ушли из-под власти святых. Они доехали до самого глухого места
на всем пути, как вдруг девушка испуганно вскрикнула и указала
наверх. Там, над самой тропинкой, на темной скале четко
выделялся на фоне неба силуэт одинокого часового. И в ту же
минуту часовой заметил их, и над безмолвным ущельем прогремел
окрик: "Кто идет?"
— Путники в Неваду, — отозвался Джефферсон Хоуп,
хватаясь за ружье, лежавшее поперек седла.
Часовой, взведя курок, вглядывался в них сверху, видимо,
не удовлетворенный ответом Хоупа.
— Кто дал разрешение? — спросил он.
— Священный Совет Четырех, — сказал Ферье. Живя среди
мормонов, он знал, что Совет Четырех представляет собою высшую
власть.
— Девять к семи! — крикнул часовой.
— Семь к пяти, — быстро ответил Джефферсон Хоуп,
вспомнив подслушанный в саду пароль.
— Проезжайте с Богом, — сказал голос сверху.
За сторожевым постом дорога стала шире, и лошади перешли
на рысь. Оглянувшись, путники увидели одинокого человека,
который стоял, опершись на ружье, и поняли, что благополучно
миновали границу страны избранного народа. Впереди их ждала
свобода!
ГЛАВА V. АНГЕЛЫ-МСТИТЕЛИ
Всю ночь они ехали по извилистым ущельям, по петляющим
каменистым тропам. Не раз они сбивались с пути, но Хоуп,
отлично знавший горы, снова выводил их на правильную доро1у.
Когда рассвело, перед ними открылось зрелище удивительной, хотя
и дикой красоты. Со всех сторон их обступали огромные снежные
вершины — каждая словно выглядывала из-за плеча другой, чтобы
увидеть дальние горизонты. Их скалистые склоны были так круты,
что сосны и лиственницы как бы висели над головами проезжих и,
казалось, первый же порыв ветра сбросит их вниз. И, наверное,
эти опасения были не напрасны: голая долина была сплошь усеяна
деревьями и валунами, рухнувшими сверху. Когда беглецы
проезжали долиной, где-то неподалеку сорвался огромный камень и
с сиплым грохотом покатился вниз, будя эхо в гулких ущельях и
перепугав усталых лошадей, которые вдруг понеслись вскачь.
Над горизонтом медленно вставало солнце, и снежные вершины
загорались одна за другой, как фонарики на празднестве, пока
все сразу не запылали красным пламенем. Путники невольно
залюбовались этим великолепным зрелищем — они даже ощутили
прилив новых сил. Сделав привал у ручья, вытекавшего из
какого-то ущелья, они наскоро перекусили и напоили лошадей.
Люси и ее отец охотно остались бы здесь подольше, но Джефферсон
Хоуп был неумолим.
— Они уже пустились в погоню за нами, — сказал он. —
Теперь все зависит от быстроты. Доберемся до Карсона — и можем
отдыхать хоть всю жизнь.
Весь день они пробирались по ущельям и к вечеру, по их
расчетам, были больше чем за тридцать миль от своих врагов. Они
нашли себе приют на ночь под выступом скалы, где кое-как можно
было укрыться от холодного ветра, и там, прижавшись друг к
другу, чтобы согреться, проспали несколько часов, но еще до
рассвета снова пустились в путь. Они не замечали никаких
признаков погони, и Джефферсон Хоуп начал уже думать, что им
удалось ускользнуть от страшной организации, гнев которой они
навлекли на себя. Он не знал, как далеко простирается ее
железная рука и как скоро она сожмет их в кулак и раздавит.
