Уэста. Они есть и у вас.
— Разумеется, но я прошу не впутывать меня в эту историю,
мистер Холмс. И что попусту гадать, как оно могло быть, когда
известно, что чертежи нашлись в кармане Уэста?
— Но, право, все же очень странно, что он пошел на такой
риск и захватил с собой оригиналы, когда мог преспокойно их
скопировать и продать копии.
— Конечно, странно, однако взяты именно оригиналы.
— Чем больше ищешь, тем больше вскрывается в этом деле
загадочного. Недостающие три документа все еще не найдены.
Насколько я понимаю, они-то и являются основными?
— Да.
— Значит ли это, что тот, к кому эти три чертежа попали,
получил возможность построить подводную лодку
Брюса-Партингтона, обойдясь без остальных семи чертежей?
— Я как раз об этом и докладывал в адмиралтействе. Но
сегодня я опять просмотрел чертежи и усомнился. На одном из
вернувшихся документов имеются чертежи клапанов и
автоматических затворов. Пока они там, за границей, сами их не
изобретут, они не смогут построить лодку Брюса-Партингтона.
Впрочем, обойти такое препятствие не составит особого труда.
— Итак, три отсутствующие чертежа — самые главные?
— Несомненно.
— Если не возражаете, я произведу небольшой осмотр
помещения. Больше у меня вопросов к вам нет.
Холмс обследовал замок сейфа, обошел всю комнату и,
наконец, проверил железные ставни на окнах. Только когда мы уже
очутились на газоне перед домом, интерес его снова ожил. Под
окном росло лавровое дерево, — некоторые из его веток
оказались согнуты, другие сломаны. Холмс тщательно исследовал
их с помощью лупы, осмотрел также еле приметные следы на земле.
И, наконец, попросив старшего клерка закрыть железные ставни,
обратил мое внимание на то, что створки посредине чуть-чуть не
сходятся и с улицы можно разглядеть, что делается внутри.
— Следы, конечно, почти исчезли, утратили свою ценность
из-за трех дней промедления. Они могут что-то означать, могут и
не иметь никакого значения. Ну, Уотсон, я думаю, с Вулиджем
пока все. Улов наш здесь невелик. Посмотрим, не добьемся ли мы
большего в Лондоне.
И, однако, мы поймали еще кое-что в наши сети, прежде чем
покинули Вулидж. Кассир на станции, не колеблясь, заявил, что в
понедельник вечером видел Кадогена Уэста, которого хорошо знал
в лицо. Молодой человек взял билет третьего класса на поезд
8.15 до станции Лондонский мост. Уэст был один, и кассира
поразило его крайне нервное, встревоженное состояние. Он был до
такой степени взволнован, что никак не мог собрать сдачу,
кассиру пришлось ему помочь. Справившись по расписанию, мы
убедились, что поезд, отходивший в 8.15, был фактически первым
поездом, каким Уэст мог уехать в Лондон, после того как в
половине восьмого оставил невесту на улице.
— Попробуем восстановить события, — сказал мне Холмс,
помолчав минут тридцать. — Нет, честное слово, мы с вами еще
не сталкивались с делом до такой степени трудным. С каждым
шагом натыкаешься на новый подводный камень. И все же мы
заметно продвинулись вперед.
Результаты допроса в Вулидже в основном говорят против
Уэста, но кое-что, замеченное нами под окном конторы, позволяет
строить более благоприятную для него гипотезу. Допустим, что к
нему обратился иностранный агент. Он мог связать Уэста такими
клятвами, что тот был вынужден молчать. Но эта мысль его
занимала, на что указывают те отрывочные замечания и намеки, о
которых рассказала нам его невеста. Отлично. Предположим далее,
что в то время, как они шли в театр, он различил в тумане этого
самого агента, направляющегося к зданию Арсенала. Уэст был
импульсивным молодым человеком, действовал не задумываясь.
