золотого барьера, стоявшего между нами, не стало.
— Слава Богу! — воскликнул я от всего сердца.
Она удивленно посмотрела на меня и улыбнулась.
— Почему вы так говорите? — спросила она.
— Потому что вы опять стали досягаемы для меня, —
ответил я, беря ее руку. Она не отняла ее. — Потому что я
люблю вас, Мэри, люблю, как никто никогда на свете не любил!
Потому что эти сокровища, эти несметные богатства наложили
печать на мои уста. Но теперь их нет, и я могу сказать вам
смело, что я люблю вас. И я еще раз повторяю: "Слава Богу".
— Тогда и я скажу: "Слава Богу", — прошептала она, и я
привлек ее к себе. Может, кто и потерял какие-то там сокровища,
но я в эту ночь стал самым богатым человеком на земле.
ГЛАВА XII. ИСТОРИЯ ДЖОНАТАНА СМОЛЛА
Полицейский в кэбе оказался очень терпеливым человеком,
потому что, как можно догадаться, я нескоро покинул дом миссис
Форрестер. Но когда я показал ему пустой ларец, он заметно
приуныл.
— Пропала награда! — вздохнул он. — Нет сокровищ, не
будет и награды. Если бы они нашлись, мы с Сэмом Брауном
получили бы по десяти фунтов за ночную работу.
— Мистер Таддеуш Шолто — богатый человек, — сказал я,
— он вознаградит вас и без сокровищ.
Он, однако, покачал головой.
— Плохо дело, — уныло проговорил он. — Мистер Этелни
Джонс скажет то же самое.
Его предсказание сбылось, ибо лицо у Джонса вытянулось,
когда, вернувшись на Бейкер-стрит, я показал ему пустой ларец.
Они тоже только что приехали, ибо по дороге переменили планы, и
вместо того, чтобы ехать прямо домой, заехали в Скотленд-Ярд, и
Джойс доложил о результатах. Мой друг сидел в своем кресле, как
всегда, с непроницаемым лицом. Смолл — в кресле напротив,
положив деревянную ногу поверх здоровой. Когда я стал
демонстрировать пустой ларец, он вдруг громко расхохотался.
— Это твоих рук дело, Смолл, — сказал Этелни Джонс
сердито.
— Да, моих. Сокровища спрятаны там, куда вам никогда не
добраться, — сказал он, торжествуя. — Это мои сокровища, и
если уж мне не суждено владеть ими, так пусть и никто не
владеет. Я позаботился об этом. Никто в целом свете не имеет
права на них, кроме троих каторжников в андаманской тюрьме и
меня. Я знаю, что не мог бы обладать ими сейчас, не могут и
они. Все, что я сделал, сделано и от их имени. Наш союз четырех
— до конца дней. Так вот, я знаю, они бы одобрили меня. Пусть
лучше сокровища лежат на дне Темзы, чем достанутся детям Шолто
или Морстена. Не ради них мы прикончили Ахмета. Сокровища там,
где ключ. Там, где Тонга. Когда я увидел, что вы настигаете
нас, я спрятал добычу в надежное место. На этот раз победа не
принесла вам ни рупии.
— Ты обманываешь нас, Смолл, — нахмурился Джонс. — Если
бы ты решил бросить сокровища в Темзу, ты бросил бы их вместе с
сундуком. Это удобнее.
— Удобнее бросить — удобнее найти, — насмешливо
поглядывая на нас, ответил Смолл. — Человек, у которого
хватило ума выследить меня, достанет сокровища и со дна реки.
Теперь это, конечно, будет труднее — они разбросаны в радиусе
пяти миль. Сердце мое чуть не разорвалось, когда я расставался
с ними. Я чувствовал, что схожу с ума, увидев, что вы совсем
близко. Но что толку теперь жалеть о них! Я столько испытал в
жизни, что научился не плакать по убежавшему молоку.
— Это очень плохо, Смолл, — сказал Джонс. — Если бы вы
помогли правосудию вместо того, чтобы так посмеяться над ним, у
вас было бы больше шансов заслужить снисхождение.
