Лестрейд изловчился просунуть руку под его шарф, схватил его за
горло и чуть не задушил, он понял, что бороться бесполезно; все
же мы не чувствовали себя в безопасности, пока не связали ему
ноги. Наконец, еле переводя дух, мы поднялись с пола.
— Внизу стоит кэб, — сказал Шерлок Холмс. — На нем мы и
доставим его в Скотленд-Ярд. Ну что же, джентльмены, — приятно
улыбнулся он, — нашей маленькой тайны уже не существует. Прошу
вас, задавайте любые вопросы и не опасайтесь, что я откажусь
отвечать.
* ЧАСТЬ II. СТРАНА СВЯТЫХ *
ГЛАВА I. В ВЕЛИКОЙ СОЛЯНОЙ ПУСТЫНЕ
В центральной части огромного североамериканского материка
лежит унылая, бесплодная пустыня, с давних времен служившая
преградой на пути цивилизации. От Сьерра-Невады до Небраски, от
реки Иеллоустон на севере до Колорадо на юге простирается
страна безлюдья и мертвой тишины. Но природа и в этом унылом
запустении показала свой прихотливый нрав. Здесь есть и высокие
горы, увенчанные снежными шапками, и темные, мрачные долины.
Здесь есть скалистые ущелья, где пробегают быстрые потоки, и
огромные равнины, зимою белые от снега, а летом покрытые серой
солончаковой пылью. Но всюду одинаково голо, неприютно и
печально.
В этой стране безнадежности не живут люди. Иногда в
поисках новых мест для охоты туда забредают индейцы из племени
поуни или черноногих, но даже самые отчаянные храбрецы
стремятся поскорее покинуть эти зловещие равнины и вернуться в
родные прерии. Здесь по кустарникам рыщут койоты, порой в
воздухе захлопает крыльями сарыч, и, грузно переваливаясь,
пройдет по темной лощине серый медведь, стараясь найти
пропитание среди голых скал. Вот, пожалуй, и все обитатели этой
глухомани.
Наверное, нет в мире картины безрадостнее той, что
открывается с северного склона Сьерра-Бланка. Кругом, насколько
хватает глаз, простирается бесконечная плоская равнина, сплошь
покрытая солончаковой пылью; лишь кое-где на ней темнеют
карликовые кусты чаппараля. Далеко на горизонте высится длинная
цепь гор с зубчатыми вершинами, на которых белеет снег. На всем
этом огромном пространстве нет ни признаков жизни, ни следов,
оставленных живыми существами. В голубовато-стальном небе не
видно птиц, и ничто не шевельнется на тусклой серой земле —
все обволакивает полная тишина. Сколько ни напрягать слух, в
этой великой пустыне не услышишь ни малейшего звука, здесь
царит безмолвие — нерушимое, гнетущее безмолвие.
Выше говорилось, что на равнине нет никаких следов живой
жизни; пожалуй, это не совсем верно. С высоты Сьерра-Бланка
видна извилистая дорога, которая тянется через пустыню и
исчезает где-то вдали. Она изборождена колесами и истоптана
ногами многих искателей счастья. Вдоль дороги, поблескивая под
солнцем, ярко белеют на сером солончаке какие-то предметы.
Подойдите ближе и приглядитесь! Это кости — одни крупные и
массивные, другие помельче и потоньше. Крупные кости бычьи,
другие же — человеческие. На полторы тысячи миль можно
проследить страшный караванным путь по этим вехам — останкам
тех, кто погиб в соляной пустыне.
4 мая 1847 года все это увидел перед собой одинокий
путник. По виду он мог бы сойти за духа или за демона тех мест.