В середине второго дня их странствий скудные запасы еды
почти истощились. Впрочем, это мало беспокоило охотника: в
горах водилась дичь, а ему и прежде часто приходилось добывать
себе пищу с помощью ружья. Найдя укромный уголок, он собрал
кучу валежника и разжег яркий костер, чтобы Люси и старый Ферье
могли погреться. Они находились на высоте около пяти тысяч
футов над уровнем моря, и воздух резко похолодал. Привязав
лошадей и кивнув на прощание Люси, он перебросил ружье через
плечо и отправился на поиски какой-нибудь дичи. Пройдя немного,
он оглянулся: старик и девушка сидели у костра, а за ними
неподвижно стояли привязанные лошади. Затем их заслонили собою
скалы.
Он прошел мили две, блуждая по ущельям, но ничего не
нашел, хотя по ободранной кое-где коре деревьев и по другим
приметам он заключил, что где-то поблизости обитает множество
медведей. Потратив на тщетные поиски часа два-три, он вконец
отчаялся и хотел было повернуть обратно, как вдруг, подняв
глаза, увидел нечто такое, от чего радостно забилось его
сердце. На выступе высокой скалы, футах в трехстах —
четырехстах над ним стояло животное, с виду похожее на овцу, но
с гигантскими рогами. Снежный баран — так называлось это
животное — был, вероятно, вожаком стада, которого Хоуп не мог
увидеть снизу. К счастью, баран смотрел в другую сторону и не
заметил охотника. Джефферсон Хоуп бросился на землю, положил
дуло ружья на камень и долго прицеливался, прежде чем спустить
курок. Наконец он выстрелил; животное подпрыгнуло, чуть-чуть
задержалось на краю выступа и рухнуло вниз в долину.
Снежный баран оказался таким тяжеловесным, что охотник не
стал тащить его на себе и отрезал лишь заднюю ногу и часть
бока. Взвалив свои трофеи на плечо, он поспешил в обратный
путь, так как начинало уже смеркаться. Но не успел он пройти и
нескольких шагов, как понял, что, увлекшись поисками, он забрел
в незнакомые места и теперь будет не так-то легко отыскать
дорогу обратно. Долину окружали ущелья, ничем не отличавшиеся
одно от другого. По какому-то из них он прошел около мили и
наткнулся на горный поток, который, как он точно помнил, не
встречался ему по пути в долину. Убедившись, что он заблудился,
охотник попробовал было пойти по другому ущелью — и опять ему
пришлось повернуть обратно. Быстро надвигалась ночь и почти уже
стемнело, когда он наконец нашел ущелье, которое показалось ему
знакомым. Но и тут ему стоило большого труда не сбиться с пути:
луна еще не взошла, и среди высоких скал царила полная тьма.
Сгибаясь под тяжелой ношей, измученный бесконечными
блужданиями, Джефферсон Хоуп брел вперед, подбадривая себя
мыслью, что с каждым шагом он все ближе к Люси и что мяса,
которое он несет, хватит им до конца путешествия.
Наконец, он подошел ко входу в то самое ущелье, где
оставил Люси и ее отца. Даже в темноте Хоуп узнал очертания
скал, окружавших долину. Должно быть, подумал он, о нем уже
беспокоятся — ведь он ушел почти пять часов назад. У него
стало радостно на душе; он приставил руки ко рту, и гулкое эхо
далеко разнесло веселый клич, которым он оповещал о своем
возвращении. Он прислушался, ожидая ответа. Ни звука, кроме его
собственного голоса, прогремевшего в мрачных безмолвных ущельях
и снова и снова повторяемого эхом. Он крикнул еще раз, погромче
прежнего, и опять не услышал никакого отклика от друзей, с
которыми так недавно расстался. В сердце его закралась неясная,
беспричинная тревога; он в смятении ринулся вперед, сбросив с
плеч свою ношу.
Обогнув скалу, он увидел площадку, где был разведен
костер. Там еще дымилась куча золы, но, очевидно, никто не
поддерживал огонь после его ухода. Вокруг царила все та же
мертвая тишина. Его смутные опасения превратились в
уверенность; он подбежал ближе. Возле тлеющих остатков костра
не было ни одного живого существа: девушка, старик, лошади —
все исчезли. Было ясно, что в его отсутствие сюда нагрянула
страшная беда — беда, которая настигла их всех, не оставив
никаких следов.
