старичок ученый не вынес удара: мечты его оказались
развеяны, воздушный замок рухнул, и он пал под его обломками.
Последние вести о бедняге были из психиатрической лечебницы в
Брикстоне. А в Скотденд-Ярде был радостный день, когда извлекли
наконец всю аппаратуру Прескотта. Хотя полиции было известно,
что она где-то существует, однако после смерти
фальшивомонетчика, сколько ее ни искали, найти не могли. Эванс
в самом деле оказал немалую услугу и многим почтенным особам из
уголовного розыска дал возможность спать спокойнее. Ведь
фальшивомонетчик — это совсем особая опасность для общества. В
Скотленд-Ярде все охотно сложились бы на медаль размером с
тарелку, о которой говорил "американский адвокат", но
неблагодарные судьи придерживались менее желательной для него
точки зрения, и "Убийца Эванс" вновь ушел в мир теней, откуда
только что было вынырнул.
Примечание
1 Тайберн-Три ("Тайбернское дерево") — виселица в приходе
Тайберн, где до конца XVIII века совершались публичные казни.
2 Сатеби, Кристи — лондонские аукционные залы.
3 Слоун, Ганс (1660 — 1753) — английский врач,
натуралист и коллекционер. Собранные им рукописи, картины,
книги и пр. легли в основу Британского музея.
4 Издававшийся с XVIII века справочник о заключенных
Ньюгетской тюрьмы (Лондон) с биографическими данными о них и
описанием совершенных ими преступлений.
Перевод Н. Дехтеревой
Артур Конан-Дойль. Львиная грива
Удивительно, что одна из самых сложных и необычайных
задач, с которыми я когда-либо встречался в течение моей долгой
жизни сыщика, встала передо мной, когда я уже удалился от дел;
все разыгралось чуть ли не на моих глазах. Случилось это после
того, как я поселился в своей маленькой Суссекской вилле и
целиком погрузился в мир и тишину природы, о которых так мечтал
в течение долгих лет, проведенных в туманном, мрачном Лондоне.
В описываемый период добряк Уотсон почти совершенно исчез с
моего горизонта. Он лишь изредка навещал меня по воскресеньям,
так что на этот раз мне приходится быть собственным
историографом. Не то как бы он расписал столь редкостное
происшествие и все трудности, из которых я вышел победителем!
Увы, мне придется попросту и без затей, своими словами
рассказать о каждом моем шаге на сложном пути раскрытия тайны
Львиной Гривы.
Моя вилла расположена на южном склоне возвышенности Даунз,
с которой открывается широкий вид на Ла-Манш. В этом месте
берег представляет собой стену из меловых утесов; спуститься к
воде можно по единственной длинной извилистой тропке, крутой и
скользкой. Внизу тропка обрывается у пляжа шириной примерно в
сто ярдов, покрытого галькой и голышом и не заливаемого водой
даже в часы прилива. Однако в нескольких местах имеются
заливчики и выемки, представляющие великолепные бассейны для
плавания и с каждым приливом заполняющиеся свежей водой. Этот
чудесный берег тянется на несколько миль в обе стороны и
прерывается только в одном месте небольшой бухтой, по берегу
которой расположена деревня Фулворт.
Дом мой стоит на отшибе, и в моем маленьком владении
хозяйничаем только я с моей экономкой да пчелы. В полумиле
отсюда находится знаменитая школа Гарольда Стэкхерста,
занимающая довольно обширный дом, в котором размещены человек
двадцать учеников, готовящихся к различным специальностям, и
небольшой штат педагогов. Сам Стэкхерст, в свое время
знаменитый чемпион по гребле, — широко эрудированный ученый. С
того времени, как я поселился на побережье, нас с ним связывали
самые дружеские отношения, настолько близкие, что мы по вечерам
заходили друг к другу, не нуждаясь в особом приглашении.
В конце июля 1907 года был сильный шторм, ветер дул с
юго-запада, и прибой докатывался до самого подножия меловых
утесов, а когда начинался отлив, на берегу оставались большие
лагуны. В то утро, с которого я начну свой рассказ, ветер стих,
и все в природе дышало чистотой и свежестью. Работать в такой
чудесный день не было никаких сил, и я вышел перед завтраком
побродить и подышать изумительным воздухом. Я шел по дорожке,
ведущей к крутому спуску на пляж. Вдруг меня кто-то окликнул,
и, обернувшись, я увидел Гарольда Стэкхерста, весело машущего
мне рукой.