С первого взгляда трудно было определить, сколько ему лет —
под сорок или под шестьдесят. Желтая пергаментная кожа туго
обтягивала кости его худого, изможденного лица, в длинных
темных волосах и бороде серебрилась сильная проседь, запавшие
глаза горели неестественным блеском, а рука, сжимавшая ружье,
напоминала кисть скелета. Чтобы устоять на ногах, ему
приходилось опираться на ружье, хотя, судя по высокому росту и
могучему сложению, он должен был обладать крепким, выносливым
организмом; впрочем, его заострившееся лицо и одежда, мешком
висевшая на его иссохшем теле, ясно говорили, почему он
выглядит немощным стариком. Он умирал — умирал от голода и
жажды.
Напрягая последние силы, он спустился в лощину, потом
одолел подъем в тщетной надежде найти здесь, на равнине, хоть
каплю влаги, но увидел перси собой лишь соляную пустыню и цепь
неприступных гор вдали. И нигде ни дерева, ни кустика, ни
признака воды! В этом необозримом пространстве для него не было
ни проблеска надежды. Диким, растерянным взглядом он посмотрел
на север, потом на восток и запад и понял, что его скитаниям
пришел конец, — здесь, на голой скале, ему придется встретить
свою смерть. "Не все ли равно, здесь или на пуховой постели лет
через двадцать пять", — пробормотал он, собираясь сесть в тень
возле большого валуна.
Но прежде чем усесться, он положил на землю ненужное
теперь ружье и большой узел, завязанный серой шалью, который он
нес, перекинув через правое плечо. Узел был, очевидно, слишком
тяжел для него, — спустив с плеча, он не удержал его в руках и
почти уронил на землю. Тотчас раздался жалобный крик и из серой
шали высунулись сначала маленькое испуганное личико с
блестящими карими глазами, потом два грязных пухлых кулачка.
— Ты меня ушиб! — сердито произнес детский голосок.
— Правда? — виновато отозвался путник. — Прости, я
нечаянно.
Он развязал шаль; в ней оказалась хорошенькая девочка лет
пяти, в изящных туфельках, нарядном розовом платьице и
полотняном переднике; все это свидетельствовало о том, что ее
одевала заботливая мать. Лицо девочки побледнело и осунулось,
но, судя по крепким ножкам и ручкам, ей пришлось вытерпеть
меньше лишений, чем ее спутнику.
— Тебе больно? — забеспокоился он, глядя, как девочка,
запустив пальцы в спутанные золотистые кудряшки, потирает
затылок.
— Поцелуй, и все пройдет, — важно сказала она,
подставляя ему ушибленное место.
— Так всегда делает мама. А где моя мама?
— Она ушла. Думаю, ты скоро ее увидишь.
— Ушла? — переспросила девочка. — Как же это она не
сказала "до свиданья"? Она всегда прощалась, даже когда уходила
к тете пить чай, а теперь ее нет целых три дня. Ужасно пить
хочется, правда? Нет ли здесь воды или чего-нибудь поесть?
— Ничего тут нет, дорогая. Потерпи немножко, и все будет
хорошо. Положи сюда голову, тебе станет лучше. Нелегко
говорить, когда губы сухие, как бумага, но уж лучше я тебе
скажу все, как есть. Что это у тебя?
— Смотри, какие красивые! Какие чудесные! — восторженно
сказала девочка, подняв два блестящих кусочка слюды. — Когда
вернемся домой, я подарю их братцу Бобу.
— Скоро ты увидишь много вещей куда красивее этих, —
твердо ответил ее спутник... — Ты только немножко потерпи. Вот
что я хотел тебе сказать: ты помнишь, как мы ушли с реки?
— Помню.
— Понимаешь, мы думали, что скоро придем к Другой реке.
Не знаю, что нас подвело — компас ли, карта или что другое,
только мы сбились с дороги. Вода наша вся вышла, сберегли мы
каплю для вас, детишек, и... и...
— И тебе нечем было умыться? — серьезным тоном перебила
девочка, глядя в его грустное лицо.
— Да, и попить было нечего. Ну вот, сначала умер мистер
Бендер, потом индеец Пит, а за ним миссис Мак-Грегор, Джонни
Хоунс и, наконец, твоя мама.
