уверены, что начисто замели следы, и тешили себя радужными
мечтами, как вдруг нас всех четверых арестовывают и обвиняют в
убийстве Ахмета. Трое из нас стояли в ту ночь на страже у
юго-западной двери, а четвертый, как стало известно,
путешествовал вместе с убитым. О драгоценностях на суде не было
сказано ни слова, потому что раджу лишили княжеского престола и
изгнали из Индии. Обстоятельства дела были очень быстро
расследованы, и суд предъявил нам обвинение в убийстве. Сикхи
были присуждены к пожизненной каторге, а я к смертной казни,
которая позже была заменена каторгой на тот же срок.
Мы очутились в дурацком положении. Сидеть под замком, не
имея никакой надежды выйти на свободу, и знать, что обладаешь
тайной, которая могла бы так высоко вознести тебя, — это было
невыносимо. Сносить издевку и побои надзирателей, есть один рис
и пить воду, когда на воле тебя ждет сказочное богатство, —
можно было сойти с ума или наложить на себя руки, но я всегда
был упрямым малым и, скрепив сердце, я стал ждать своего часа.
И вот, как мне показалось, он пробил. Из Агры нас перевели
в Мадрас, а оттуда на Андаманские острова в Порт-Блэр. В новой
тюрьме было очень мало белых, а так как я сразу стал примерно
вести себя, то скоро оказался на привилегированном положении.
Мне дали в Хоптауне маленькую хижину. Хоптаун — это небольшое
селение, раскинувшееся на склонах горы Харриет, и у меня даже
появилось время, когда я был предоставлен самому себе. Место
было отвратительное, зараженное лихорадкой; на островах, за
оградой наших каторжных поселений, жили каннибальские племена.
Их развлечением было при всяком удобном случае стрелять в
заключенных своими ядовитыми колючками. Мы рыли землю,
проводили канализацию, работали на бататовых плантациях, и было
еще много других работ, так что весь день у нас был занят, зато
вечер принадлежал нам. Я научился, помимо всего прочего,
готовить для нашего врача лекарства и старался усвоить кое-что
из его науки. И все время я был начеку — не подвернется ли
случай бежать. Но Андаманские острова находятся на расстоянии
сотен миль от ближайшей земли, а в морях под теми широтами
ветер очень слабый или совсем не дует. Так что бежать оттуда —
дело невероятно трудное.
Доктор Соммертон был молодой человек, веселый и
общительный. Офицеры помоложе собирались по вечерам у него в
комнате и играли в карты. Его приемная, где я обычно готовил
лекарства, примыкала к гостиной, и между комнатами в стене было
маленькое окошко. Часто, когда мне было особенно тоскливо и
одиноко, я гасил лампу в приемной и стоял там, наблюдая через
окошко игру и слушая их разговоры. Я люблю играть в карты, и
это было почти все равно что играть самому. Там обычно
собирались майор Шолто, капитан Морстен и лейтенант Бромли
Браун, начальник тюремной охраны из туземцев, сам доктор и двое
или трое тюремных чиновников, старых, опытных игроков, которые
вели умную и беспроигрышную игру. Компания собиралась дружная.
Скоро я обратил внимание, что военные всегда проигрывали,
а чиновники выигрывали. Я не говорю, что они играли нечестно,
нет. Но так уж получалось. Эти тюремные крысы, попав на
Андаманские острова, никогда ничем, кроме карт, не занимались,
они хорошо знали привычки своих партнеров и играли серьезно, а
военные садились за карты только затем, чтобы провести время.
От вечера к вечеру военные все больше проигрывали, а
проигрывая, все больше хотели отыграться. Хуже всех приходилось
майору Шолто. Сперва он платил проигрыш наличными — золотом и
банкнотами, потом стал давать расписки на очень крупные суммы.
Иногда он немного выигрывал, я думаю, это делалось нарочно,
чтобы подбодрить его. А затем неудачи снова начинали
преследовать его с еще большим ожесточением. Целыми днями он
ходил мрачный, как туча, и даже стал выпивать в ущерб здоровью.
Однажды он сильно проигрался. Я сидел в своей хижине,
когда майор с капитаном Морстеном, пошатываясь, возвращался
домой. Они были большие друзья и никогда не разлучались. Майор
сокрушался из-за своих проигрышей.