— Что за утро, мистер Холмс! Так я и знал, что встречу
вас.
— Я вижу, вы собрались купаться.
— Опять взялись за старые фокусы, — засмеялся он,
похлопывая по своему набитому карману. — Макферсон уже вышел
спозаранку, я, наверное, встречу его здесь.
Фицрой Макферсон — видный, рослый молодой человек —
преподавал в школе естественные науки. Он страдал пороком
сердца вследствие перенесенного ревматизма; но, будучи
природным атлетом, отличался в любой спортивной игре, если
только она не требовала от него чрезмерных физических усилий.
Купался он и зимой и летом, а так как я и сам завзятый
купальщик, то мы часто встречались с ним на берегу.
В описываемую минуту мы увидели самого Макферсона. Его
голова показалась из-за края обрыва, у которого кончалась
тропка. Через мгновение он появился во весь рост, пошатываясь,
как пьяный. Затем вскинул руки и со страшным воплем упал ничком
на землю. Мы со Стэкхерстом бросились к нему — он был от нас
ярдах в пятидесяти — и перевернем его на спину. Наш друг был
по всем признакам при последнем издыхании. Ничего иного не
могли означать остекленевшие, ввалившиеся глаза и посиневшее
лицо. На одну секунду в его глазах мелькнуло сознание, он
исступленно силился предостеречь нас. Он что-то невнятно,
судорожно прокричал, но я расслышал в его вопле всего два
слова: "львиная грива". Эти слова ничего мне не говорили, но
ослышаться я не мог. В то же мгновение Макферсон приподнялся,
вскинул руки и упал на бок. Он был мертв.
Мой спутник остолбенел от неожиданного страшного зрелища;
у меня же, разумеется, все чувства мгновенно обострились, и не
зря: я сразу понял, что мы оказались свидетелями какого-то
совершенно необычайного происшествия. Макферсон был в одних
брюках и в накинутом на голое тело макинтоше, а на ногах у него
были незашнурованные парусиновые туфли. Когда он упал, пальто
соскользнуло, обнажив торс. Мы онемели от удивления. Его спина
была располосована темно-багровыми рубцами, словно его
исхлестали плетью из тонкой проволоки. Макферсон был, видимо,
замучен и убит каким-то необычайно гибким инструментом, потому
что длинные, резкие рубцы закруглялись со спины и захватывали
плечи и ребра. По подбородку текла кровь из прикушенной от
невыносимой боли нижней губы.
Я опустился на колени, а Стэкхерст, стоя, склонился над
трупом, когда на нас упала чья-то тень, и, оглянувшись, мы
увидели, что к нам подошел Ян Мэрдок. Мэрдок преподавал в школе
математику; это был высокий, худощавый брюнет, настолько
нелюдимый и замкнутый, что не было человека, который мог бы
назвать себя его другом. Казалось, он витал в отвлеченных
сферах иррациональных чисел и конических сечений, мало чем
интересуясь в повседневной жизни. Он слыл среди учеников
чудаком и мог бы легко оказаться посмешищем, не будь в его
жилах примеси какой-то чужеземной крови, проявлявшейся не
только в черных, как уголь, глазах и смуглой коже, но и во
вспышках ярости, которые нельзя было назван иначе, как дикими.
Однажды на него набросилась собачонка Макферсона; Мэрдок
схватил ее и вышвырнул в окно, разбив зеркальное стекло; за
такое поведение Стэкхерст, конечно, не преминул бы его уволить,
не дорожи он им как отличным преподавателем. Такова
характеристика странного, сложного человека, подошедшего к нам
в эту минуту. Казалось, он был вполне искренне потрясен видом
мертвого тела, хота случай с собачонкой вряд ли мог
свидетельствовать о большой симпатии между ним и покойником.
— Бедняга! Бедняга! Не могу ли я что-нибудь сделать? Чем
мне помочь вам?
— Вы были с ним? Не расскажете ли вы, что здесь
произошло?
— Нет, нет, я поздно встал сегодня. И еще не купался. Я
только иду из школы. Чем я могу быть вам полезен?
— Бегите скорее в Фулворт и немедленно известите полицию.