— Правосудие? — воскликнул бывший каторжник. —
Хорошенькое правосудие! Это мои сокровища! А правосудие требует
отдать их людям, не имеющим к ним никакого отношения! Вы хотите
знать, как оно стало моим? Двадцать долгих лет в этом болоте,
испаряющем лихорадку! Днем не выпускаешь из рук лопату, ночью
гремишь кандалами в вонючем тюремном бараке. Москиты,
лихорадка, ругань черных надсмотрщиков, они любят поизмываться
над белыми. Вот как я стал хозяином сокровищ Агры. Вы говорите
о справедливости — а я не хочу, чтобы другие пользовались
сокровищами, за которые я заплатил своей жизнью. Пусть меня
вздернут на виселицу, пусть в мою шкуру вонзятся колючки Тонги,
но я не хочу гнить в тюремной камере, зная, что кто-то другой
купается в золоте, которое по праву принадлежит мне.
Маска безразличия спала со Смолла. Он говорил возбужденно,
глаза его горели, наручники бряцали, когда он в ярости сжимал
кулаки. Видя, какая неукротимая ненависть снедает этого
человека, я понял, что страх, обуявший Шолто при известии о его
появлении, был вполне обоснованным.
— Вы забываете, что мы ничего этого не знали, — сказал
Холмс мягко. — Мы и сейчас еще не знаем, законным ли путем
попали к вам эти сокровища.
— Вы разговариваете со мной, как с равным, сэр. И хотя я
прекрасно понимаю, что именно вам я обязан вот этими
украшениями, — Смолл показал на наручники, — я не в обиде на
вас. Игра была честная. Если вы хотите послушать, я расскажу
вам всю мою историю от начала до конца. Видит Бог, каждое слово
в ней — чистая правда. Благодарю вас, сэр, с удовольствием
сделаю глоток-другой, если во рту пересохнет.
— Родом я из Вустершира, родился в местечке под Першором.
Если вы заглянете к нам, найдете не одно семейство Смоллов. Я
часто подумывал съездить туда, но я никогда не был гордостью
своего семейства и сомневаюсь, чтобы они очень мне
обрадовались. Все они люди почтенные, ходят в церковь,
пользуются уважением в округе. Они фермеры, а у меня всегда
были дурные наклонности. Когда мне было восемнадцать лет, я
попал в историю из-за одной девушки. Спасло меня только то, что
я завербовался и стал солдатом королевы в Третьем линейном
пехотном полку, который как раз отправлялся в Индию.
Но служба моя кончилась скоро, я выучился только стрелять
из ружья и ходить "гусиным шагом". Понесла меня однажды
нелегкая купаться в Ганг, хорошо еще, что рядом со мной
оказался в воде наш сержант Джон Холдер. А он был в нашем полку
одним из лучших пловцов. Выплыл я на середину, глядь —
крокодил. Оттяпал мне ногу выше колена, как ножом отрезал. Я бы
утонул от шока и большой потери крови, да рядом оказался
Холдер, он подхватил меня и вынес на берег. Пять месяцев я
пролежал в госпитале. Выписался я на деревяшке полным
инвалидом, неспособным к воинской службе, да и вообще ни к
какой другой.
Мне тогда довольно солоно пришлось, как вы можете себе
представить, — беспомощный калека; и всего только двадцать
лет. Но, как говорится, нет худа без добра. Одному человеку, по
имени Эйблуайт, хозяину индиговых плантаций, потребовался
надсмотрщик. Случилось, что он был другом нашего полковника,
принимавшего во мне участие. Он горячо рекомендовал меня
Эйблуайту. Надсмотрщик большую часть времени проводит верхом на
лошади, а так как культя у меня была довольно длинная, то
держаться в седле я мог, деревяшка мне не мешала. Я должен был
верхом объезжать плантации, смотреть за тем, как работают кули,
и докладывать о ленивых. Плата была хорошая, жилье тоже, и я уж
думал, что до конца дней останусь на индиговых плантациях.