— Все кончено, Морстен, — сказал он. — Я погибший
человек. Мне ничего не остается, как подать в отставку.
—- Глупости, старина! — воскликнул капитан, хлопая
приятеля по плечу. — Я сам в не менее затруднительном
положении, но...
Вот все, что я услышал тогда, но слова майора заставили
меня призадуматься.
Дня через два я увидел, как майор Шолто медленно брел по
берегу, и решил поговорить с ним.
— Мне надо посоветоваться с вами, майор, — сказал я.
— Слушаю тебя, Смолл. В чем дело? — ответил он, вынимая
изо рта сигару.
— Вы не знаете, — начал я, — какому официальному лицу я
должен сообщить о спрятанных сокровищах? Мне известно, где
лежат полмиллиона фунтов, а поскольку я сам не могу ими
воспользоваться, то я подумал; не лучше ли передать их властям?
Может, мне за это сократят срок.
— Ты говоришь, Смолл, полмиллиона? — У майора даже
дыхание сперло, и он пристально посмотрел на меня, чтобы
понять, говорю ли я серьезно.
— Да, в драгоценных камнях и жемчуге. Они лежат там себе
и лежат. И никто о них не знает. Их владелец — каторжник, вне
закона. Так что фактически они принадлежат первому, кто их
найдет.
— Они принадлежат правительству, Смолл, — проговорил
майор изменившимся голосом, — правительству, и никому больше.
Но он сказал это так неуверенно, запинаясь, что я понял,
что майор попался на удочку.
— Так вы мне советуете, сэр, заявить о драгоценностях
генерал-губернатору? — сказал я, прикидываясь простаком.
— Не надо торопиться, Смолл, чтобы потом не пришлось
жалеть. Расскажи мне об этом подробно. Чтобы дать правильный
совет, я должен знать все.
Я рассказал ему всю историю с некоторыми изменениями,
чтобы он не догадался, где это произошло. Когда я кончил, он
долго стоял, как в столбняке, и думал. По движению его губ я
понял, какая в нем происходит борьба.
— Это очень важное дело, Смолл, — сказал он наконец. —
Никому о нем ни слова. Я скоро еще приду к тебе. И тогда мы
поговорим.
Он пришел ко мне через два дня поздней ночью вместе с
капитаном Морстеном.
— Я бы хотел, Смолл, чтобы капитан Морстен послушал эту
историю из твоих уст, — сказал майор.
Я повторил слово в слово, что рассказывал майору.
— Звучит правдиво, а? — спросил он капитана. — Я бы,
пожалуй, поверил.
Капитан Морстен, ничего не сказав, кивнул.
— Послушай, Смолл, — начал майор. — Мы с капитаном все
обсудили и пришли к выводу, что генерал-губернатор здесь ни при
чем. Это твое личное дело, и ты волен поступать, как сочтешь
нужным. Но я хотел бы вот что спросить у тебя, какую цену ты
предложил бы за свои сокровища? Мы могли бы съездить за ними
или по крайней мере позаботиться об их сохранности. Если,
конечно, договоримся об условиях.
Он говорил холодным, безразличным тоном, но глаза его
блестели волнением и алчностью.
— Видите ли, джентльмены, — отвечал я, стараясь тоже
говорить спокойно, но чувствуя при этом не меньшее волнение. —
Человеку в моем положении нужно одно — свобода. Это и есть мое
условие: свобода мне и моим друзьям. Тогда мы примем вас в долю
и разделим сокровища на пять равных частей. Вы двое получите
пятую часть.
— Хм, пятую? — проговорил майор. — Это немного.
— Пятьдесят тысяч фунтов на одного, — сказал я.
— Но как мы можем освободить вас? Ты же знаешь хорошо,
что требуешь невозможного.
— Ничего подобного, — ответил я. —- Все продумано до
мельчайших подробностей. Побегу мешает только одно — нет
лодки, годной для дальнего перехода, и пищи, которой бы хватило
на несколько дней. В Калькутте или в Мадрасе легко найти
подходящую лодку. Вы доставите ее сюда. Мы ночью погрузимся и,
если вы переправите нас в любое место на индийском побережье,
считайте, что вы свою долю заработали.
— Если бы ты был один, — заметил майор.
— Все четверо или никто, — сказал я. — Мы поклялись
стоять друг за друга и всегда действовать вместе.