У Джефферсона Хоупа, потрясенного тяжким ударом, вдруг все
поплыло перед глазами, и ему пришлось опереться на ружье, чтобы
не упасть. Однако он был человеком действия и быстро преодолел
свою слабость. Выхватив из золы тлеющую головешку, он дул, пока
она не запылала, и, светя себе этим факелом, принялся
осматривать маленький лагерь. Земля была истоптана конскими
копытами, значит, на беглецов напал большой отряд всадников, а
по направлению следов было видно, что отсюда они повернули
обратно, к Солт-Лейк-Сити. Очевидно, они увезли с собой и
старика и девушку. Джефферсон Хоуп почти убедил себя, что это
так, но вдруг сердце его дрогнуло и нервы напряглись до
предела. Чуть поодаль он увидел нечто такое, чего здесь не было
прежде, — небольшую кучку красноватой земли. Сомнений быть не
могло — это недавно засыпанная могила. Молодой охотник подошел
ближе: из земли торчала палка, в ее расщепленный конец был
засунут листок бумаги. Джефферсон Хоуп прочел краткую, но
исчерпывающую надпись:
Джон Ферье
из Солт-Лейк-Сити
умер 4 августа 1860.
Значит, мужественного старого фермера, с которым он
расстался так недавно, уже нет в живых и вот это — все, что
написали на его могиле! Джефферсон Хоуп дико огляделся вокруг,
ища вторую могилу. Второй не оказалось. Люси увезли с собой эти
чудовища, она обречена быть одной из жен в гареме сына
старейшины. Поняв, что судьба ее решена и что он бессилен
помешать мормонам, молодой человек горько пожалел, что не лежит
вместе со стариком в этой тихой могиле.
Но деятельная натура снова преодолела апатию, которую
порождает отчаяние. Если он не в силах помочь девушке, то по
крайней мере может посвятить свою жизнь отмщению. Наряду с
безграничным терпением и настойчивостью в характере Джефферсона
Хоупа была и мстительность — это, вероятно, передалось ему от
индейцев, среди которых он вырос. Стоя у потухшего костра, он
чувствовал, что облегчить его горе может только полное
возмездие врагам, совершенное его собственной рукой. Отныне его
сильная воля и неутомимая энергия будут посвящены только этой
единственной цели. Бледный и угрюмый, Джеффесон Хоуп пошел
туда, где он бросил мясо убитого барана, потом развел огонь и
приготовил себе еду на несколько дней. Он сложил мясо в мешок
и, несмотря на усталость, отправился в путь через горы, по
следам ангелов-мстителей.
Пять дней, чуть не падая от изнеможения, сбивая до крови
ноги, брел он по тем же ущельям, где недавно проезжал верхом.
Ночью он забывался на несколько часов где-нибудь на земле среди
скал, но еще до рассвета поднимался и снова шагал дальше. На
шестой день он дошел до Орлиного ущелья, откуда начался их
неудачный побег. Перед ним открылся вид на гнездо мормонов.
Джефферсон Хоуп, обессилевший, изможденный, оперся на ружье и
яростно погрозил кулаком широко раскинувшемуся внизу
безмолвному городу. Он увидел флаги на главных улицах:
очевидно, там происходило какое-то торжество. Раздумывая, что
бы это могло значить, он услышал топот копыт — к нему
приближался какой-то всадник. Хоуп узнал в нем мормона по имени
Каупер, которому он не раз оказывал услуги. Он подошел к нему,
надеясь выведать что-нибудь о судьбе Люси.
— Я Джефферсон Хоуп, — сказал он. — Вы меня помните?
Мормон уставился на него с нескрываемым изумлением. И в
самом деле, трудно было узнать прежнего молодого щеголеватого
охотника в этом грязном оборванце с мертвенно-бледным лицом и
горящими глазами. Но когда он в конце концов убедился, что
перед ним Джефферсон Хоуп, изумление на его лице сменилось
ужасом.
