правильно ли я запомнил последовательность событий. Итак,
Уотсон. Профессор — человек с европейским именем. В его жизни
главное место всегда занимала наука. Репутация его безупречна.
Он вдовец, у него есть дочь по имени Эдит. Характер у него,
насколько я мог заключить, решительный и властный, пожалуй,
можно даже сказать, воинственный. Так обстояли дела до
последнего времени.
Но вот каких-нибудь несколько месяцев назад привычное
течение его жизни было нарушено. Несмотря на свой возраст — а
профессору шестьдесят один год, — он сделал предложение дочери
профессора Морфи, своего коллеги по кафедре сравнительной
анатомии, причем все это, как я понимаю, больше напоминало не
рассудочное ухаживание пожилого человека, а пламенную страсть
юноши. Никто не мог бы выказать себя более пылким влюбленным.
Элис Морфи, молодая особа, о которой идет речь, — девица
весьма достойная, умна и хороша собой, так что увлечение
профессора вполне понятно. Тем не менее в его собственной семье
к этому отнеслись не слишком одобрительно.
— Нам показалось, что все это немножко слишком, —
вставил наш клиент.
— Вот именно. Немножко слишком бурно и не совсем
естественно. А между тем профессор Пресбери — человек
состоятельный, и со стороны отца его нареченной возражений не
возникло. У дочери, правда, были другие виды: на ее руку уже
имелись претенденты, быть может, не столь завидные с житейской
точки зрения, зато более подходящие ей по возрасту. Профессор,
несмотря на свою эксцентричность, судя по всему, нравился ей.
Мешало только одно: возраст.
Примерно в это время в налаженной жизни профессора
произошло не совсем понятное событие. Он совершил нечто такое,
чего никогда не делал прежде: уехал из дому и никому не сказал
куда.
Пробыв в отсутствии две недели, он воротился утомленный,
словно после долгой дороги. О том, где он побывал, он не
обмолвился ни словом, хотя обычно это был предельно откровенный
человек.
Случилось так, однако, что наш с вами клиент, мистер
Беннет, получил письмо из Праги от одного своего коллеги; тот
писал, что имел удовольствие видеть профессора Пресбери, хотя
поговорить им не довелось. Только так домашние узнали, где он
был.
Теперь я подхожу к главному. Начиная с этого времени с
профессором произошла удивительная перемена. Окружающих не
оставляло чувство, что перед ними не тот, кого они знали
прежде: на него словно нашло какое-то затмение, подавившее в
нем все высокие начала. Интеллект его, впрочем, не пострадал.
Его лекции были блистательны, как всегда. Но в нем самом
постоянно чувствовалось что-то новое, что-то недоброе и
неожиданное. Его дочь, которая души в нем не чает, всячески
пыталась наладить с ним прежние отношения, заглянуть под маску,
которую он надел на себя. Вы, сэр, как я понимаю, со своей
стороны, делали то же самое, но тщетно. А теперь, мистер
Беннет, расскажите нам сами про эпизод с письмами.
— Надо вам сказать, доктор Уотсон, что у профессора не
было от меня секретов. Будь я ему сын или младший брат, я и
тогда не мог бы пользоваться большим доверием. Ко мне, как его
секретарю, попадали все поступавшие на его имя бумага; я
вскрывал и разбирал его письма. Вскоре по его возвращении все
это изменилось. Он сказал, что, возможно, будет получать письма
из Лондона, помеченные крестиком под маркой. Эти письма мне
надлежало откладывать, а читать их будет только он сам. И
действительно, несколько таких писем прошло через мои руки; на
каждом был лондонский штемпель, и надписаны они были почерком
малограмотного человека. Быть может, профессор и отвечал на
них, но ни ко мне, ни в корзинку, куда складывается вся наша
корреспонденция, они не попадали.
— И еще шкатулка, — напомнил Холмс.
— Ах да, шкатулка. Из своей поездки профессор привез
маленькую деревянную шкатулочку. Это единственный предмет, по
которому можно предположить, что он побывал на континенте: одна
из этих оригинальных резных вещиц, которые сразу наводят на
мысль о Германии. Поставил он ее в шкаф с инструментами.