Когда дело касалось его гражданского долга, все остальное для
него уже теряло значение. Он пошел за агентом, встал под окном,
видел, как вор похищает документы, и бросился за ним в погоню.
Таким образом, снимается вопрос, почему взяты оригиналы, а не
сняты копии, для постороннего лица сделать это было невозможно.
Видите, как будто логично.
— Ну, а дальше?
— Тут сразу возникает затруднение. Казалось бы, первое,
что следовало сделать молодому человеку, это схватить негодяя и
поднять тревогу. Почему он поступил иначе? Быть может,
похититель — лицо выше его стоящее, его начальник? Тогда
поведение Уэста понятно. Или же так: вору удалось ускользнуть в
тумане, и Уэст тут же кинулся к нему домой, в Лондон, чтобы
как-то помешать, если предположить, что адрес Уэсту был
известен. Во всяком случае, только что-то чрезвычайно важное,
требующее безотлагательного решения, могло заставить его
бросить девушку одну на улице. И не дать позже знать о себе.
Дальше след теряется, и до момента, когда тело Уэста с семью
чертежами в кармане оказалось на крыше вагона, получается
провал, неизвестность. Начнем теперь поиски с другого конца.
Если Майкрофт уже прислал список имен и адресов, быть может,
среди них найдется тот, кто нам нужен, и мы пустимся сразу по
двум следам.
На Бейкер-стрит нас и в самом деле ожидал список,
доставленный специальным курьером. Холмс пробежал его глазами,
перекинул мне. Я стал читать:
"Известно множество мелких мошенников, но мало таких, кто
рискнул бы пойти на столь крупную авантюру. Достойны внимания
трое: Адольф Мейер — Грейт-Джордж-стрит, 13, Вестминстер; Луи
ла Ротьер — Кэмден-Мэншенз, Ноттингг Хилл; Гуго Оберштейн —
Колфилд-Гарденс, 13, Кенсингтон. Относительно последнего
известно, что в понедельник он был в Лондоне, по новому
донесению — выбыл. Рад слышать, что "в темноте забрезжил
свет". Кабинет министров с величайшим волнением ожидает твоего
заключительного доклада. Подучены указания из самых высоких
сфер. Если понадобится, вся полиция Англии к твоим услугам.
Майкрофт".
— Боюсь, что "вся королевская конница и вся королевская
рать"1 не смогут помочь мне -в этом деле, — сказал Холмс,
улыбаясь. Он раскрыл свой большой план Лондона и склонился над
ним с живейшим интересом. — Ого! — немного спустя воскликнул
он удовлетворенно. — Кажется, нам начинает сопутствовать
удача. Знаете, Уотсон, я уже думаю, что в конце концов мы с
вами это дело осилим. — В неожиданном порыве веселья он
хлопнул меня по плечу. — Сейчас я отправляюсь всего-навсего в
разведку, ничего серьезного я предпринимать не стану, пока
рядом со мной нет моего верного компаньона и биографа. Вы
оставайтесь здесь, и, весьма вероятно, через час-другой мы
увидимся снова. Если соскучитесь, вот вам стопа бумаги и перо:
принимайтесь писать о том, как мы выручили государство.
Меня в какой-то степени заразило его приподнятое
настроение, я знал, что без достаточных на то оснований Холмс
не скинет с себя маски сдержанности. Весь долгий ноябрьский
вечер я провел в нетерпеливом ожидании моего друга. Наконец в
самом начале десятого посыльный принес мне от него такую
записку:
"Обедаю в ресторане Гольдини на Глостер-роуд, Кенсингтон.
Прошу вас немедленно прийти туда. Захватите с собой ломик,
закрытый фонарь, стамеску и револьвер.
Ш. X.".