— Вы с ума сошли! Зачем вы сюда явились? — воскликнул
он. — Если кто увидит, что я с вами разговариваю, мне
несдобровать! Священный Совет Четырех дал приказ арестовать вас
за то, что вы помогли сбежать Ферье и его дочери!
— Не боюсь я ни вашего Совета, ни его приказов, — твердо
сказал Хоуп. — Вы, должно быть, что-нибудь о них знаете.
Заклинаю вас всем, что для вас дорого, ответите мне на
несколько вопросов. Мы же были друзьями. Ради Бога, не
отказывайте мне в этой просьбе!
— Ну, что вам нужно? — беспокойно озираясь, спросил
мормон. — Скорее только. У скал есть уши, а у деревьев —
глаза.
— Что с Люси Ферье?
— Ее вчера обвенчали с младшим Дреббером. Эй, эй, да что
с вами такое? Вы просто помертвели!
— Пустяки, — побелевшими губами еле выговорил Хоуп и
опустился на камень. — Вы говорите, обвенчали?
— Да, вчера. Потому и флаги возле храма вывесили. Младший
Дреббер и младший Стэнджерсон все спорили, кому из них она
достанется. Оба были в отряде, который помчался в погоню, и
Стэнджерсон застрелил ее отца, и это вроде бы давало ему
преимущество, но на Совете у Дреббера была сильная поддержка, и
Провидец отдал девушку ему. Только, думается мне, ненадолго,
вчера по лицу ее было видно, что не жить ей на этом свете. Не
женщина стояла под венцом, а привидение. Вы что, уходите?
— Ухожу, — сказал Джефферсон Хоуп, поднимаясь.
Его застывшее, суровое лицо, казалось, было высечено из
мрамора, и только глаза горели недобрым огнем.
— Куда же вы идете?
— Это неважно, — ответил он и, вскинув ружье на плечо,
побрел в ущелье, а оттуда — в самое сердце гор, к логовам
хищных зверей. Среди них не было более опасного и свирепого
зверя, чем он сам.
Предсказание мормона сбылось. Подействовала на нее ужасная
смерть отца или ненавистный насильственный брак, но бедняжка
Люси, ни разу не поднявшая глаз, стала чахнуть и через месяц
умерла. Вечно пьяный Дреббер, который женился на Люси главным
образом из-за состояния Джона Ферье, не слишком скорбел о своей
утрате. Ее оплакивали остальные его жены, по обычаю мормонов
просидевшие у ее гроба всю ночь накануне погребения. А когда
забрезжил рассвет, дверь вдруг распахнулась, и перепуганные,
изумленные женщины увидели перед собой косматого одичалого
человека в лохмотьях. Не обращая внимания на сбившихся в кучу
женщин, он подошел к бездыханному телу, в котором еще так
недавно обитала чистая душа Люси Ферье. Нагнувшись, он
благоговейно прижался губами к ее холодному лбу, потом поднял
ее руку и снял с пальца обручальное кольцо.
— Она не ляжет в могилу с этим кольцом! — гневно
прорычал он и, прежде чем женщины успели поднять тревогу,
бросился на лестницу и исчез. Все это было так диковинно и
произошло так быстро, что женщины не поверили бы себе и не
убедили других, если бы не один неоспоримый факт: маленький
золотой ободок, символ брака, исчез с ее пальца.
Несколько месяцев Джефферсон Хоуп бродил по горам, вел
странную полузвериную жизнь и лелеял в своем сердце свирепую
жажду мести. В городе ходили слухи о таинственном существе,
которое обитало в глухих горных ущельях и не раз прокрадывалось
к окраинам города. Однажды в окно Стэнджерсона влетела пуля и
расплющилась о стену в каком-нибудь футе от его головы. Другой
раз возле проходившего под скалой Дреббера пролетел огромный
камень, — он избежал ужасной смерти лишь потому, что мгновенно
бросился ничком на землю. Оба молодых мормона сразу догадались,
кто покушался на их жизнь, и неоднократно устраивали набеги в
горы, надеясь поймать или убить своего врага, но все их попытки
кончались безуспешно. Тогда они решили из предосторожности не
выходить из дома в одиночку, тем более вечером, а возле своих
домов поставили караульных. Но постепенно они перестали
соблюдать осторожность, ибо враг больше не давал о себе знать,
и они надеялись, что время остудило его мстительный пыл.