— Мама тоже умерла! — воскликнула девочка и, уткнув лицо
в передничек, горько заплакала.
— Да, малышка, все умерли, кроме нас с тобой. Тогда я
решил поглядеть, нет ли воды в этой стороне, взвалил тебя на
плечи, и мы двинулись дальше. А тут оказалось еще хуже. И нам
теперь и вовсе не на что надеяться.
— Значит, мы тоже умрем? — спросила девочка, подняв
залитое слезами лицо.
— Да, видно, дело к тому идет.
— Что же ты мне раньше не сказал? — обрадовалась она. —
Я так испугалась! Но когда мы умрем, мы же пойдем к маме!
— Ты-то, конечно, пойдешь, милая.
— И ты тоже. Я расскажу маме, какой ты добрый. Наверное,
она встретит нас на небе в дверях с кувшином воды и с целой
грудой гречишных лепешек, горяченьких и поджаристых, — мы с
Бобом так их любили! А долго еще ждать, пока мы умрем?
— Не знаю, должно быть, недолго. — Он не отрываясь
смотрел на север, где на самом краю голубого небосвода
показались три темные точки. С каждой секундой они становились
все больше и все ближе и вскоре превратились в трех крупных
коричневых птиц, которые медленно покружили над головами
путников и уселись на скале чуть выше них. Это были сарычи,
хищники западных равнин, их появление предвещало смерть.
— Курочки, курочки! — радостно воскликнула девочка,
указывая на зловещих птиц, и захлопала в ладошки, чтобы они
снова взлетели. — Послушай, а это место тоже создал Бог?
Неожиданный вопрос вывел его из задумчивости.
— Конечно!
— Он создал Иллинойс, и Миссури тоже он создал, —
продолжала девочка. — А это место, наверное, создал кто-то
другой и забыл про деревья и воду. Тут не так хорошо, как там.
— Может, помолимся? — неуверенно предложил ее спутник.
— Но мы же еще не ложимся спать, — возразила девочка.
— Это ничего. Конечно, еще не время для молитвы, но Бог
не обидится, ручаюсь тебе. Прочти те молитвы, что ты всегда
читала на ночь в повозке, когда мы ехали по долинам.
Девочка удивленно раскрыла глаза.
— А почему ты сам не хочешь?
— Я их позабыл, — сказал он. — Я не молился с тех пор,
как был чуть побольше, чем ты. Молись, а я буду повторять за
тобой.
— Тогда ты должен стать на колени, и я тоже стану, —
сказала девочка, расстилая на земле шаль. — Сложи руки вот
так, и тебе сразу станет хорошо.
Это было странное зрелище, которого, впрочем, не видел
никто, кроме сарычей. На расстеленной шали бок о бок стояли на
коленях двое путников: щебечущий ребенок и отчаянный,
закаленный жизнью бродяга. Его изможденное, костлявое лицо и
круглая мордашка девочки были запрокинуты вверх; глядя в
безоблачное небо, оба горячо молились страшному божеству, с
которым они остались один на один. Два голоса — тоненький,
звонкий и низкий и хриплый — молили его о милости и прощении.
Помолившись, они сели в тени возле валуна; девочка вскоре
уснула, прикорнув на широкой груди своего покровителя. Он долго
сторожил ее сон, но мало-помалу усталость взяла свое. Три дня и
три ночи он не смыкал глаз и не давал себе отдыха. Его
отяжелевшие веки постепенно опускались, а голова все ниже и
ниже клонилась на грудь, пока его поседевшая борода не
коснулась золотистых локонов девочки. Оба спали крепким,
тяжелым сном без сновидений.
Если бы путнику удалось побороть сонливость, то через
полчаса его глазам представилась бы странная картина. Далеко,
на самом краю соляной равнины, показалось крошечное облачко
пыли; поначалу еле заметное, сливающееся с дымкой на горизонте,
оно постепенно разрасталось вверх и вширь, пока не превратилось
в плотную тучу. Она увеличивалась все больше, и наконец стало
ясно, что эта пыль поднята множеством движущихся живых существ.