Нечего сказать, подходящее снаряжение предлагалось
почтенному гражданину таскать особой по темным, окутанным
туманом улицам! Все указанные предметы я старательно рассовал
по карманам пальто и направился поданному Холмсом адресу. Мой
друг сидел в этом крикливо нарядном итальянском ресторане/за
круглым столиком неподалеку от входа.
— Хотите перекусить? Нет? Тогда выпейте за компанию со
мной кофе с кюрасо. И попробуйте одну из сигар владельца
заведения, они не так гнусны, как можно было ожидать. Все с
собой захватили?
— Все. Спрятано у меня в пальто.
— Отлично. Давайте в двух словах изложу вам, что я за это
время проделал и что нам предстоит делать дальше. Я думаю,
Уотсон, для вас совершенно очевидно, что труп молодого человека
был положен на крышу. Мне это стало ясно, едва я убедился, что
он упал не из вагона.
— А не могли его бросить на крышу с какого-нибудь моста?
— По-моему, это невозможно. Крыши вагонов покаты, и
никаких поручней или перил нет, — он бы не удержался. Значит,
можно с уверенностью сказать, что его туда положили.
— Но каким образом?
— Это вопрос, на который нам надлежит ответить. Есть
только одна правдоподобная версия. Вам известно, что поезда
метро в некоторых пунктах Вест-Энда выходят из тоннеля наружу.
Мне смутно помнится, что, проезжая там, я иногда видел окна
домов как раз у себя над головой. Теперь представьте себе, что
поезд остановился под одним из таких окон. Разве так уж трудно
положить из окна труп на крышу вагона?
— По-моему, это совершенно неправдоподобно.
— Следует вспомнить старую аксиому: когда исключаются все
возможности, кроме одной, эта последняя, сколь ни кажется она
невероятной, и есть неоспоримый факт. Все другие возможности
нами исключены. Когда я выяснил, что крупный международный
шпион, только что выбывший из Лондона, проживал в одном из
домов, выходящих прямо на линию метро, я до того обрадовался,
что даже удивил вас некоторой фамильярностью поведения.
— А, так вот, оказывается, в чем дело!
— Ну да! Гуго Оберштейн, занимавший квартиру на
Колфилд-Гарденс в доме тринадцать, стал моей мишенью. Я начал
со станции Глостер-роуд. Там очень, любезный железнодорожный
служащий прошелся со мной по путям, и я не только
удостоверился, что на черном ходу окна лестниц в домах по
Колфилд-Гарденс выходят прямо на линию, но и узнал еще кое-что
поважнее: именно там пути пересекаются с другой, более крупной
железнодорожной веткой, и поезда метро часто по нескольку минут
стоят как раз на этом самом месте.
— Браво, Холмс! Вы все-таки докопались до сути!
— Не совсем, Уотсон, не совсем. Мы продвигаемся вперед,
но цель еще далека. Итак, проверив заднюю стену дома номер
тринадцать на Колфилд-Гарденс, я обследовал затем его фасад и
убедился в том, что птичка действительно упорхнула. Дом
большой, на верхнем этаже отдельные квартиры. Оберштейн
проживал именно там, и с ним всего лишь один лакей, очевидно,
его сообщник, которому он полностью доверял. Итак, Оберштейн
отправился на континент, чтобы сбыть с рук добычу, но это
отнюдь не бегство, — у него не было причин бояться ареста. А
то, что ему могут нанести частный визит, этому джентльмену и в
голову не приходило. Но мы с вами как раз это и проделаем.
— А нельзя ли получить официальный ордер на обыск, чтобы
все было по закону?
— На основании имеющихся у нас данных — едва ли.
— Но что может дать нам обыск?
— Например, какую-нибудь корреспонденцию.
— Холмс, мне это не нравится.
— Дорогой мой, вам надо будет постоять на улице,
посторожить, только и всего. Всю противозаконную деятельность
беру на себя. Сейчас не время отступать из-за пустяков.