Хозяин был человек добрый, он часто заходил ко мне выкурить
трубку, потому что белые люди, живущие там, тянутся друг к
другу. Совсем не то, что здесь.
Но счастье никогда долго не сопутствовало мне. В стране
вдруг начался бунт. Еще накануне мы жили мирно и безмятежно,
как где-нибудь в Кенте или Суррее, а сегодня все полетело вверх
дном. Вы, конечно, знаете эту историю лучше меня. О ней много
написано, а я не большой охотник до чтения. Знаю только то, что
видел своими глазами. Наши плантации находились возле городка
Муттры у границы Северо-западных провинций. Каждую ночь все
небо озарялось огнем горящих бунгало. Каждый день через нашу
усадьбу шли европейцы с женами и детьми, спеша под защиту
английских войск, стоявших в Агре. Мистер Эйблуайт был упрямый
человек. Он вбил себе в голову, что все дело выеденного яйца не
стоит и не сегодня-завтра кончится. Он сидел на своей веранде,
потягивал виски и курил сигары. А вся Индия была в огне. Мы,
конечно, остались с ним. Мы — это я и Доусон, который вместе с
женой вел и счета и хозяйство. Но катастрофа все-таки
разразилась. Я был весь день на дальней плантации и под вечер
возвращался верхом домой. На дне неглубокого оврага темнела
какая-то бесформенная куча. Я подъехал ближе, и сердце мое
сжалось от ужаса: это была жена Доусона, разрезанная на куски и
брошенная на съедение шакалам. Немного дальше на дороге лицом
вниз лежал сам Доусон, его уже окоченевшая рука -сжимала
револьвер, а рядом друг подле друга лежали четверо сипаев. Я
натянул поводья и остановил лошадь, не решаясь, в какую сторону
ехать. В этот миг из крыши бунгало Эйблуайта повалил густой
дым, наружу вырвалось пламя. Я понял, что ничем не могу помочь
моему хозяину, а только и сам погибну, если очертя голову
брошусь на выручку. С моего места мне хорошо были видны
мятежники в красных мундирах, их было не меньше нескольких
сотен, они громко кричали и плясали вокруг пылающего дома. Меня
заметили, и мимо моей головы просвистело несколько пуль. Тогда
я повернул коня и поскакал через рисовое поле. Ночью я был в
Агре.
Оказалось, что и там небезопасно. Вся страна гудела, как
растревоженный улей. Англичане собирались в небольшие отряды.
Они оставались хозяевами только на той земле, которую
удерживали силой оружия. На всей остальной земле они были во
власти восставших. Это была война миллионов против нескольких
сотен. И самое трагическое было то, что нашим противником были
наши же отборные войска — пехота, артиллерия и кавалерия. Мы
их обучили и вышколили, и теперь они сражались против нас нашим
оружием и трубили в горн наши сигналы. В Агре стояли Третий
бенгальский стрелковый полк, несколько отрядов сикхов, два
эскадрона кавалерии и одна батарея. Когда началось восстание,
был сформирован отряд добровольцев из гражданских чиновников и
купцов. В этот отряд, несмотря на свою ногу, записался и я. Мы
выступили из Агры, чтобы встретиться с противником у Шахтанджа
в начале июля, и несколько времени успешно сдерживали их, но
скоро у нас кончился порох, и мы вернулись обратно в Агру. Со
всех сторон приходили тревожные вести, что было не удивительно:
ведь Агра находилась в самом центре мятежа. Лакхнау был более
чем в сотне миль на восток, Канпур — почти столько же на юг.
Какое направление ни возьми, всюду резня, разорение и гибель.