Однажды, разыскивая пробирку, я взял шкатулку в руки. К моему
удивлению, он очень рассердился и в самых несдержанных
выражениях отчитал меня за излишнее любопытство. Такого раньше
никогда не случалось; я был глубоко задет. Я попытался
объяснить, что взял шкатулку по чистой случайности, но весь
вечер чувствовал на себе его косые взгляды и знал, что этот
эпизод не выходит у него из головы. — Мистер Беннет вынул из
кармана записную книжечку. — Это случилось второго июля, —
добавил он.
— Вы просто образцовый свидетель, — заметил Холмс. —
Кое-какие даты, которые вы у себя пометили, могут мне
пригодиться.
— Методичности, как и всему прочему, я научился у
профессора. С того момента, как я заметил отклонения от нормы в
его поведении, я понял, что мой долг разобраться, что с ним
происходит. Итак, у меня туг значится, что в тот же самый день,
второго июля, когда профессор выходил из кабинета в холл, на
него бросился Рой. Такая же сцена повторилась одиннадцатого
июля и затем, как у меня отмечено, еще раз — двадцатого. После
этого собаку пришлось изгнать в конюшню. Милейший был пес,
ласковый... Впрочем, боюсь, я утомил вас.
Это было сказано укоризненным тоном, так как Холмс явно
его не слушал. Он сидел с застывшим лицом, устремив невидящий
взгляд в потолок. При последних словах он с усилием вернулся к
действительности.
— Интересно! Крайне интересно, — пробормотал он. — Эти
подробности я слышу впервые, мистер Беннет. Ну-с,
первоначальную картину мы восстановили достаточно полно, не так
ли? Но вы упомянули о каких-то новых событиях.
На симпатичное, открытое лицо нашего гостя набежала тень
мрачного воспоминания.
— То, о чем я говорил, случилось позавчера ночью, —
сказал он. — Я лежал в постели, но заснуть не мог. Часа в два
ночи из коридора донеслись какие-то приглушенные, неясные
звуки. Я открыл дверь и выглянул наружу. Надо сказать, что
спальня профессора находится в конце коридора...
— Число, простите? — спросил Холмс.
Рассказчик был явно задет, что его перебили таким
маловажным вопросом.
— Я уже сказал, сэр, что это случилось позапрошлой ночью,
стало быть, четвертого сентября.
Холмс кивнул и улыбнулся.
— Продолжайте, пожалуйста, — сказал он.
— Спальня профессора в конце коридора, и, чтобы попасть
на лестницу, ему надо пройти мимо моей двери. Поверьте, мистер
Холмс, это была жуткая сцена. Нервы у меня, кажется, не хуже,
чем у других, но то, что я увидел, ужаснуло меня. В коридоре
было темно, и только против одного окна на полпути лежало пятно
света. Видно было, как по направлению ко мне что-то движется,
что-то черное и сгорбленное. Но вот оно внезапно вошло в полосу
света, и я увидел, что это профессор. Он продвигался ползком,
мистер Холмс, да-да, ползком! Точнее, даже на четвереньках,
потому что он опирался не на колени, а на полную ступню, низко
свесив голову между руками. При этом двигался он, казалось, с
легкостью. Я так оцепенел от этого зрелища, что, лишь когда он
поравнялся с моей дверью, нашел в себе силы шагнуть вперед и
спросить, не нужна ли ему моя помощь. Реакция была неописуема.
Он разом выпрямился, прорычал мне в лицо чудовищное
ругательство, метнулся мимо меня и ринулся вниз по лестнице. Я
прождал не меньше часа, но он все не шел. Видимо, он вернулся к
себе в комнату уже на рассвете.
— Ну, Уотсон, что вы на это скажете? — спросил Холмс с
видом патолога, описавшего редкий в его практике случай.
— Люмбаго, скорей всего. Я знал больного, который во
время жестокого приступа был вынужден передвигаться точно так
же, причем нетрудно представить себе, как это должно
действовать на нервы.
— Превосходно, Уотсон! С вами всегда стоишь обеими ногами
на земле. И все-таки едва ли можно допустить, что это люмбаго:
ведь он тут же смог распрямиться.
— Со здоровьем у него как нельзя лучше, — сказал Беннет.
— Не помню, чтобы за эти годы он когда-нибудь лучше себя
чувствовал. Вот, мистер Холмс, таковы факты. Это не тот случай,
чтобы можно было обратиться в полицию, а между тем мы буквально
ума не приложим, как нам быть; мы чувствуем, что на нас
надвигается какая-то неведомая беда. Эдит — я хочу сказать,
мисс Пресбери — считает, как и я, что сидеть сложа руки и
ждать больше невозможно.