Это было далеко не так, оно скорее усилило его. Охотник,
упрямый и неподатливый по натуре, был так одержим навязчивой
мыслью о мести, что не мог уже думать больше ни о чем другом.
Однако он обладал прежде всего практическим умом. Он
вскоре понял, что даже его железный организм не выдержит
постоянных испытаний, которым он себя подвергал. Жизнь под
открытым небом и отсутствие здоровой пищи подорвали его силы.
Но если он тут, в горах, околеет как собака, кто же отомстит
негодяям? А его, конечно, ждет именно такая смерть, если он
будет вести тот же образ жизни. Он знал, что это сыграет на
руку его врагам, и поэтому заставил себя вернуться в Неваду, на
свои рудники, чтобы восстановить здоровье и накопить денег, а
потом снова добиваться своей цели, не терпя особых лишений.
Он намеревался прожить в Неваде не больше года, но всякие
непредвиденные обстоятельства задержали его на пять лет.
Несмотря на долгий срок, он так же остро чувствовал свое горе и
так же жаждал мести, как в ту памятную ночь, когда он стоял у
могилы Джона Ферье. Он вернулся в Солт-Лейк-Сити, изменив свой
облик и назвавшись другим именем. Его ничуть не забегала
собственная участь — лишь бы удалось свершить справедливое
возмездие. В городе его ждали плохие вести. Несколько месяцев
назад среди избранного народа произошел раскол: младшие члены
церкви взбунтовались против власти старейшин. В результате
некоторая часть недовольных отказалась от мормонской веры и
покинула Юту. Среди них были Дреббер и Стэнджерсон; куда они
уехали, никто не знал. Говорили, будто Дребберу удалось
выручить за свое имущество немалые деньги и он уехал богачом, а
его товарищ Стэнджерсон был сравнительно беден. Однако никто не
мог подсказать, где их следует разыскивать.
Многие даже самые мстительные люди, столкнувшись с таким
препятствием, перестали бы и думать о возмездии, но Джефферсон
Хоуп не колебался ни минуты. Денег у него было немного, но он,
хватаясь за любую возможность подработать и кое-как сводя концы
с кошами, ездил из города в город, разыскивая своих врагов. Год
проходил за годом, черные волосы Хоупа засеребрились сединой, а
он, как ищейка, все рыскал по городам, сосредоточившись на той
единственной цели, которой посвятил свою жизнь. И наконец его
упорство было вознаграждено. Проходя по улице, он бросил всего
лишь один взгляд на мелькнувшее в окне лицо, но этого было
достаточно: теперь он знал, что люди, за которыми он гонится
столько лет, находятся здесь, в Кливленде, штат Огайо. Он
вернулся в свое жалкое жилище с готовым планом мест. Случилось,
однако, так, что Дреббер, выглянувший в окно, заметил бродягу
на улице и прочел в его глазах свой смертный приговор. Вместе
со Станджерсоном, который стал его личным секретарем, он
кинулся к мировое судье и заявил, что их из ревности преследует
старый соперник и им угрожает опасность. В тог же вечер
Джефферсон Хоуп был арестован, и так как не нашлось никого, кто
бы взял его на поруки, то он просидел в тюрьме несколько
недель. Выйдя на свободу, Хоуп обнаружил, что дом Дреббера
пуст: он со своим секретарем уехал в Европу.