Агра — древний город. Он всегда наполнен
индусами-фанатиками и свирепыми дикарями-язычниками. Горстка
англичан потерялась бы среди узких извилистых улочек. Поэтому
наш командир приказал перейти реку и укрыться в старинной
Агрской крепости. Не знаю, джентльмены, слыхал ли кто-нибудь из
вас об этой крепости. Это — очень странное сооружение. Такого
я никогда не видывал, а уж поверьте, я много странного повидал
на своем веку. Крепость очень большая и состоит из двух фортов
— нового и старого. Наш гарнизон, женщины, дети, припасы и все
остальное разместились в новом форте. Но он размерами был
гораздо меньше старого. В старую крепость никто не ходил, в ней
жили только скорпионы и сороконожки. Там было много огромных
пустых залов, галерей, длинных коридоров с бесконечными
переходами и поворотами, так что было легко заблудиться.
Поэтому туда редко кто отваживался ходить, хотя время от
времени собиралась группа любопытных и отправлялась с факелами.
Передний фасад Агрской крепости омывала река, служившая ей
защитой, зато боковые и задняя стены имели множество выходов,
которые надо было охранять. Людей у нас было мало, едва хватало
только, чтобы поставить к пушкам и бойницам. Тогда мы хорошо
укрепили центральный форт, а у каждых ворот выставили небольшой
караул — по одному англичанину и по два-три сикха. Мне выпало
охранять ночью дальнюю дверь в юго-западной стене. Мне дали под
начало двух сикхов и сказали, чтобы я в случае опасности
стрелял, чтобы вызвать подкрепление из центральной охраны. Но
поскольку наш пост находился метрах в двухстах от главных сил и
добраться к нам можно было, только преодолев бесконечный
лабиринт коридоров и галерей, то я очень сомневался, что в
случае нападения помощь придет вовремя.
Я очень гордился тем, что у меня был свой маленький отряд
— ведь солдатом я прослужил без году неделя, да еще эта нога.
Две ночи прошли безо всяких происшествий. Мои пенджабцы были
рослые, свирепого вида сикхи. Одного звали Мохаммед Сингх,
другого Абдулла Хан, оба воевали против нас под Чилианвалла.
По-английски они говорили довольно хорошо, но я с ними общался
мало. Они предпочитали держаться вдвоем и что-то лопотали все
время на своем странном сикхском языке. Я же обычно стоял
снаружи возле двери и смотрел вниз на широкую извивающуюся
ленту реки и на мерцающие огни древнего города. Дробь барабанов
и тамтамов, крики и пение мятежников, опьяненных опиумом и
гашишем, напоминали нам всю ночь об опасности, грозившей с того
берега. Каждые два часа дозор центральной охраны обходил посты,
проверяя, все ли благополучно.
Третья ночь моего дежурства была особенно темной и
мрачной, то и дело моросил дождь. Ничего нет хуже стоять час за
часом на страже в такую ночь. Я несколько раз пытался
заговорить со своими необщительными товарищами, но все
безуспешно. В два часа ночи пришел дозор и немного скрасил мое
тоскливое бдение. Видя, что мне не удастся втянуть сикхов в
разговор, я вынул трубку, положил ружье и чиркнул спичкой. И в
тот же миг оба сикха набросились на меня. Один схватил мой
мушкет и занес его над моей головой, второй приставил к моему
горлу длинный нож и поклялся сквозь зубы всадить мне его в
глотку, если я пошевелюсь.
Моей первой мыслью было, что негодяи в заговоре с
мятежниками и что это — начало штурма. Если бы восставшие
захватили наш вход, то крепость бы пала и все женщины и дети
оказались бы в их руках. Возможно, джентльмены, вы подумайте
сейчас, что я хочу расположить вас в свою пользу, но даю слово,
что, когда я сообразил это, то, забыв о ноже, я уже раскрыл
было рот, чтобы закричать, — пусть это был бы мой последний
крик. Державший меня сикх точно прочитал мои мысли, ибо, видя
мою решимость, прошептал мне на ухо: "Не поднимай шума.
Крепость в безопасности. На нашем берегу нет
негодяев-мятежников". Голос его звучал искренне, к тому же я
знал, стоит мне издать звук, песенка моя спета. Это я прочел в
глазах шептавшего. Поэтому я решил подождать и посмотреть, что
они хотят от меня.