Вспомните, что писал Майкрофт, вспомните встревоженное
адмиралтейство и кабинет министров, высокую особу, ожидающую от
нас новостей. Мы обязаны это сделать.
Вместо ответа я встал из-за стола.
— Вы правы, Холмс. Это наш долг.
Он тоже вскочил и пожал мне руку.
— Я знал, что вы не подведете в последнюю минуту, —
сказал Холмс, и в глазах его я прочел что-то очень похожее на
нежность. В следующее мгновение он был снова самим собой —
уверенный, трезвый, властный. — Туда с полмили, но спешить нам
незачем, пойдемте пешком, — продолжал он. — Не растеряйте
ваше снаряжение, прошу вас. Если вас арестуют как
подозрительную личность, это весьма осложнит дело.
Колфилд-Гарденс — это ряд домов с ровными фасадами, с
колоннами и портиками, весьма типичный продукт середины
викторианской эпохи в лондонском Вест-Энде. В соседней квартире
звенели веселые молодые голоса и бренчало в ночной тишине
пианино. Поо-видимому, там был в разгаре детский праздник.
Туман еще держался и укрывал нас своей завесой. Холмс зажег
фонарик и направил его луч на массивную входную дверь.
— Да, солидно, — сказал он. — Тут, видимо, не только
замок, но и засовы. Попробуем черный ход — через дверь в
подвал. В случае, если появится какой-нибудь слишком рьяный
блюститель порядка, вон там внизу к нашим услугам великолепный
темный уголок. Дайте мне руку, Уотсон, придется лезть через
ограду, а потом я помогу вам.
Через минуту мы были внизу у входа в подвал. Едва мы
укрылись в спасительной тени, как где-то над нами в тумане
послышались шаги полицейского. Когда их негромкий, размеренный
стук затих вдали, Холмс принялся за работу. Я видел, как он
нагнулся, поднатужился, и дверь с треском распахнулась. Мы
проскользнули в темный коридор, прикрыв за собой дверь. Холмс
шел впереди по голым ступеням изогнутой лестницы. Желтый веерок
света от его фонарика упал на низкое лестничное окно.
— Вот оно. Должно быть, то самое.
Холмс распахнул раму, и в ту же минуту послышался
негромкий, тягучий гул, все нараставший и, наконец, перешедший
в рев, — мимо дома в темноте промчался поезд. Холмс провел
лучом фонарика по подоконнику — он был покрыт густым слоем
сажи, выпавшей из паровозных труб. В некоторых местах она
оказалась слегка смазана.
— Потому что здесь лежало тело. Эге! Смотрите-ка, Уотсон,
что это? Ну, конечно, следы крови. — Он указал на темные,
мутные пятна по низу рамы. — Я их заметил и на ступенях
лестницы. Картина ясна. Подождем, пока тут остановится поезд.
Ждать пришлось недолго. Следующий состав, с таким же ревом
вынырнувший из тоннеля, постепенно замедлил ход и, скрежеща
тормозами, стал под самым окном. От подоконника до крыши вагона
было не больше четырех футов. Холмс тихо притворил раму.
— Пока все подтверждается, — проговорил он. — Ну, что
скажете, Уотсон?
— Гениально! Вы превзошли самого себя.
— Тут я с вами не согласен. Требовалось только
сообразить, что тело находилось на крыше вагона, и это было не
Бог весть какой гениальной догадкой, а все остальное неизбежно
вытекало из того факта. Если бы на карту не были поставлены
серьезные государственные интересы, вся эта история, насколько
она нам пока известна, ничего особенно значительного собой не
представляла бы. Трудности у нас, Уотсон, все еще впереди. Но,
как знать, быть может, здесь мы найдем какие-нибудь новые
указания.