Мститель снова потерял их следы, и снова ненависть
заставила его продолжать погоню. Но для этого необходимы были
деньги, и он опять стал работать, стараясь сберечь каждый
доллар для предстоящей поездки. Наконец, скопив достаточно,
чтобы не умереть с голода, он уехал в Европу и опять начал
скитаться по городам, не гнушаясь никакой работой и выслеживая
своих врагов. Догнать их, однако, не удавалось. Когда он
добрался до Петербурга, Дреббер и Станджерсон уже уехали в
Париж; он поспешил туда и узнал, что они только что отбыли в
Копенгаген. В столицу Дании он тоже опоздал — они отправились
в Лондон, где наконец-то он и застиг их.
О том, что там произошло, лучше всего узнать из показаний
старого охотника, записанных в дневнике доктора Уотсона,
которому мы и так уже многим обязаны.
ГЛАВА VI. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗАПИСОК ДОКТОРА ДЖОНА УОТСОНА
По-видимому, яростное сопротивление нашего пленника вовсе
не означало, что он пылает ненавистью к нам, ибо, поняв
бесполезность борьбы, он неожиданно улыбнулся и выразил
надежду, что никого не зашиб во время этой свалки.
— Вы, наверное, повезете меня в участок, — обратился он
к Шерлоку Холмсу. — Мой кэб стоит внизу. Если вы развяжете мне
ноги, я сойду сам. А то нести меня будет не так-то легко: я
потяжелел с прежних времен.
Грегсон и Лестрейд переглянулись, очевидно, считая, что
это довольно рискованно, но Шерлок Холмс, поверив пленнику на
слово, тотчас же развязал полотенце, которым были скручены его
щиколотки. Тот встал и прошелся по комнате, чтобы размять ноги.
Помню, глядя на него, я подумал, что не часто можно увидеть
человека столь могучего сложения; выражение решимости и энергии
на его смуглом, опаленном солнцем лице придавало его облику еще
большую внушительность.
— Если случайно место начальника полиции сейчас не
занято, то лучше вас никого не найти, — сказал он, глядя на
моего сожителя с нескрываемым восхищением. — Как вы меня
выследили — просто уму непостижимо!
— Вам тоже следовало бы поехать со мной, — сказал Холмс,
повернувшись к сыщикам.
— Я могу быть за кучера, — предложил Лестрейд.
— Отлично, а Грегсон сядет с нами в кэб. И вы тоже,
доктор. Вы ведь интересуетесь этим делом, так давайте поедем
все вместе.
Я охотно согласился, и мы спустились вниз. Наш пленник не
делал никаких попыток к бегству; он спокойно сел в
принадлежавший ему кэб, а мы последовали за ним. Взобравшись на
козлы, Лестрейд стегнул лошадь и очень быстро доставил нас в
участок. Нас ввели в небольшую комнатку, где полицейский
инспектор, бледный и вялый, выполнявший свои обязанности
механически, со скучающим видом записал имя арестованного и его
жертв.
— Арестованный будет допрошен судьями в течение недели,
— сказал инспектор. — Джефферсон Хоуп, хотите ли вы что-либо
заявить до суда? Предупреждаю: все, что вы скажете, может быть
обращено против вас.
— Я многое могу сказать, — медленно произнес наш
пленник. — Мне хотелось бы рассказать этим джентльменам все.
— Может, расскажете на суде? — спросил инспектор.
— А до суда я, наверное, и не доживу. Не бойтесь, я не
собираюсь кончать самоубийством. Вы ведь доктор? — спросил он,
устремив на меня свои горячие черные глаза.
— Да, — подтвердил я.
— Ну, так положите сюда вашу руку, — усмехнулся Xoyп,
указывая скованными руками на свою грудь.
Я так и сделал и тотчас же ощутил под рукой сильные,
неровные толчки. Грудная клетка его вздрагивала и тряслась, как
хрупкое здание, в котором работает огромная машина. В
наступившей тишине я расслышал в его груди глухие хрипы.
— Да ведь у вас аневризма аорты! — воскликнул я.