"Послушай, сагиб, — сказал один из них, тот, у которого
был более свирепый вид и которого звали Абдулла Хан. — Либо ты
должен присоединиться к нам, либо ты замолчишь навеки. Мы не
можем ждать: дело слишком важное. Или ты душой и телом будешь
наш и поклянешься в этом на христианском кресте, или твое тело
этой ночью будет брошено в канаву, а мы уйдем к повстанцам на
ту сторону реки. Выбора у тебя нет. Ну что — жизнь или смерть?
Даем на размышление три минуты. Время идет, а надо все кончить
до возвращения дозора.
— Как я могу решать? — возразил я. — Вы ведь не сказали
мне, что я должен делать. Но знайте, если на карту поставлена
судьба крепости, убивайте меня, и пусть ваша рука не дрогнет.
— Крепости ничего не грозит, — опять зашептал сикх. —
Мы хотим, чтобы ты сделал только то, ради чего твои
соотечественники едут в эту страну: мы хотим, чтобы ты
разбогател. Если ты будешь в эту ночь с нами, то мы клянемся
тебе обнаженным кинжалом и тройной клятвой сикхов — эту клятву
не нарушил еще ни один сикх, что честно поделимся с тобой
захваченной добычей. Ты получишь четвертую часть всех сокровищ.
Что может быть справедливее?
— Каких сокровищ? — спросил я. — Я так же, как вы, не
прочь разбогатеть. Но скажите, как это сделать?
— Поклянись сперва, — ответили они, — прахом твоего
отца, честью матери, святым крестом твоей веры, что ни сейчас,
ни впредь не поднимешь на нас руки и будешь нерушимо хранить
тайну!
— Клянусь, — ответил я, — если только крепости не будет
угрожать опасность.
— Тогда и мы все клянемся, что честно поделим между собой
сокровища и ты получишь свою четвертую часть.
— Но ведь нас трое, — сказал я.
— Нет, четверо. Дост Акбар тоже должен получить свое.
Пока будем их ждать, я тебе все расскажу. Мохаммед Сингх
постоит снаружи и даст нам знать, когда они покажутся. Ну так
вот, сагиб, я расскажу тебе все, потому что ты ференги, а я
знаю, что ференги не нарушают клятвы. Если бы ты был лживым
индусским псом, то, сколько бы ты ни клялся всеми своими богами
из нечестивых храмов, твоя кровь пролилась бы, а тело было
брошено в сточную канаву. Но сикхи верят англичанам, а
англичане верят сикхам. Так что слушай, сагиб, что я тебе
расскажу.
В северных провинциях живет один раджа. Он очень богат,
хотя земли у него мало. Большие богатства унаследовал он от
отца и еще больше скопил сам, потому что он любит копить и не
любит тратить. Когда заварилась каша, он был другом и льва и
тигра — сипаев и англичан. Но вот до него стали доходить
слухи, что белых людей повсюду гонят и убивают, и он решил, что
белым пришел конец. Будучи человеком осторожным, он повел себя
так, чтобы в любом случае сохранить хотя бы половину сокровищ.
Золото и серебро он оставил в подвалах своего дворца, а самые
дорогие камни и жемчуг сложил в железный сундук и поручил
своему верному слуге под видом торговца пронести в Агрскую
крепость, чтобы они оставались там, пока не наступит замирение.
Таким образом, если победят мятежники, он будет иметь золото и
серебро, если же победят англичане, то уцелеют драгоценности.
Разделив таким образом свои богатства, он присоединился к
сипаям, потому что их победа тогда была очевидна. Значит,
сагиб, обрати на это внимание, драгоценности должны были
достаться тому, кто остался бы до конца верен долгу.