Будь эти места более плодородны, можно было бы подумать, что
это бизоны, которые огромными стадами пасутся в прериях. Но
здесь, в мертвой пустыне, вряд ли водились бизоны. Облако
медленно приближалось к одинокой скале, где спали двое
несчастных. Сквозь дымку пыли показались парусиновые крыши
повозок и силуэты вооруженных всадников — загадочное явление
оказалось двигавшимся с, запада караваном. Но каким караваном!
Когда головная его часть приблизилась к скале, на горизонте еще
не было видно конца. Пересекая огромную равнину, тянулись
нестройными вереницами телеги, крытые повозки, всадники, пешие,
множество женщин, сгибавшихся под ношей; были здесь и дети,
семенившие возле повозок или выглядывавшие из-под белых
парусиновых крыш. Очевидно, это была не просто партия
переселенцев, а целое кочевое племя, которое какие-то
обстоятельства вынудили искать себе нового пристанища. В ясном
воздухе над этим громадным скопищем людей плыл разноголосый
гул, смешанный с топотом, ржанием лошадей и скрипом колес. Но
как ни громок был этот шум, он не разбудил обессиленных
путников, спавших на скале.
Во главе колонны ехало несколько всадников в темной
домотканой одежде и с ружьями за спиной. Лица их были
неподвижны и суровы. У подножия скалы они остановились и стали
совещаться.
— Родники направо, братья, — сказал всадник с гладко
выбритым лицом, жестким складом рта и сильной проседью в
волосах.
— Направо от Сьерра-Бланка, — стало быть, мы выедем к
Рио-Гранде, — отозвался другой.
— Не бойтесь остаться без воды! — воскликнул третий. —
Тот, кто мог высечь воду из скал, не покинет свой избранный
народ!
— Аминь! Аминь! — подхватили остальные.
Они собирались двинуться дальше, как вдруг самый молодой и
зоркий из них удивленно вскрикнул, указывая на зубчатый утес
над ними. Вверху, ярко выделяясь на сером камне, трепетал
клочок розовой ткани. Всадники мгновенно сдержали лошадей и
перекинули ружья на грудь. Отделившись от колонны, к ним на
подмогу галопом поскакала еще группа всадников. У всех на устах
было одно слово: "Краснокожие".
— Тут не может быть много индейцев, — сказал седоволосый
человек, судя по всему, глава отряда. — Мы миновали племя
поуни, а по эту сторону гор других племен нет.
— Брат Стэнджерсон, я пойду вперед и посмотрю, что там
такое, — вызвался один из всадников.
— И я! И я! — раздались голоса.
— Оставьте лошадей здесь, мы будем ждать вас внизу, —
распорядился старший.
Молодые люди мгновенно спрыгнули с лошадей и, привязав их,
начали карабкаться по крутизне вверх, к розовому предмету,
разжегшему их любопытство. Они взбирались быстро и бесшумно, с
той ловкостью и уверенностью движений, какая бывает только у
опытных лазутчиков. Стоявшие внизу следили, как они
перепрыгивали с уступа на уступ, пока наконец не увидели их
фигуры вверху, на фоне неба. Тот юноша, что первый поднял
тревогу, опередил остальных. Люди, шедшие следом, вдруг
увидели, как он удивленно вскинул руки, и, догнав его, тоже
остановились, пораженные представшим перед ними зрелищем.