— Видите, Морстен, — сказал майор. — Смолл — хозяин
своего слова. Он не бросает друзей. Я думаю, мы можем на него
положиться.
— Грязное это дело, — сказал капитан. — Но вы правы,
деньги спасут нашу офицерскую честь.
— Хорошо, Смолл, — сказал майор. — Мы постараемся
сделать, что ты просишь. Но сперва, разумеется, мы должны
убедиться, что рассказанное тобой не выдумка. Скажи мне, где
спрятаны сокровища. Я возьму месячный отпуск и на провиантском
судне уеду в Индию.
— Подождите, подождите, — сказал я, становясь спокойнее,
чем больше он волновался. — Я должен иметь согласие моих
друзей. Я же сказал вам: все четверо или никто.
— Глупости! — воскликнул майор. — Какое отношение эти
черноглазые имеют к нашему джентльменскому соглашению.
— Черные или зеленые, — сказал я, — но они мои друзья,
и мы поклялись никогда не бросать друг друга.
Дело было окончательно улажено на втором свидании, в
присутствии Мохаммеда Сингха, Абдуллы Хапа и Доста Акбара. Мы
еще раз все обсудили и решили следующее: мы даем и майору Шолту
и капитану Морстену план той части Агрской крепости, где
спрятаны сокровища. Майор Шолто едет в Индию убедиться в
правильности моего рассказа. Если сундук на месте, он покупает
маленькую яхту и продовольствие и плывет к острову Ратленду,
где мы его будем ждать. Затем возвращается к своим
обязанностям. Немного погодя в отпуск едет капитан Морстен. Мы
встречаем его в Агре и делим сокровища. Он забирает свою часть
и часть майора и едет обратно на Андаманские острова. Приняв
такой план, мы поклялись не нарушать его под страхом вечных
мук. Я всю ночь просидел с бумагой и чернилами, и к утру были
готовы два плана, подписанные "знаком четырех", то есть
Абдуллой, Акбаром, Мохаммедом и мной.
Но я, кажется, утомил вас, джентльмены, длинным рассказом,
а моему другу мистеру Джонсу, как я вижу, не терпится упрятать
меня за решетку. Постараюсь быть краток. Майор Шолто уехал в
Индию и никогда больше не возвращался на Андаманские острова.
Капитан Морстен вскорости показал мне его имя в списке
пассажиров пакетбота, ушедшего в Англию. Оказалось, что у него
умер дядюшка, оставив ему наследство, и он подал в отставку. Он
думал, что никогда больше не увидит нас. Ведь он совершил такую
подлость — предал всех нас, и в том числе своего друга.
Морстен вскоре после этого ездил в Индию и, конечно, сундука в
тайнике не нашел, негодяй похитил его, не выполнив условий, на
которых мы открыли ему тайну. С того самого дня я живу только
мщением. Я думал об этом и днем и ночью. Отомстить Шолто стало
для меня единственной, всепоглощающей страстью. Я ничего не
боялся — ни суда, ни виселицы. Бежать во что бы то ни стало,
найти Шолто, перерезать ему глотку своей рукой — вот о чем я
мечтал. Даже сокровища Агры и те померкли перед сладостной
картиной расправы с Шолто.
Я многое замышлял в этой жизни, и всегда мне все
удавалось. Но прошло еще много унылых, однообразных лет, прежде
чем судьба улыбнулась мне. Я уже говорил вам, что набрался
кое-чего по медицинской части. Однажды, когда доктор Соммертон
лежал в приступе малярии, заключенные подобрали в лесу
крошечного туземца. Он был смертельно болен и ушел умирать в
лес. Я взял его на руки, хотя он, как змееныш, источал злобу. Я
лечил его два месяца и, представьте, поставил его на ноги. Он
сильно привязался ко мне и, по-видимому, не стремился
возвращаться в леса, потому что день-деньской слонялся возле
моей хижины. Я выучил у него несколько слов его языка, чем еще
сильнее привязал его. Тонга, как его звали, был отличным
мореходом. У него было большое, просторное каноэ. Когда я
увидел, как он привязан ко мне и что готов для меня на все, я
стал серьезно помышлять о побеге. Мы придумали с ним такой
план. Он должен был ночью пригнать свою лодку к старой,
заброшенной пристани, которая не охранялась, и там подобрать
меня. Я велел ему взять с собой несколько бутылей из тыкв с
пресной водой, побольше бататов, кокосовых орехов и сладкого
картофеля.