Этот мнимый купец, путешествующий под именем Ахмета,
сейчас в Агре. Он жаждет проникнуть в Агрскую крепость. С ним
мой молочный брат Дост Акбар, знающий его тайну. Дост Акбар
обещал этой ночью привести его к западному входу в крепость. И
выбрал как раз нашу дверь. Они вот-вот придут, и мы с
Мохаммедом Сингхом их встретим. Место это пустынное, об Ахмете
никто ничего не знает. И мы позаботимся, чтобы никто никогда не
узнал. А потом поделим сокровища. Что ты на это скажешь, сагиб?
В Бустершире жизнь человека священна и неприкосновенна, но
совсем другое дело, когда кругом огонь и кровь и смерть
поджидает тебя на каждом шагу. Мне было все равно, будет ли
жить какой-то купец Ахмет или нет. Зато рассказ о сокровищах
задел мое сердце. Я стал думать, как хорошо вернуться в Англию
с таким богатством, вот уж мои родные вытаращат глаза, увидев
бездельника Джонатана с карманами, полными золота. Из этого вы
можете судить, какой я сделал выбор. Абдулла Хан, однако,
решил, что я все еще колеблюсь.
— Послушай, сагиб, — продолжал он меня уговаривать, —
если этот человек попадет в руки начальника гарнизона, его все
равно расстреляют или повесят, а драгоценности раджи уйдут в
казну правительства, и никому не будет никакой радости. Раз уж
мы устроили на него засаду, дело надо кончать. А сокровищам у
нас будет ничуть не хуже, чем в государственной казне. Мы сразу
разбогатеем и станем важными господами. Мы здесь совсем одни, и
никто никогда не узнает об этом. Все нам благоприятствует.
Повтори еще раз, сагиб, с нами ты или против нас?
— С вами, всей душой и всем сердцем, — ответил я.
— Хорошо, — ответил он, возвращая мне мое ружье. — Ты
видишь, мы доверяем тебе, потому что ты, как и мы, не можешь
нарушить слова. А теперь будем ждать.
— Твой брат знает, что вы затеяли?
— Это его план. Он все и придумал. А теперь пойдем к
Мохаммеду Сингху, будем ждать там.
Дождь все продолжался, потому что уже начался сезон
дождей. Тяжелые, черные тучи заволокли небо, и в двух шагах
ничего не было видно. Прямо перед нами обрывался неглубокий
ров, он местами почти пересох, и через него было легко
перебраться. У меня было очень странное ощущение, что вот я
стою здесь с двумя дикими пенджабцами и жду человека, спешащего
навстречу своей смерти. Вдруг глаза мои уловили во тьме по ту
сторону рва слабую вспышку от прикрытого полой фонаря. Свет
исчез за кучами земли, потом опять появился и стал медленно к
нам приближаться.
— Идут! — сказал я.
— Окликните его, сагиб, как полагается в таких случаях,
— зашептал Абдулла. — Пусть он ничего не подозревает. Дайте
нас ему в провожатые, а сами оставайтесь у входа. Приготовьте
фонарь, чтобы не ошибиться, что это он.
Свет фонаря то останавливался, то опять двигался в нашу
сторону, и скоро я разглядел на той стороне две темные фигуры.
Они подошли ко рву и начали чуть ли не на четвереньках
спускаться по отлогой стенке рва, потом прошлепали по вязкому
дну и стали карабкаться на нашу сторону. Тут я их и окликнул.
— Кто там? — спросил я негромко.
— Друзья, — последовал ответ.
Я открыл фонарь и осветил их. Впереди шел огромный сикх с
черной бородой, спускавшейся чуть не до пояса. Только в цирке я
видел таких высоких людей. Другой был маленький, толстенький и
круглый, на нем был желтый тюрбан, а в руках узел — что-то
завязанное в шаль. Он весь дрожал от страха, руки его тряслись
так, точно его била лихорадка, он то и дело озирался по
сторонам маленькими карими блестящими глазками, он походил на
мышку, боязливо выглядывающую из норки. Меня самого продрал
озноб, когда я подумал, что этот человечек сейчас умрет. Но я
вспомнил про сокровища, и сердце мое стало как каменное. Увидев
мое светлое лицо, толстяк радостно закудахтал и бросился ко
мне.