На маленькой площадке, венчавшей голую вершину, высился
гигантский валун, а возле него лежал крупный, но невероятно
исхудалый мужчина с длинной бородой. По безмятежному выражению
его изможденного лица и по ровному дыханию было видно, что он
крепко спит. Рядом, обхватив его темную жилистую шею круглыми
беленькими ручками и положив голову ему на грудь, спала
девочка. Ее золотистые волосы рассыпались по вытертому бархату
его куртки, розовые губы чуть раздвинулись в счастливой улыбке,
показывая ровный ряд белоснежных зубов. Ее пухлые белые ножки в
белых носочках и аккуратных туфельках с блестящими пряжками
представляли странный контраст с длинными высохшими ногами ее
спутника. Над ними, на краю скалы, торжественно и мрачно
восседали три сарыча; при появлении пришельцев они с хриплым,
сердитым клекотом медленно взмыли вверх.
Крик этих мерзких птиц разбудил спящих; они подняли
головы, растерянно озираясь вокруг. Мужчина, шатаясь, встал и
поглядел вниз, на равнину, такую пустынную в тот час, когда его
сморил сон, а теперь кишевшую множеством людей и животных. Не
веря своим глазам, он провел рукой по лицу.
— Вот это, наверное, и есть предсмертный бред, —
пробормотал он. Девочка стояла рядом, держась за полу его
куртки, и молча глядела вокруг широко раскрытыми глазами.
Пришельцам быстро удалось убедить несчастных, что их
появление не галлюцинация. Один из них поднял девочку и посадил
себе на плечо, а двое других, поддерживая изможденного путника,
помогли ему спуститься вниз и подойти к каравану.
— Меня зовут Джоном Ферье, — сказал он. — Нас было
двадцать два человека, остались в живых только я да эта
малютка. Остальные погибли от голода и жажды еще там, на юге.
— Это твоя дочь? — спросил кто-то.
— Теперь моя! — вызывающе сказал путник. — Моя, потому
что я ее спас. Никому ее не отдам! С этого дня она — Люси
Ферье. Но вы-то кто? — спросил он, с любопытством глядя на
своих рослых загорелых спасителей. — Похоже, вас тут целая
туча!
— Почти десять тысяч! — ответил один из молодых людей.
— Мы божьи чада в изгнании, избранный народ ангела Мерена.
— В первый раз о таком слышу, — сказал путник. —
Порядочно же у него избранников, как я погляжу!
— Не смей кощунствовать! — строго прикрикнул его
собеседник. — Мы те, кто верит в святые заповеди, начертанные
египетскими иероглифами на скрижалях кованого золота, которые
были вручены святому Джозефу Смиту в Палмайре. Мы прибыли из
Нову в штате Иллинойс, где мы построили свой храм. Мы
скрываемся от жестокого тиранства и от безбожников и ищем
убежище, пусть даже среди голой пустыни.
Название "Нову", видимо, что-то напомнило Джону Ферье.
— А, теперь знаю, — сказал он. — Вы мормоны12.
— Да, мы мормоны, — в один голос подтвердили незнакомцы.
— Куда же вы направляетесь?
— Мы не знаем. Нас ведет рука Господа в лице нашего
Провидца. Сейчас ты предстанешь перед ним. Он скажет, что с
тобой делать.
К этому времени они уже спустились к подножию горы; их
ждала целая толпа пилигримов — бледные, кроткие женщины,
крепенькие, резвые дети и озабоченные мужчины с суровыми
глазами. Увидев, как изможден путник и как мала шедшая с ним
девочка, они разразились возгласами удивления и сочувствия. Но
сопровождающие, не останавливаясь, вели их дальше, пока не
очутились возле повозки, которая была гораздо больше остальных
и украшена ярче и изящнее. Ее везла шестерка лошадей, другие же
повозки были запряжены парой и лишь немногие — четверкой.
Рядом с возницей сидел человек лет тридцати на вид; такая
крупная голова и волевое лицо могли быть только у вождя. Он
читал толстую книгу в коричневом переплете; когда подошла
толпа, он отложил книгу и со вниманием выслушал рассказ о
происшедшем. Затем он повернулся к путникам.