Мы поднялись по черной лестнице и очутились в квартире
второго этажа. Скупо обставленная столовая не заключала в себе
ничего для нас интересного. В спальне мы тоже ничего не
обнаружили. Третья комната сулила больше, и мой друг принялся
за систематический обыск. Комната, очевидно, служила кабинетом
— повсюду валялись книги и бумаги. Быстро и ловко Холмс
выворачивал одно за другим содержимое ящиков письменного стола,
полок шкафа, но его суровое лицо не озарилось радостью успеха.
Прошел час, и все никакого результата.
— Хитрая лисица, замел все следы, — сказал Холмс. —
Никаких улик. Компрометирующая переписка либо увезена, либо
уничтожена. Вот наш последний шанс.
Он взял стоявшую на письменном столе небольшую
металлическую шкатулку и вскрыл ее с помощью стамески. В ней
лежало несколько свернутых в трубку бумажных листков, покрытых
цифрами и расчетами, но угадать их смысл и значение было
невозможно. Лишь повторяющиеся слова "давление воды" и
"давление на квадратный дюйм" позволяли предполагать, что все
это имеет какое-то отношение к подводной лодке. Холмс
нетерпеливо отшвырнул листки в сторону. Оставался еще конверт с
какими-то газетными вырезками. Холмс разложил их на столе, и по
его загоревшимся глазам я понял, что появилась надежда.
— Что это такое, Уотсон, а? Газетные объявления и, судя
по шрифту и бумаге, из "Дейли телеграф" — из верхнего угла
правой полосы. Даты не указаны, но вот это, по-видимому,
первое:
"Надеялся услышать раньше. Условия приняты. Пишите
подробно по адресу, указанному на карточке.
Пьерро".
А вот второе:
"Слишком сложно для описания. Должен иметь полный отчет.
Оплата по вручении товара.
Пьерро".
И третье:
"Поторопитесь. Предложение снимается, если не будут
выполнены условия договора. В письме укажите дату встречи.
Подтвердим через объявление.
Пьерро"
И, наконец, последнее:
"В понедельник вечером после девяти. Стучать два раза.
Будем одни. Оставьте подозрительность. Оплата наличными по
вручении товара.
Пьерро".
Собрано все — вполне исчерпывающий отчет о ходе
переговоров! Теперь добраться бы до того, кому это адресовано.
Холмс сидел, крепко задумавшись, постукивая пальцем по
столу. И вдруг вскочил на ноги.
— А, пожалуй, это не так уж трудно. Здесь, Уотсон, нам
делать больше нечего. Отправимся в редакцию "Дейли телеграф" и
тем завершим наш плодотворный день.
Майкрофт Холмс и Лестрейд, как то было условленно, явились
на следующий день после завтрака, и Холмс поведал им о наших
похождениях накануне вечером. Полицейский сыщик покачал
головой, услышав исповедь о краже со взломом.
— У нас в Скотленд-Ярде такие вещи делать не полагается,
мистер Холмс, — сказал он. — Не удивительно, что вы
достигаете того, что нам не под силу. Но в один прекрасный день
вы с вашим приятелем хватите через край, и тогда вам не
миновать неприятностей.
— Погибнем "за Англию, за дом родной и за красу"2. А,
Уотсон? Мученики, сложившие головы на алтарь отечества. Но что
скажешь ты, Майкрофт?
— Превосходно, Шерлок! Великолепно! Но что это нам дает?
Холмс взял лежавший на столе свежий номер "Дейли телеграф".
— Ты видел сегодняшнее сообщение "Пьерро"?
— Как? Еще?
— Да. Вот оно:
"Сегодня вечером. То же место, тот же час. Стучать два раза. Дело чрезвычайно важное. На карте ваша собственная безопасность.
Пьерро".
— Ах, шут возьми! — воскликнул Лестрейд. — Ведь если он
откликнется, мы его схватим!
— С этой целью я и поместил это послание. Если вас обоих
не затруднит часов в восемь отправиться с нами на
Колфилд-Гарденс, мы приблизимся к разрешению нашей проблемы.