— Случай, безусловно, прелюбопытный и заслуживающий
внимания. Ваше мнение, Уотсон?
— Как врач могу сказать, что это, судя по всему, случай
для психиатра, — отозвался я. — Бурное увлечение повлияло на
мозговую деятельность старого профессора. Поездку за границу он
совершил в надежде исцелиться от своей страсти. Письма же и
шкатулка, возможно, имеют отношение к личным делам совершенно
иного характера — скажем, получению долговой расписки или
покупке акций, которые и хранятся в шкатулке.
— А овчарка, разумеется, выражает свое неодобрение по
поводу этой финансовой сделки? Ну нет, Уотсон, здесь дело
обстоит сложнее. И единственное, что я мог бы тут предложить...
Что именно собирался предложить Шерлок Холмс, навсегда
осталось загадкой, ибо в этот самый миг дверь распахнулась, и
нам доложили о приходе какой-то молодой дамы. Едва она
показалась на пороге, как мистер Беннет, вскрикнув, вскочил и
бросился к ней с протянутыми руками. Она тоже протянула руки
ему навстречу.
— Эдит, милая! Надеюсь, ничего не случилось?
— Я не могла не поехать за вами. Ах, Джек, как мне было
страшно! Какой ужас быть там одной!
— Мистер Холмс, это и есть та молодая особа, о которой я
вам говорил. Моя невеста.
— Мы уже начали об этом догадываться, правда, Уотсон? —
с улыбкой отозвался Холмс. — Насколько я понимаю, мисс
Пресбери, произошло что-то новое и вы решили поставить нас об
этом в известность?
Наша гостья, живая, миловидная девушка чисто английского
типа, ответила Холмсу улыбкой, усаживаясь возле мистера
Беннета.
— Когда оказалось, что мистера Беннета нет в гостинице, я
сразу подумала, что, наверное, застану его у вас. Он, конечно,
говорил мне, что хочет к вам обратиться. Скажите, мистер Холмс,
умоляю вас, можно как-нибудь помочь моему бедному отцу?
— Надеюсь, да, мисс Пресбери, хота в деле еще много
непонятного. Быть может, что-то прояснится после того, как мы
выслушаем вас.
— Это произошло вчера ночью, мистер Холмс. Весь день отец
был какой-то странный. Я уверена, что временами он просто сам
не помнит, что делает. Живет, как во сне. Вчера как раз выдался
такой день. Человек, с которым я находилась под одной крышей,
был не мой отец, а кто-то другой. Внешняя оболочка оставалась
та же, но на самом деле это был не он.
— Расскажите мне, что случилось.
— Ночью меня разбудил неистовый лай собаки. Бедный Рой,
его теперь держат на цепи у конюшни! Надо вам сказать, что на
ночь я запираю свою комнату, потому что мы все — вот и Джек...
то есть мистер Беннет может подтвердить, — живем с таким
чувством, что над нами нависла опасность. Моя комната на
третьем этаже. Случилось так, что жалюзи на моем окне остались
подняты, а ночь была лунная. Я лежала с открытыми глазами,
глядя на освещенный квадрат окна и слушая, как заливается лаем
собака, и вдруг, к ужасу своему, увидела прямо перед собой лицо
отца. Знаете, мистер Холмс, я чуть не умерла от изумления и
страха. Да, это было его лицо, прижавшееся к оконному стеклу:
он глядел на меня, подняв руку, словно пытаясь открыть окно.
Если бы ему это удалось, я, наверное, сошла бы с ума. Не
подумайте, будто мне это померещилось, мистер Холмс. Не
обманывайте себя. Пожалуй, добрых полминуты я пролежала не в
силах шевельнуться, глядя на это лицо. Затем оно исчезло, и
все-таки я никак, ну никак не могла заставить себя встать с
кровати и посмотреть, куда оно делось. Так и пролежала до утра,
дрожа от озноба. За завтраком отец был резок и раздражен, но о
ночном эпизоде даже не заикнулся. Я — тоже. Я только выдумала
предлог, чтобы отлучиться в город, и вот я здесь.
Рассказ мисс Пресбери, судя по всему, глубоко удивил
Холмса.
— Вы говорите, милая барышня, что ваша комната на третьем
этаже. Есть в саду большая лестница?
— Нет, мистер Холмс, то-то и странно. До окна никак не
достать, и тем не менее он все-таки забрался туда.