— Так точно, — безмятежно отозвался Хоуп. — На прошлой
неделе я был у доктора — он сказал, что через несколько дней
она лопнет. Дело к тому идет уже много лет. Это у меня оттого,
что в горах Соленого озера я долго жил под открытым небом и
питался как попало. Я сделал что хотел, и мне теперь
безразлично, когда я умру, только прежде мне нужно рассказать,
как это все случилось. Не хочу, чтобы меня считали обыкновенным
головорезом.
Инспектор и оба сыщика торопливо посовещались, не нарушат
ли они правила, позволив ему говорить.
— Как вы считаете, доктор, положение его действительно
опасно? — обратился ко мне инспектор.
— Да, безусловно, — ответил я.
— В таком случае наш долг — в интересах правосудия снять
с него показания, — решил инспектор. — Можете говорить,
Джефферсон Хоуп, но еще раз предупреждаю, ваши показания будут
занесены в протокол.
— С вашего позволения, я сяду, — сказал арестованный,
опускаясь на стул. — От этой аневризмы я быстро устаю, да к
тому же полчаса назад мы здорово отколошматили друг друга. Я
уже на краю могилы и лгать вам не собираюсь. Все, что я вам
скажу, — чистая правда, а как вы к ней отнесетесь, меня не
интересует.
Джефферсон Хоуп откинулся на спинку стула и начал свою
удивительную историю. Рассказывал он подробно, очень спокойным
тоном, будто речь шла о чем-то самом обыденном. За точность
приведенного ниже рассказа я ручаюсь, так как мне удалось
раздобыть записную книжку Лестрейда, а он записывал все слово в
слово.
— Вам не так уж важно знать, почему я ненавидел этих
людей, — начал Джефферсон Хоуп, — достаточно сказать, что они
были причиной смерти двух человеческих существ — отца и дочери
— и поплатились за это жизнью. С тех пор, как они совершили
это преступление, прошло столько времени, что мне уже не
удалось бы привлечь их к суду. Но я знал, что они убийцы, и
решил, что сам буду их судьей, присяжными и палачом. На моем
месте вы поступили бы точно так же, если только вы настоящие
мужчины.
Девушка, которую они сгубили, двадцать лет назад должна
была стать моей женой. Ее силком выдали замуж за этого
Дреббера, и она умерла от горя. Я снял обручальное кольцо с
пальца покойницы и поклялся, что в предсмертную минуту он будет
видеть перед собой это кольцо и, умирая, думать лишь о
преступлении, за которое он понес кару. Я не расставался с этим
кольцом и преследовал Дреббера и его сообщника на двух
континентах, пока не настиг обоих. Они надеялись взять меня
измором, но не тут-то было. Если я умру завтра, что очень
вероятно, то умру я с сознанием, что дело мое сделано и сделано
как следует. Я отправил их на тот свет собственной рукой. Мне
больше нечего желать и не на что надеяться.
Они были богачами, а я нищим, и мне было нелегко гоняться
за ними по свету. Когда я добрался до Лондона, у меня не
осталось почти ни гроша; пришлось искать хоть какую-нибудь
работу. Править лошадьми и ездить верхом для меня так же
привычно, как ходить по земле пешком; я обратился в контору
наемных кэбов и вскоре пристроился на работу. Я должен был
каждую неделю давать хозяину определенную сумму, а все, что я
зарабатывал сверх того, шло в мой карман. Мне перепадало
немного, но кое-что удавалось наскрести на жизнь. Самое трудное
для меня было разбираться в улицах — уж такой путаницы, как в
Лондоне, наверное, нигде на свете нет! Я обзавелся планом
города, запомнил главные гостиницы и вокзалы, и тогда дело
пошло на лад.
Не сразу я разузнал, где живут эти мои господа; я
справлялся везде и всюду и наконец выследил их. Они
остановились в меблированных комнатах в Камберуэлле, на той
стороне Темзы. Раз я их нашел, значит, можно было считать, что
они в моих руках. Я отрастил бороду — узнать меня было
невозможно. Оставалось только не упускать их из виду. Я решил
следовать за ними повсюду, чтобы им не удалось улизнуть.