Одной из замечательных черт Шерлока Холмса была его
способность давать отдых голове и переключаться на более
легковесные темы, когда он полагал, что не может продолжать
работу с пользой для дела: И весь тот памятный день он целиком
посвятил задуманной им монографии "Полифонические мотеты
Лассуса"'. Я не обладал этой счастливой способностью
отрешаться, и день тянулся для меня бесконечно. Огромное
государственное значение итогов нашего расследования,
напряженное ожидание в высших правительственных сферах,
предстоящий опасный эксперимент — все способствовало моей
нервозности. Поэтому я почувствовал облегчение, когда после
легкого обеда мы, наконец, отправились на Колфилд-Гарденс,
Лестрейд и Майкрофт, как мы договорились, встретили нас возле
станции Глостер-роуд. Подвальная дверь дома, где жил Оберштейн
оставалась открытой с прошлой ночи, но так как Майкрофт Холмс
наотрез отказался лезть через ограду, мне пришлось пройти
вперед и открыть парадную дверь. К девяти часам мы все четверо
уже сидели в кабинете, терпеливо дожидаясь нужного нам лица.
Прошел час, другой. Когда пробило одиннадцать, бой часов н
церковной башне прозвучал для нас как погребальный звон но
нашим надеждам. Лестрейд и Майкрофт ерзали на стульях и
поминутно смотрели на часы. Шерлок Холмс сидел спокойно,
полузакрыв веки, но внутренне настороженный. Вдруг он вскинул
голову.
— Идет, — проговорил он.
Кто-то осторожно прошел мимо двери. Шаги удалились и снова
приблизились. Послышалось шарканье ног, и дважды стукнул
дверной молоток. Холмс встал, сделав нам знак оставаться на
месте. Газовый рожок в холле почти не давал света. Холмс открыл
входную дверь и, когда темная фигура скользнула мимо, запер
дверь на ключ.
— Прошу сюда, — услышали мы его голос, и в следующее
мгновение тот, кого мы поджидали, стоял перед нами.
Холмс шел за ним по пятам, и, когда вошедший с возгласом
удивления и тревоги отпрянул было назад, мой друг схватил его
за шиворот и втолкнул обратно в комнату. Пока наш пленник вновь
обрел равновесие, дверь в комнату была уже заперта, и Холмс
стоял к ней спиной. Пойманный испуганно обвел глазами комнату,
пошатнулся и упал замертво. При падении широкополая шляпа
свалилась у него с головы, шарф, закрывавший лицо, сполз, и мы
увидели длинную белокурую бороду и мягкие, изящные черты лица
полковника Валентайна Уолтера.
Холмс от удивления свистнул.
— Уотсон, — сказал он, — на этот раз можете написать в
своем рассказе, что я полный осел. Попалась совсем не та птица,
для которой я расставлял силки.
— Кто это? — спросил Майкрофт с живостью.
— Младший брат покойного сэра Джеймса Уолтера, главы
департамента субмарин. Да-да, теперь я вижу, как легли карты.
Полковник приходит в себя. Допрос этого джентльмена прошу
предоставить мне.
Мы положили неподвижное тело на диван. Но вот наш пленник
привстал, огляделся — лицо его выразило ужас. Он провел рукой
по лбу, словно не веря своим глазам.
— Что это значит? —- проговорил он. — Я пришел к
мистеру Оберштейну,
— Все раскрыто, полковник Уолтер, — сказал Холмс. — Как
мог английский дворянин поступить подобным образом, это
решительно не укладывается в моем сознании. Но нам известно все
о вашей переписке и отношениях с Оберштейном. А также и об
обстоятельствах, связанных с убийством Кадогена Уэста. Однако
некоторые подробности мы сможем узнать только от вас. Советую
вам чистосердечным признанием хоть немного облегчить свою вину.
Полковник со стоном уронил голову на грудь и закрыл лицо
руками. Мы ждали, но он молчал.