— Я ищу вашей защиты, сагиб, — задыхался он. — Я
несчастный купец Ахмет. Чтобы добраться до надежных стен
Агрской крепости, я прошел по всей Раджпутане. Меня ограбили по
дороге, били, издевались надо мной, потому что я друг
правительства. Благословенна ночь, которая принесла мне
спасение. Мне и моему жалкому имуществу.
— Что у вас в узле? — спросил я.
— Железный сундучок, — ответил он. — А в нем две или
три семейные реликвии, не представляющие ни для кого, кроме
меня, никакой ценности. Но я не нищий, я награжу тебя, молодой
сагиб, и твоего начальника, если ты позволишь мне укрыться за
этими стенами.
Я почувствовал, что еще немного, и я не выдержу. Чем
больше я глядел на его жирные, прыгающие от страха щеки, тем
более чудовищным казалось мне это хладнокровно обдуманное
убийство. Скорее бы уж все кончалось.
— Отведите его в центральный форт, — приказал я.
Двое сикхов пошли по бокам, третий сзади. Все четверо
медленно удалялись по коридору. Несчастный купец оказался
буквально бок о бок со смертью. Я со своим фонарем остался у
входа.
Я слышал, как мерные звуки их шагов разносились под
пустынными гулкими сводами коридоров. Вдруг шаги замолкли.
Раздались голоса, шум драки, удары. А минуту спустя я, к своему
ужасу, услыхал дробный стук шагов и тяжелое дыхание бегущего в
мою сторону человека. Я осветил фонарем длинный прямой коридор
и увидел толстяка с залитым кровью лицом. Он мчался что было
духу ко мне, а за ним по пятам тигриными прыжками несся
огромный чернобородый сикх, и в его руке блестел нож. Я никогда
не видел, чтобы люди так быстро бегали, как этот маленький
торговец. Ему оставалось только пробежать мимо меня и выскочить
на улицу. Там он был бы спасен. Мне опять на какую-то долю
секунды стало жалко его, но я вспомнил о сокровищах и опять
ожесточился. Когда он поравнялся со мной, я бросил ему в ноги
ружье, и он упал, перевернувшись два раза через голову, как
подстреленный заяц. Он не успел вскочить на ноги — сикх был
уже на нем и дважды ударил его ножом в бок. Ахмет не дрогнул,
не издал стона, а так и остался лежать, где упал. По-моему, он,
когда падал, сломал шею. Как видите, джентльмены, я держу
обещание и рассказываю все как есть, не заботясь, какое это
производит на вас впечатление.
Он остановился и протянул свои скованные наручниками руки
к стакану виски с содовой, приготовленному для него Холмсом. Я
посмотрел на него и почувствовал, что содрогаюсь от ужаса, и не
только потому, что он был участником этого коварного убийства:
меня потрясло, как легко и даже цинично он об этом рассказывал.
Какое бы ни уготовано ему наказание, мне не жаль его. Шерлок
Холмс и Джонс оба сидели молча, сложив руки на коленях, на их
лицах было написано отвращение. Он, очевидно, заметил это,
потому что, когда он снова заговорил, в его голосе послышался
вызов.
— Все это, конечно, очень плохо, — сказал он. — Но я бы
хотел знать, много ли найдется людей, которые, оказавшись на
моем месте, вели бы себя по-другому, то есть отказались бы от
богатства, зная, что за их доброту им перережут глотку. К тому
же когда Ахмет вступит в крепость, дело уже пошло так — он или
я. Если бы он убежал, все открылось бы, меня судили бы
военно-полевым судом и расстреляли, потому что в такие времена
рассчитывать на снисходительность не приходится.
— Продолжайте, — коротко приказал Холмс.