А улизнуть они могли в любую минуту. Мне приходилось
следить за ними, куда бы они ни отправлялись. Иногда я ехал в
своем кэбе, иногда шел пешком, но ехать было удобнее — так им
трудно было бы скрыться от меня. Теперь я мог зарабатывать
только рано по утрам или ночью и, конечно, задолжал хозяину. Но
меня это не заботило; самое главное — они были у меня в руках!
Они, впрочем, оказались очень хитры. Должно быть, они
опасались слежки, поэтому никогда не выходили поодиночке, а в
позднее время и вовсе не показывались на улице. Я колесил за
ними две недели подряд и ни разу не видел одного без другого.
Дреббер часто напивался, но Стэнджерсон всегда была настороже.
Я следил за ними днем и ночью, а удобного для меня случая все
не выпадало; но я не отчаивался — что-то подсказывало мне, что
скоро наступит мой час. Я боялся только, что эта штука у меня в
груди лопнет и я не успею сделать свое дело.
Наконец, как-то под вечер я ездил взад-вперед по
Торки-Террас — так называется улица, где они жили, — и
увидел, что к их двери подъехал кэб. Вскоре вынесли багаж,
потом появились Стэнджерсон и Дреббер, сели в кэб и уехали. У
меня екнуло сердце — чего доброго, они уедут из Лондона! Я
хлестнул лошадь и пустился за ними. Они вышли у Юстонского
вокзала, я попросил мальчишку присмотреть за лошадью и пошел за
ними на платформу. Они спросили, когда отходит поезд на
Ливерпуль; дежурный ответил, что поезд только что ушел, а
следующий отправится через несколько часов. Стэнджерсон, как
видно, был недоволен, а Дреббер вроде даже обрадовался. В
вокзальной сутолоке я ухитрился незаметно пробраться поближе к
ним и слышал каждое слово. Дреббер сказал, что у него есть
маленькое дело; пусть Стэнджерсон подождет его здесь, он скоро
вернется. Стэнджерсон запротестовал, напомнив ему, что они
решили всюду ходит вместе. Дреббер ответил, что дело его
щекотливого свойства и он должен идти один. Я не расслышал слов
Стэнджерсона, но Дреббер разразился бранью и заявил, что
Стэнджерсон, мол, всего лишь наемный слуга и не смеет ему
указывать. Стэнджерсон, видимо, решил не спорить и договорился
с Дреббером, что, если тот опоздает к последнему поезду, он
будет ждать его в гостинице "Холлидей". Дреббер ответил, что
вернется еще до одиннадцати, и ушел.
Наконец-то настала минута, которой я ждал так долго. Враги
были в моих руках. Пока они держались вместе, я бы не мог с
ними справиться, но, очутившись врозь, они были бессильны
против меня. Я, конечно, действовал не наобум. У меня заранее
был составлен план. Месть не сладка, если обидчик не поймет, от
чьей руки он умирает и за что несет кару. По моему плану тот,
кто причинил мне ало, должен был узнать, что расплачивается за
старый грех. Случилось так, что за несколько дней до того я
возил одного джентльмена, он осматривал пустые дома на
Брикстон-роуд и обронил ключ от одного из них в моем кэбе. В
тот же вечер он хватился пропажи, и ключ я вернул, но днем
успел снять с него слепок и заказать такой же. Теперь у меня
имелось хоть одно место в атом огромном городе, где можно было
не бояться, что мне помешают. Самое трудное было залучить туда
Дреббера, и вот сейчас я должен был что-то придумать.
Дреббер пошел по улице, заглянул в одну распивочную, потом
в другую — во второй он пробыл больше получаса. Оттуда он
вышел пошатываясь — видно, здорово накачался. Впереди меня
стоял кэб: он сел в него, а я поехал следом, да так близко, что
морда моей лошади была почти впритык к задку его кэба. Мы
проехали мост Ватерлоо, потом колесили по улицам, пока, к