— Могу вас уверить, что основные факты для нас ясны, —
сказал Холмс. — Мы знаем, что у вас были серьезные денежные
затруднения, что вы изготовили слепки с ключей, находившихся у
вашего брата, и вступили в переписку с Оберштейном, который
отвечал на ваши письма в разделе объявлений в "Дейли телеграф".
Мы знаем также, что в тот туманный вечер в понедельник вы
проникли в помещение, где стоял сейф, и Кадоген Уэст вас
выследил, — очевидно, у него уже были основания подозревать
вас. Он был свидетелем похищения чертежей, но не решился
поднять тревогу, быть может, предполагая, что вы достаете
документы по поручению брата. Забыв про личные дела, Кадоген
Уэст, как истинный патриот, преследовал вас, скрытый туманом,
до самого этого дома. Тут он к вам подошел, и вы, полковник
Уолтер, к государственной измене прибавили еще одно, более
ужасное преступление — убийство.
— Нет! Нет! Клянусь Богом, я не убивал! — закричал
несчастный пленник.
— В таком случае, объясните, каким образом он погиб, что
произошло до того, как вы положили его труп на крышу вагона.
— Я расскажу. Клянусь, я вам все расскажу. Все остальное
действительно было именно так, как вы сказали. Я признаюсь. На
мне висел долг — я запутался, играя на бирже. Деньги нужны
были позарез. Оберштейн предложил мне пять тысяч. Я хотел
спастись от разорения. Но я не убивал, в этом я не повинен.
— Что же в таком случае произошло?
— Уэст меня подозревал и выследил — все так, как вы
сказали. Я обнаружил его только у входа в дом. Туман был такой,
что в трех шагах ничего не было видно. Я постучал дважды, и
Оберштейн открыл мне дверь. Молодой человек ворвался в
квартиру, бросился к нам, стал требовать, чтобы мы ему
объяснили, зачем нам понадобились чертежи. Оберштейн всегда
имеет при себе свинцовый кистень — он ударил им Кадогена Уэста
по голове. Удар оказался смертельным, Уэст умер через пять
минут. Он лежал на полу в холле, и мы совершенно растерялись,
не знали, что делать. И тут Оберштейну пришла в голову мысль
относительно поездов, которые останавливаются под окном на
черном ходу. Но сперва он просмотрел чертежи, отобрал три самых
важных и сказал, что возьмет их.
"Я не могу отдать чертежи, — сказал я, — если к утру их
не окажется на месте, в Вулидже поднимется страшный переполох".
"Нет, я должен их забрать, — настаивал Оберштейн, — они
настолько сложны, что я не успею до утра снять с них копии". "В
таком случае, я немедленно увезу чертежи обратно", — сказал я.
Он немного подумал, потом ответил: "Три я оставлю у себя,
остальные семь засунем в карман этому молодому человеку. Когда
его обнаружат, похищение, конечно, припишут ему". Я не видел
другого выхода и согласился. С полчаса мы ждали, пока под окном
не остановился поезд. Туман скрывал нас, и мы без труда
опустили тело Уэста на крышу вагона. И это все, что произошло и
что мне известно.
— А ваш брат?
— Он не говорил ни слова, но однажды застал меня с
ключами, и я думаю, он меня стал подозревать. Я читал это в его
взгляде. Он не мог больше смотреть людям в глаза и...
Воцарилось молчание. Его нарушил Майкрофт Холмс.
— Хотите в какой-то мере искупить свою вину? Чтобы
облегать совесть и, возможно, кару.
— Чем могу я ее искупить?..
— Где сейчас Оберштейн, куда он повез похищенные чертежи?
— Не знаю.
— Он не оставил адреса?
— Сказал лишь, что письма, отправленные на его имя в
Париж, отель "Лувр", в конце концов дойдут до него.
— Значит, для вас есть еще возможность исправить
содеянное, — сказал Шерлок Холмс.