— Мы возьмем вас с собой, — торжественно произнес он, —
лишь в том случае, если вы примете нашу веру. Мы не потерпим
волков в нашем стаде. Если вы окажетесь червоточиной,
постепенно разъедающей плод, то пусть лучше ваши кости истлеют
в пустыне. Согласны вы идти с нами на этих условиях?
— Да, я пойду с вами на каких угодно условиях! — с такой
пылкостью воскликнул Ферье, что суровые старейшины не могли
удержаться от улыбки. И только строгое выразительное лицо вождя
не изменило прежнего выражения.
— Возьми его к себе, брат Стэнджерсон, — сказал он, —
накорми и напои его и ребенка. Поручаю тебе также научить их
нашей святой вере. Но мы слишком долго задержались. Вперед,
братья! В Сион!
— В Сион! В Сион! — воскликнули стоявшие поблизости
мормоны. Этот клич, подхваченный остальными, понесся по
длинному каравану и, перейдя в неясный гул, затих где-то в
дальнем его конце. Защелкали кнуты, заскрипели колеса, Повозки
тронулись с места, и караван снова потянулся через пустыню.
Старейшина, попечениям которого Провидец поручил двух путников,
отвел их в свой фургон, где их накормили обедом.
— Вы будете жить здесь, — сказал он. — Пройдет
несколько дней, и ты совсем окрепнешь. Но не забывай, что
отныне и навсегда ты принадлежишь к нашей вере. Так сказал
Бригем Янг13, а его устами говорил Джозеф Смит, то есть глас
Божий.
ГЛАВА II. ЦВЕТОК ЮТЫ
Здесь, пожалуй, не место вспоминать все бедствия и
лишения, которые пришлось вынести беглым мормонам, пока они не
нашли свою тихую пристань. С беспримерным в истории упорством
они пробирались от берегов Миссисипи до западных отрогов
Скалистых гор. Дикари, хищные звери, голод, жажда, изнеможение
и болезни — словом, все препятствия, которые природа ставила
на их пути, преодолевались с чисто англосаксонской стойкостью.
И все же долгий путь и бесконечные беды расшатали волю даже
самых отважных. Когда внизу перед ними открылась залитая
солнцем широкая долина Юты, когда они услышали от своего вождя,
что это и есть земля обетованная и что эта девственная земля
отныне будет принадлежать им навеки, все, как один, упали на
колени, в жарких молитвах благодаря Бога.
Янг оказался не только смелым вожаком, но и толковым
управителем. Вскоре появились карты местности и чертежи с
планировкой будущего города. Вокруг него были разбиты участки
для ферм, распределявшиеся соответственно положению каждого.
Торговцам предоставили возможность заниматься торговлей,
ремесленникам — своим ремеслом. Городские улицы и площади
возникали словно по волшебству. В долине осушали болота,
ставили изгороди, расчищали поля, сажали, сеяли, и на следующее
лето она золотилась зреющей пшеницей. В этом необычном
поселении все росло, как на дрожжах. И быстрее всего вырастал
огромный храм в центре города; с каждым днем он становился все
выше и обширней. С ранней зари до наступления ночи возле этого
монумента, воздвигаемого поселенцами тому, кто благополучно
провел их через множество опасностей, стучали молотки и визжали
пилы.
Два одиноких путника, Джон Ферье и маленькая девочка,
делившая его судьбу в качестве приемной дочери, прошли с
мормонами до конца их трудных странствий. Маленькая Люси удобно
путешествовала в повозке Стэнджерсона, где вместе с нею
помещались три жены мормона и его сын, бойкий, своевольный
мальчик двенадцати лет. Детская душа обладает упругостью, и
Люси быстро оправилась от удара, причиненного смертью матери;
вскоре она стала любимицей женщин и привыкла к новой жизни на
колесах под парусиновой крышей. А Ферье, окрепнув после
невзгод, оказался полезным проводником и неутомимым охотником.