— И было это пятого сентября, — сказал Холмс. — Это,
бесспорно, усложняет дело.
Теперь настала очередь мисс Пресбери сделать удивленное
лицо.
— Вы уже второй раз заговариваете о датах, мистер Холмс,
— заметил Беннет. — Неужели это существенно в данном случае?
— Возможно, и даже очень. Впрочем, пока что я не
располагаю достаточно полным материалом.
— Уж не связываете ли вы приступы помрачения рассудка с
фазами луны?
— Нет, уверяю вас. Моя мысль работает в совершенно ином
направлении. Вы не могли бы оставить мне вашу записную книжку?
Я бы сверил числа. Ну, Уотсон, по-моему, наш с вами план
действия предельно ясен. Эта юная дама сообщила нам — а на ее
чутье я полагаюсь безусловно, — что ее отец почти не помнит
того, что происходит с ним в определенные дни. Вот мы и нанесем
ему визит под тем предлогом, что якобы в один из таких дней
условились с ним о встрече. Он припишет это своей забывчивости.
Ну, а мы, открывая нашу кампанию, сможем для начала хорошенько
рассмотреть его на короткой дистанции.
— Превосходная мысль! — сказал мистер Беннет. — Только
должен предупредить вас, что профессор бывает по временам
вспыльчив и буен.
Холмс улыбнулся.
— И все же есть причины — притом, если мои предположения
верны, причины очень веские, — чтобы мы поехали к нему тотчас
же. Завтра, мистер Беннет, мы, безусловно, будем в Кэмфорде. В
гостинице "Шахматная Доска", если мне память не изменяет, очень
недурен портвейн, а постельное белье выше всяких похвал. Право
же, Уотсон, наша судьба на ближайшие несколько дней
складывается куда как завидно.
В понедельник утром мы уже сидели в поезде — направляясь
в знаменитый университетский городок. Холмсу, вольной птице,
ничего не стоило сняться с места, мне же потребовалось
лихорадочно менять свои планы, так как моя практика в то время
была весьма порядочна. О деле Холмс заговорил лишь после того,
как мы оставили чемоданы в той самой старинной гостинице,
которую он похвалил накануне.
— Я думаю, Уотсон, мы застанем профессора дома. В
одиннадцать у него лекция, а в перерыве он, конечно,
завтракает.
— Но как мы объясним наш визит?
Холмс заглянул в свою записную книжечку.
— Один из приступов беспокойного состояния приходится на
26 августа. Будем исходить из того, что в такие дни он не
вполне ясно представляет себе, что делает. Если мы твердо
скажем, что договорились о приезде заранее, думаю, он едва ли
отважится это отрицать. Хватит ли только у вас духу на такое
нахальство?
— Риск — благородное дело.
— Браво, Уотсон! Не то стишок для самых маленьких, не то
поэма Лонгфелло. Девиз фирмы: "Риск — благородное дело".
Какой-нибудь дружественный туземец наверняка покажет нам
дорогу.
И действительно, вскоре один из них, восседая на козлах
щегольского кэба, уже мчал нас мимо старинных университетских
зданий и, наконец, свернув в аллею, остановился у подъезда
прелестного особняка, окруженного газонами и увитого пурпурной
глицинией. Все говорило о том, что профессор Пресбери живет в
полном комфорте и, даже более того, в роскоши. В тот самый миг,
как мы подъехали к дому, в одном окне появилась чья-то седая
голова и глаза в больших роговых очках устремили на нас
пронзительный взгляд из-под косматых бровей. Еще минута, и мы
очутились в святая святых — в кабинете, а перед нами
собственной персоной стоял таинственный ученый, чьи странные
выходки привели нас сюда из Лондона. Впрочем, ни его внешний
вид, ни манера держаться не выдавали и тени эксцентричности:
это был представительный мужчина в сюртуке, высокий, важный, с
крупными чертами лица и полной достоинства осанкой, отличающей
опытного лектора. Замечательнее всего были его глаза: зоркие,
острые и умные, дьявольски умные.
Он взглянул на наши визитные карточки.
— Садитесь, пожалуйста, джентльмены. Чем могу служить?
Холмс подкупающе улыбнулся.
— Именно этот вопрос я собирался задать вам, профессор.
— Мне, сэр?
— Возможно, произошла какая-то ошибка, но мне передали
через третье лицо, что профессор Пресбери из Кэмфорда нуждается
в моих услугах.