— Я готов сделать все, что вы сочтете нужным. Мне этого
субъекта щадить нечего. Он причина моего падения и гибели.
— Вот перо и бумага. Садитесь за стол — будете писать
под мою диктовку. На конверте поставьте данный вам парижский
адрес. Так. Теперь пишите:
"Дорогой сэр!
Пишу Вам по поводу нашей сделки.
Вы, несомненно, заметили, что недостает одной существенной
детали. Я добыл необходимую копию. Это потребовало много лишних
хлопот и усилий, и я рассчитываю на дополнительное
вознаграждение в пятьсот фунтов. Почте доверять опасно. И я не
приму ничего, кроме золота или ассигнаций. Я мог бы приехать к
Вам за границу, но боюсь навлечь на себя подозрение, если
именно теперь выеду из Англии. Поэтому надеюсь встретиться с
Вами в курительной комнате отеля "Чаринг-Кросс" в субботу в
двенадцать часов дня. Повторяю, я согласен только на английские
ассигнации или золото".
— Вот и отлично, — сказал Холмс. — Буду очень удивлен,
если он не отзовется на такое письмо.
И он отозвался! Но все дальнейшее относится уже к области
истории, к тем тайным ее анналам, которые часто оказываются
значительно интереснее официальной хроники. Оберштейн,
жаждавший завершить так блестяще начатую и самую крупную свою
аферу, попался в ловушку и был на пятнадцать лет надежно
упрятан за решетку английской тюрьмы. В его чемодане были
найдены бесценные чертежи Брюса-Партингтона, которые он уже
предлагал продать с аукциона во всех военно-морских центрах
Европы.
Полковник Уолтер умер в тюрьме к концу второго года
заключения. А что касается Холмса, он со свежими силами
принялся за свою монографию "Полифонические мотеты Лассуса";
впоследствии она была напечатана для узкого круга читателей, и
специалисты расценили ее как последнее слово науки по данному
вопросу. Несколько недель спустя после описанных событий я
случайно узнал, что мой друг провел день в Виндзорском дворце и
вернулся оттуда с великолепной изумрудной булавкой для
галстука. Когда я спросил, где он ее купил, Холмс ответил, что
это подарок одной очень любезной высокопоставленной особы,
которой ему посчастливилось оказать небольшую услугу. Он ничего
к этому не добавил, но, мне кажется, я угадал августейшее имя и
почти не сомневаюсь в том, что изумрудная булавка всегда будет
напоминать моему другу историю с похищенными чертежами
подводной лодки Брюса-Партингтона.
Перевод Н. Дехтеревой
Примечания
1 Строка из английской детской песенки. Перевод С.
Маршака.
2 Вошедший в поговорку отрывок из песни "Смерть Нельсона",
сочиненной и исполнявшейся знаменитым английским тенором Джоном
Брамом (1774 — 1836).
Артур Конан-Дойль.
Этюд в багровых тонах
Повесть
* ЧАСТЬ I *
Из воспоминаний доктора
Джона Г. Уотсона, отставного офицера
военно-медицинской службы.
ГЛАВА I. МИСТЕР ШЕРЛОК ХОЛМС
В 1878 году я окончил Лондонский университет, получив
звание врача, и сразу же отправился в Нетли, где прошел
специальный курс для военных хирургов. После окончания занятий
я был назначен ассистентом хирурга в Пятый Нортумберлендский
стрелковый полк. В то время полк стоял в Индии, и не успел я до
него добраться, как вспыхнула вторая война с Афганистаном.
Высадившись в Бомбее, я узнал, что мой полк форсировал перевал
и продвинулся далеко в глубь неприятельской территории. Вместе
с другими офицерами, попавшими в такое же положение, я пустился
вдогонку своему полку; мне удалось благополучно добраться до
Кандагара, где я наконец нашел его и тотчас же приступил к