Он быстро завоевал уважение мормонов, и, добравшись наконец до
земли обетованной, они единодушно решили, что он заслуживает
такого же большого и плодородного участка земли, как и все
прочие поселенцы, разумеется, за исключением Янга и четырех
главных старейшин — Стэнджерсона, Кемболла, Джонстона и
Дреббера, которые были на особом положении.
На своем участке Ферье поставил добротный бревенчатый
сруб, а в последующие годы делал к нему пристройки, и в конце
концов его жилище превратилось в просторный загородный дом.
Ферье обладал практической сметкой, любое дело спорилось в его
ловких руках, а железное здоровье позволяло ему трудиться на
своей земле от зари до зари, поэтому дела на ферме шли отлично.
Через три года он стал зажиточнее всех своих соседей, через
шесть лет был состоятельным человеком, через девять — богачом,
а через двенадцать лет в Солт-Лейк-Сити не нашлось бы и десяти
человек, которые могли бы сравняться с ним. От Солт-Лейк-Сити
до далекого хребта Уосатч не было имени известнее, чем имя
Джона Ферье.
И только одно-единственное обстоятельство огорчало и
обижало его единоверцев. Никакие доводы и уговоры не могли
заставить его взять себе, по примеру прочих, несколько жен. Он
не объяснял причины отказа, но держался своего решения твердо и
непреклонно. Одни обвиняли его в недостаточной приверженности к
принятой им вере, другие считали, что он просто скупец и не
желает лишних расходов. Некоторые утверждали, что всему
причиной старая любовь и что где-то на берегах Атлантического
океана по нему тоскует белокурая красавица. Но как бы то ни
было, Ферье упорно оставался холостяком. В остальном же он
строго следовал вере поселенцев и слыл человеком набожным и
честным.
Люси Ферье росла в бревенчатом доме и помогала приемному
отцу во всех его делах. Мать и нянек ей заменяли свежий горный
воздух и целительный аромат сосен. Время шло, и с каждым годом
она становилась все выше и сильнее, все ярче рдел ее румянец, и
все более упругой делалась походка. И не в одном путнике,
проезжавшем по дороге мимо фермы Ферье, оживали вдруг давно
заглохшие чувства при виде стройной девичьей фигурки,
мелькавшей на пшеничном поле или сидевшей верхом на отцовском
мустанге, которым она правила с легкостью и изяществом
настоящей дочери Запада. Бутон превратился в цветок, и в тот
год, когда Джон Ферье оказался самым богатым из фермеров, его
дочь считалась самой красивой девушкой во всей Юте.
Конечно, не отец был первым, кто заметил превращение
ребенка в женщину. Отцы вообще замечают это редко. Перемена
совершается так постепенно и неуловимо, что ее невозможно
определить точной датой. Ее не сознает даже сама девушка, пока
от звука чьего-то голоса или прикосновения чьей-то руки не
затрепещет ее сердце и она вдруг с гордостью и страхом не
почувствует, что в ней зреет что-то новое и большое. Редкая
женщина не запомнит на всю жизнь тот пустяковый случай, который
возвестил ей зарю новой жизни. Для Люси Ферье этот случай был
отнюдь не пустяковым, не говоря уже о том, что он повлиял на ее
судьбу и судьбы многих других.
Стояло жаркое июньское утро. Мормоны трудились, как пчелы,
— недаром они избрали своей эмблемой пчелиный улей. Над
полями, над улицами стоял деловитый гул. По пыльным дорогам
тянулись длинные вереницы нагруженных тяжелой поклажей мулов —
они шли на запад, ибо в Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка,
а путь по суше проходил через город Избранных. Туда же
двигались гурты овец и волов с дальних пастбищ, тянулись
караваны усталых переселенцев; нескончаемое путешествие
одинаково изматывало и людей и животных.
Сквозь эту пеструю толчею с уверенностью искусного
наездника скакала на своем мустанге Люси Ферье. Лицо ее
раскраснелось, длинные каштановые волосы развевались за спиной.