— Ах, вот как! — Мне почудилось, что в серых
внимательных глазах профессора вспыхнул злобный огонек. —
Передали, стало быть? А позвольте спросить, кто именно?
— Простите, профессор, но разговор был конфиденциальный.
Если я и ошибся, беда невелика. Мне останется лишь принести
свои извинения.
— Ну нет. Я не намерен так оставлять это дело. Вы
возбудили мой интерес. Можете вы привести какое-нибудь
письменное доказательство в подтверждение ваших слов — письмо,
телеграмму, записку, наконец?
— Нет.
— Не возьмете же вы на себя смелость утверждать, будто я
сам вас вызвал?
— Я предпочел бы не отвечать ни на какие вопросы.
— Еще бы! — насмешливо отозвался профессор. — Ничего,
на этот-то вопрос легко получить ответ и без вашей помощи.
Он повернулся и подошел к звонку. На зов явился наш
лондонский знакомец — мистер Беннет.
— Входите, мистер Беннет. Вот эти два джентльмена
приехали из Лондона в уверенности, что их сюда вызвали. Вы
ведаете всей моей корреспонденцией. Значится у вас где-нибудь
адресат по имени Холмс?
— Нет, сэр, — вспыхнув, ответил Беннет.
— Это решает вопрос, — отрезал профессор, свирепо
воззрившись на моего спутника. — Ну-с, сэр, — он подался
вперед всем телом, опершись руками на стол, — положение у вас,
на мой взгляд, довольно-таки двусмысленное.
Холмс пожал плечами.
— Я могу только еще раз извиниться за наше напрасное
вторжение.
— Маловато, мистер Холмс! — пронзительно взвизгнул
старик, и его лицо исказилось неописуемой злобой. Он преградил
нам путь к двери, неистово потрясая кулаками. — Сомневаюсь,
чтобы вам удалось так легко выкрутиться!
С перекошенным лицом, он в дикой ярости гримасничал,
выкрикивая бессвязные угрозы. Я убежден, что нам пришлось бы
пробиваться к двери силой, если б не вмешательство мистера
Беннета.
— Дорогой профессор, вспомните о вашем положении! —
вскричал он. — Подумайте, что будут говорить в университете!
Мистер Холмс — человек известный. Нельзя допустить такую
неучтивость по отношению к нему.
Наш не слишком гостеприимный хозяин хмуро отступил от
двери. Как приятно было вырваться из его дома и снова очутиться
в тиши тенистой аллеи! Холмса это происшествие, казалось,
немало позабавило.
— У нашего ученого друга пошаливают нервы, — произнес
он. — Быть может, мы и впрямь вторглись к нему чуточку слишком
бесцеремонно, зато получили возможность вступить с ним в
непосредственный контакт, что мне и требовалось. Но погодите,
Уотсон! Так и есть, он мчится в погоню! Злодей еще не
отступился от нас.
Слышно было, как кто-то бежит вслед за нами, но, к моему
облегчению, вместо грозного профессора из-за поворота аллеи
показался его ассистент. Переводя дыхание, он остановился возле
нас.
— Мне так неприятно, мистер Холмс! Я хотел извиниться
перед вами.
— Зачем, дорогой мой? Для человека моей профессии все это
в порядке вещей.
— Я никогда не видел его в таком взвинченном состоянии. С
ним становится просто страшно. Вы понимаете теперь, отчего мы с
его дочерью в такой тревоге? А между тем ум его совершенно
ясен.
— Слишком ясен!— отозвался Холмс. — В этом-то и
заключался мой просчет. Очевидно, его память работает куда
более точно, чем я полагал. Кстати, нельзя ли нам, пока мы
здесь, посмотреть на окно мисс Пресбери?
Мистер Беннет, раздвигая кусты, вывел нас на такое место,
откуда особняк был виден сбоку.
— Вон оно. Второе слева.
— Ого, до него как будто и не добраться. Впрочем,
обратите внимание: внизу вьется плющ, а выше торчит водосточная
труба. Как-никак, точка опоры.
— Мне бы, честно говоря, не влезть, — заметил мистер
Беннет.
— Вполне допускаю. Для любого нормального человека это,
несомненно, была бы опасная затея.
— Я вам еще кое-что хотел сказать, мистер Холмс. Я достал
адрес того человека, которому профессор шлет письма в Лондон.