— Так вот, мы втроем, Абдулла, Акбар и я, втащили его в
крепость. Хотя он был коротышка, но руки нам оттянул. Мохаммед
Сингх остался караулить вход. Сикхи еще раньше присмотрели
место, где его можно было спрятать. Галерея со многими
поворотами привела нас в большой, пустой зал, кирпичные стены
которого постепенно разрушались. Земляной пол в одном месте
осел и треснул, образовав естественную могилу. Здесь мы и
похоронили купца Ахмета, заложив могилу кирпичами, выпавшими из
стен. Покончив с Ахметом, мы вернулись к сундучку с
сокровищами.
Он остался там, где Ахмет уронил его, когда сикхи первый
раз на него напали. Это был тот самый сундук, который стоит
сейчас на столе перед вами. К резной ручке на крышке был
привязан шелковым шнуром ключ. Мы открыли его, и в свете фонаря
заблестели, заиграли драгоценные камни, о каких я читал в
приключенческих книгах и мечтал мальчишкой в Першоре. От их
блеска можно было ослепнуть. Насытившись этим великолепным
зрелищем, мы выложили драгоценности и стали считать их. Там
было сто сорок три бриллианта чистой воды, и среди них
знаменитый "Великий могол", по-моему, он именно так называется.
Говорят, что это второй камень в мире по величине. Затем там
было девяносто очень красивых изумрудов, сто семьдесят рубинов,
правда, много мелких. Еще там было сорок карбункулов, двести
десять сапфиров, шестьдесят один агат и несчетное количество
бериллов, ониксов, кошачьего глаза, бирюзы, и еще много других
камней, чьи названия я тогда не знал. Теперь я знаком с камнями
гораздо лучше, чем раньше. Еще там был жемчуг — около трехсот
превосходных жемчужин, двенадцать из них снизаны в четки.
Между прочим, эти четки исчезли из сундука. Их там не
было, когда я недавно открывал его.
Сосчитав наши сокровища, мы уложили их обратно в сундук и
понесли показать их Мохаммеду Сингху. Затем мы еще раз
торжественно поклялись, что никогда не предадим друг друга и
будем верно хранить нашу тайну. Мы решили поделить сокровища,
когда в стране воцарится мир, а пока спрятать сундук в надежное
место. Делить их сейчас не было смысла: если у нас увидят такие
драгоценности, это вызовет подозрения. В крепости все жили
тесно, так что спрятать их от постороннего глаза не было
никакой возможности. Поэтому мы отнесли сундук в тот самый зал,
где лежал Ахмет, и в одной из стен, уцелевшей лучше других, мы
замуровали наши сокровища. Мы хорошо запомнили место, а на
следующий день я нарисовал четыре плана и на каждом написал
внизу "знак четырех", ибо мы все четверо были связаны нерушимой
клятвой. И я клянусь вам положа руку на сердце, что никогда не
изменял ей.
Мне не надо рассказывать вам, джентльмены, чем закончилось
восстание. После того, как Уилсон взял Дели, а сэр Колин
освободил Лакхнау, дело восставших было проиграно. Подоспели
свежие английские части, и сам Нана Сагиб бежал за границу.
Летучие отряды полковника Грейтхеда окружили Агру и выгнали из
города всех мятежников. Мир наконец водворился в стране, и мы
четверо стали уже надеяться, что не за горами день, когда мы
сумеем незаметно вынести из крепости свои сокровища. Но нашим
надеждам не суждено было сбыться — нас арестовали как убийц
Ахмета.
А произошло вот что. Когда раджа поручил драгоценности
Axмету, он сделал это потому, что доверял ему. Но люди на
востоке подозрительны, поэтому раджа вслед за Ахметом отправил
второго слугу, которому он доверял больше, чем Ахмету. Этому
второму он приказал ни на секунду не выпускать из вида Ахмета,
и тот всюду следовал за ним, как тень. В ту роковую ночь он шел
за Ахметом до самых дверей и видел, как его впустили в
крепость. Он не сомневался, что Ахмету дали убежище, и на
другой день сам отправился туда. Но Ахмета он там не встретил.
Это насторожило его, и он заявил об исчезновении Ахмета
сержанту охраны, а тот доложил начальнику. Немедленно
организовали поиски, и тело Ахмета очень скоро нашли. Мы были