Не сказав ни слова, Мэрдок поспешно направился в Фулворт,
а я тотчас же принялся изучать место происшествия, в то время
как потрясенный Стэкхерст остался у тела. Первым моим делом
было, конечно, убедиться, нет ли еще кого-нибудь на пляже. С
обрыва, откуда спускалась тропка, берег, видимый на всем
протяжении, казался совершенно безлюдным, если не считать
двух-трех темных фигур, шагавших вдалеке по направлению к
Фулворту. Закончив осмотр берега, я начал медленно спускаться
по тропке. Почва здесь была с примесью глины и мягкого мергеля,
и то тут, то там мне попадались следы одного и того же
человека, идущие и под гору и в гору. Никто больше по тропке в
это утро не спускался. В одном месте я заметил отпечаток ладони
с расположенными вверх по тропе пальцами. Это могло значить
только, что несчастный Макферсон упал, поднимаясь в гору. Я
заметил также круглые впадины, позволявшие предположить, что он
несколько раз падал на колени. Внизу, где тропка обрывалась,
была довольно большая лагуна, образованная отступившим
приливом. На берегу этой лагуны Макферсон разделся: тут же, на
камне, лежало его полотенце. Оно было аккуратно сложено и
оказалось сухим, так что, судя по всему, Макферсон не успел
окунуться. Кружа во всех направлениях по твердой гальке, я
обнаружил на пляже несколько песчаных проплешин со следами
парусиновых туфель и голых ступней Макферсона. Последнее
наблюдение показывало, что он должен был вот-вот броситься в
воду, а сухое полотенце говорило, что он этого сделать не
успел.
Тут-то и коренилась загадка всего происшествия — самого
необычайного из всех, с которыми я когда-либо сталкивался.
Человек пробыл на пляже самое большее четверть часа. В этом не
могло быть сомнения, потому что Стэкхерст шел вслед за ним от
самой школы. Человек собрался купаться и уже разделся, о чем
свидетельствовали следы голых ступней. Затем внезапно он снова
натянул на себя макинтош, не успев окунуться или, во всяком
случае, не вытеревшись. Он не смог выполнить свое намерение и
выкупаться потому, что был каким-то необъяснимым и
нечеловеческим способом исхлестан и истерзан так, что до крови
прикусил от невыносимой боли губу и у него еле достало сил,
чтобы отползти от воды и умереть. Кто был виновником этого
зверского убийства? Правда, у подножия утесов были небольшие
гроты и пещеры, но они были хорошо освещены низко стоявшим
утренним солнцем и не могли служить убежищем. Кроме того, как я
уже сказал, вдалеке на берегу виднелось несколько темных фигур.
Они были слишком далеко, чтобы их можно было заподозрить в
прикосновенности к преступлению, и к тому же их отделяла от
Макферсона широкая, подходившая к самому подножию обрыва
лагуна, в которой он собирался купаться. Недалеко в море
виднелись две-три рыбачьи лодки. Я мог хорошо разглядеть
сидевших в них людей. Итак, мне открывалось несколько путей
расследования дела, но ни один из них не сулил успеха.
Когда я в конце концов вернулся к трупу, я увидел, что
вокруг него собралась группа случайных прохожих. Тут же
находился, конечно, и Стэкхерст и только что подоспевший Ян
Мэрдок в сопровождении сельского констебля Андерсона —
толстяка с рыжими усами, низкорослой суссекской породы,
наделенной под неповоротливой, угрюмой внешностью незаурядным
здравым смыслом. Он выслушал нас, записал наши показания, потом
отозвал меня в сторону.
— Я был бы признателен вам за совет, мистер Холмс. Одному
мне с этим сложным делом не справиться, а если я что напутаю,
мне влетит от Льюиса.
Я посоветовал ему, во-первых, послать за своим
непосредственным начальником, во-вторых, до прибытия начальства
не переносит ни тела, ни вещей и, по возможности, не топтаться
зря у трупа, чтобы не путать следов. Сам я тем временем обыскал
карманы покойного. Я нашел в них носовой платок, большой
перочинный нож и маленький бумажник. Из бумажника выскользнул
листок бумаги, который я раздернул и вручил констеблю. На
листке небрежным женским почерком было написано: "Не
беспокойся, жди меня. Моди". Судя по всему, это была любовная
записка, но в ней не указывалось ни время, ни место свидания.
Констебль вложил записку обратно в бумажник и вместе с прочими
вещами водворил в карман макинтоша. Затем, поскольку никаких
новых улик не обнаруживалось, я пошел домой завтракать,