Одно он, по-видимому, отправил сегодня утром, и я списал адрес
с бювара. Недостойный прием для личного секретаря, но что
поделаешь!
Холмс пробежал глазами бумажку с адресом и спрятал в
карман.
— Дорак — занятное имя! Славянское, как я понимаю. Что
ж, это — важное звено. Мы возвращаемся в Лондон сегодня же,
мистер Беннет. Не вижу смысла оставаться. Арестовать профессора
мы не можем: он не совершил никакого преступления; поместить
его под наблюдение тоже нельзя, потому что нельзя доказать, что
он сумасшедший. Действовать пока рано.
— Да, но как же быть?
— Немножко терпения, мистер Беннет. События начнут
назревать в самом скором времени. Либо я ничего не понимаю,
либо во вторник можно ждать кризиса. В этот день мы,
естественно, будем в Кэмфорде. При всем том нельзя отрицать,
что обстановка в доме не из приятных, и если мисс Пресбери
имеет возможность продлить свое отсутствие...
— Это нетрудно.
— Тогда пусть побудет в Лондоне, пока мы не сможем
заверить ее, что всякая опасность миновала. Ну, а пока пусть
профессор делает что хочет, не перечьте ему. Лишь бы он был в
добром расположении духа, и все обойдется.
— Смотрите, вон он! — испуганно шепнул Беннет, и мы
увидели из-за ветвей, как в дверях дома показалась высокая,
осанистая фигура. Профессор стоял, чуть подавшись вперед,
покачивая руками прямо перед собой, и озирался по сторонам,
поворачивая голову то вправо, то влево. Его секретарь, помахав
нам на прощание рукой, исчез за деревьями, и вскоре мы увидели,
как он подошел к своему шефу и оба направились в дом, горячо,
можно сказать, даже ожесточенно, обсуждая что-то.
— Видимо, почтенный джентльмен смекнул что к чему, —
говорил Холмс по дороге в гостиницу. — От этой короткой
встречи у меня осталось впечатление, что он человек на редкость
ясного и логического ума. Вспыльчив, как порох, не спорю, а
впрочем, его можно понять: поневоле вспылишь, если к тебе
приставили сыщиков, причем, как ты подозреваешь, не кто иной,
как твои собственные домочадцы. Боюсь, нашему Беннету сейчас
приходится несладко.
По пути Холмс завернул на почту, чтобы отправить кому-то
телеграмму. Ответ пришел вечером, и Холмс протянул его мне.
"Был на Коммершл-роуд, видел Дорака. Пожилой чех, очень
учтив. Владелец большого универсального магазина.
Мерсер".
— Мерсера при вас еще не было, — объяснил Холмс. — Я
ему поручаю всякую черновую работу. Важно было разузнать
кое-что про человека, с которым у нашего профессора такая
секретная переписка. Он чех — тут есть связь с поездкой в
Прагу.
— Слава Богу, наконец у чего-то с чем-то обнаружилась
связь, — сказал я. — Пока что, кажется, перед нами целый
набор необъяснимых событий, не имеющих ни малейшего отношения
друг к другу. Каким образом, например, можно связать злобный
нрав овчарки с поездкой в Чехию или то и другое — с человеком,
который ночами разгуливает по коридору на четвереньках? А самое
необъяснимое — эти ваши даты.
Холмс усмехнулся и потер руки. Замечу, кстати, что этот
разговор происходил в старинном холле гостиницы "Шахматная
Доска" за бутылкой знаменитого портвейна, о котором давеча
вспоминал мой друг.
— Ну что ж, тогда давайте и поговорим прежде всего об
этих датах, — произнес он, сомкнув кончики пальцев с видом
учителя, который обращается к классу. — Из дневника этого
милого молодого человека явствует, что нелады с профессором
начались второго июля и с тех пор — насколько я помню, с
одним-единственным исключением — повторяются через каждые
девять дней. Вот и последний приступ, тот, что случился в
пятницу, падает на третье сентября, а предпоследний — на
двадцать шестое августа. Ясно, что о простом совпадении речи
быть не может.
Я был вынужден согласиться.
— А потому условимся исходить из того, что каждый девятый
день профессор принимает какое-то средство, оказывающее
кратковременное, но очень сильное действие. Под его влиянием
природная несдержанность профессора усугубляется. Рекомендовали
ему это снадобье, когда он был в Праге, теперь же снабжают им
через посредника-чеха из Лондона. Все сходится, Уотсон!