Отец послал ее в город с каким-то поручением, и, думая лишь о
деле и о том, как она его выполнит, девушка с бесстрашием
юности врезалась в самую гущу движущейся толпы. Охотники за
золотом, обессиленные долгой дорогой, с восторженным изумлением
глазели ей вслед. Даже бесстрастным индейцам, обвешанным
звериными шкурами, изменила их привычная выдержка, и они
восхищенно разглядывали эту бледнолицую красавицу.
У самой окраины города дорогу запрудило огромное стадо
скота, с ним еле справлялись пять-шесть озверевших пастухов.
Люси, горевшей нетерпением, показалось, что животные
расступились, и она решила ехать напрямик сквозь стадо. Но едва
она успела въехать в образовавшийся проезд, как ряды животных
снова сомкнулись, и она очутилась в живом потоке, со всех
сторон окруженная длиннорогими быками с налитыми кровью
глазами. Девушка привыкла управляться со скотом и, ничуть не
растерявшись, при каждой возможности подгоняла лошадь, надеясь
пробиться вперед. К несчастью, один из быков случайно или
намеренно боднул мустанга в бок, и тот мгновенно пришел в
неистовство. Храпя от ярости, он взвился на дыбы, загарцевал,
заметался так, что, будь Люси менее искусной наездницей, он
непременно сбросил бы ее с седла. Положение становилось
опасным. Каждый раз, опуская передние копыта, взбешенный
мустанг снова натыкался на рога и снова вставал на дыбы,
разъяряясь еще больше. Девушка изо всех сил старалась
удержаться в седле, иначе ее ждала страшная смерть под копытами
грузных, перепуганных быков. Она не знала, что делать; у нее
закружилась голова, рука, сжимавшая поводья, ослабела.
Задыхаясь от пыли, от запаха разгоряченных животных, она в
отчаянии чуть было не выпустила из рук поводья, как вдруг рядом
послышался ободряющий голос, и она поняла, что ей пришли на
помощь. И тотчас же смуглая мускулистая рука схватила
испуганного мустанга за уздечку, и незнакомый всадник,
протискиваясь между быков, вскоре вывел его на окраинную улицу.
— Надеюсь, вы не пострадали, мисс? — почтительно
обратился к Люси ее спаситель.
Взглянув в его энергичное смуглое лицо, она весело
рассмеялась.
— Я ужасно струсила, — наивно сказала она, — вот уж не
думала, что мой Пончо испугается стада быков!
— Слава Богу, что вы удержались в седле, — серьезно
произнес всадник, высокий молодой человек в грубой охотничьей
куртке и с длинным ружьем за спиной. Лошадь под ним была
крупная, чалой масти.
— Вы, должно быть, дочь Джона Ферье? — спросил он. — Я
видел, как вы выезжали из ворот его фермы. Когда вы его
увидите, спросите, помнит ли он Джефферсона Хоупа из
Сент-Луиса. Если он тот самый Ферье, то они с моим отцом были
очень дружны.
— Почему жеее вам не зайти и не спросить об этом самому?
— спокойно спросила девушка.
Молодому человеку, очевидно, понравилось это предложение
— у него даже заблестели глаза.
— Я бы с удовольствием, — сказал он, — но мы два месяца
пробыли в горах, и я не знаю, удобно ли в таком виде делать
визиты. Придется принять нас такими, как есть.
— Он примет вас с огромной благодарностью, и я тоже, —
ответила Люси. — Он очень любит меня. Если бы меня растоптали
эти быки, он горевал бы всю жизнь.
— Я тоже, — сказал молодой охотник.
— Вы? Но вам-то что до меня? Ведь мы с вами даже не
друзья.
Смуглое лицо охотника так помрачнело, что Люси Ферье
громко рассмеялась.
— О, не принимайте это всерьез, — сказала она. —
Конечно, теперь вы наш друг. Приходите к нам непременно! А