— Ну, а собака, а лицо в окне, а человек на четвереньках?
— Ничего-ничего, лиха беда — начало. Не думаю, чтобы до
вторника произошло что-нибудь новое. А пока что нам остается не
терять связь с нашим другом Беннетом и вкушать тихие радости
этого прелестного городка.
Утром к нам заглянул мистер Беннет, чтобы сообщить
последние новости. Как и предполагав Холмс, ему пришлось
довольно туго. Профессор, хоть и не обвиняя его прямо в том,
что это он подстроил наш визит, разговаривал с ним крайне
грубо, неприязненно и явно был глубоко уязвлен. Наутро,
впрочем, он держался как ни в чем не бывало и, по обыкновению,
блистательно прочел лекцию в переполненной аудитории.
— Если б не эти странные припадки, — закончил Беннет, —
я бы сказал, что он никогда еще не был так энергичен и бодр, а
ум его так светел. И все же это не он, это все время не тот
человек, которого мы знали.
— Я думаю, по крайней мере неделю вам опасаться нечего,
— сказал Холмс. — Я человек занятой, а доктора Уотсона ждут
пациенты. Условимся так: во вторник в это же время мы с вами
встречаемся здесь, и я более чем уверен, что, прежде чем снова
расстаться, мы будем в состоянии обнаружить и, быть может,
устранить причину ваших невзгод. Ну, а пока пишите и держите
нас в курсе событий.
Вслед за тем я несколько дней не виделся с моим другом, но
в понедельник вечером получил от него коротенькую записку, в
которой он просил меня встретиться с ним завтра на вокзале. По
дороге в Кэмфорд он рассказал, что там пока все тихо, ничто не
нарушало покой в профессорском доме и сам хозяин вел себя
вполне нормально. Это подтвердил и мистер Беннет, навестивший
нас вечером все в том же номере "Шахматной Доски".
— Сегодня он получил от того человека из Лондона письмо и
небольшой пакет. Оба помечены крестиком, и я их не вскрывал.
Больше ничего не было.
— Может статься, что и этого более чем достаточно, —
угрюмо заметил Холмс. — Итак, мистер Беннет, думаю, нынешней
ночью мы добьемся какой-то ясности. Если ход моих рассуждений
верен, у нас будет возможность ускорить развязку, но для этого
необходимо держать профессора под наблюдением. А потому я
рекомендовал бы вам не спать и быть начеку. Случись вам
услышать, что он крадется мимо вашей двери, не останавливайте
его и следуйте за ним, только как можно осторожнее. Мы с
доктором Уотсоном будем неподалеку. Кстати, где хранится ключ
от той шкатулочки, о которой вы рассказывали?
— Профессор носит его на цепочке от часов.
— Мне сдается, что разгадку нам следует искать именно в
этом направлении. В крайнем случае замок, вероятно, не так уж
трудно взломать. Есть там у вас еще какой-нибудь крепкий
мужчина?
— Есть еще Макфейл, наш кучер.
— Где он ночует?
— В комнате над конюшней.
— Возможно, он нам понадобится. Ну-с, делать пока больше
нечего, посмотрим, как будут развиваться события. До свидания.
Впрочем, думаю, мы с вами еще увидимся до утра.
Незадолго до полуночи мы заняли позицию в кустах прямо
напротив парадной двери профессорского особняка. Ночь была
ясная, но холодная, и мы порадовались, что надели теплые
пальто. Налетел ветерок; по небу, то и дело закрывая серп луны,
заскользили тучи. Наше бдение оказалось бы весьма унылым, если
б не лихорадочное нетерпение, которым мы были охвачены, и не
уверенность моего спутника в том, что вереница загадочных
событий, овладевших нашими умами, вероятно, скоро кончится.
— Если девятидневный цикл не будет нарушен, профессор
должен сегодня предстать перед нами во всей красе, — сказал
Холмс. — Все факты указывают единое направление: и то, что
профессор начал вести себя странно после поездки в Прагу, и то,
что у него секретная переписка с торговцем-чехом, который живет
в Лондоне, но, по-видимому, действует по поручению кого-то из
Праги, и, наконец, то, что как раз сегодня профессор получил от
него посылку. Что именно он принимает и зачем, пока еще выше
нашего понимания, но что все это каким-то образом исходит из
Праги, не вызывает сомнений. Снадобье он принимает в
соответствии с четкими указаниями — каждый девятый день. Это