Маленький Тонга был верный, надежный друг. Ни у кого
никогда не было и не будет таких друзей. Ночью, как мы
условились, он пригнал лодку к пристани. Но так случилось, что
в ту ночь поставили караульного — одного афганца, который
никогда не упускал случая оскорбить или ударить меня. Я давно
поклялся отомстить ему, и вот этот час настал. Судьба нарочно
столкнула нас в последние минуты моей жизни на острове, чтобы я
мог с ним расквитаться. Он стоял на берегу ко. мне спиной, с
карабином через плечо. Я поискал вокруг камень, которым я мог
бы вышибить ему мозги, но не нашел. Тогда мне в голову пришла
дикая мысль, я понял, что должно быть моим оружием. Я сел в
темноте на землю и отвязал свою деревянную ногу. Сделав три
больших прыжка, я напал на него. Он успел приложить карабин к
плечу, но я размахнулся деревяшкой и размозжил ему череп. На
моей деревяшке осталась выбоина в том месте, которым я нанес
удар. Мы оба упали, потому что я не мог удержать равновесия. Я
поднялся и увидел, что он лежит без движения. Я поспешил к
лодке, и через час мы были уже далеко в море. Тонга захватил
все свои пожитки, все оружие и всех богов. Среди прочих вещей я
нашел у него длинное бамбуковое копье и несколько циновок,
сплетенных из листьев кокосовой пальмы, из которых и сделал
какое-то подобие паруса. Десять дней мы носились по морю, на
одиннадцатый нас подобрало торговое судно, идущее из Сингапура
в Джидду с грузом паломников из Малайи. Это была пестрая
компания, и мы с Тонгой скоро среди них затерялись. У них было
одно очень хорошее качество — они не задавали вопросов.
Если я стану рассказывать все приключения, какие пришлось
пережить мне и моему маленькому приятелю, вы не поблагодарите
меня, потому что я не кончу до рассвета. Куда только не бросала
нас судьба! Но вот в Лондон мы никак не могли попасть. И все
время скитаний я не забывал главной цели. Я видел Шолто по
ночам во сне. Тысячу раз ночью во сне я убивал его. Наконец,
года три или четыре назад мы очутились в Англии. Мне было
нетрудно узнать, где живет Шолто. Затем я принялся выяснять,
что сталось с сокровищами. Я свел дружбу с одним из его
домочадцев. Не стану называть имени, не хочу, чтобы кто-нибудь
еще гнил в тюрьме. Я скоро узнал, что сокровища целы и
находятся у Шолто. Тогда я стал думать, как напасть на него. Но
Шолто был хитер. В качестве привратников он всегда держал двух
профессиональных боксеров, и при нем всегда были его сыновья и
слуга-индус.
И вот я узнаю, что он при смерти. Как безумный, бросился я
в Пондишери-Лодж: неужели он ускользнет от меня таким образом?
Я пробрался в сад и заглянул к нему в окно. Он лежал на своей
постели, слева и справа стояли оба его сына. Я дошел до того,
что чуть не бросился на всех троих, но тут я взглянул на него
— он увидел меня в окне, челюсть у него отпала, и я понял, что
для майора Шолто все на этом свете кончено. В ту же ночь я
все-таки влез к нему в спальню и перерыл все бумаги — я искал
какого-нибудь указания, куда он спрятал наши сокровища. Но я
ничего не нашел. И тут мне пришла в голову мысль, что, если я
когда-нибудь встречусь с моими друзьями-сикхами, им будет
приятно узнать, что мне удалось оставить в комнате майора
свидетельство нашей ненависти. И я написал на клочке бумаги
"знак четырех", как было на наших картах, и приколол бумагу на
грудь покойного. Пусть он и в могиле помнит о тех четверых,
которых он обманул и ограбил.
На жизнь мы зарабатывали тем, что ходили по ярмаркам и
бедный Тонга за деньги показывал себя. Черный каннибал, он ел
перед публикой сырое мясо и плясал свои воинственные пляски.
Так что к концу дня у нас всегда набиралась целая шапка монет.
Я по-прежнему держал связь с Пондишери-Лодж, но никаких
новостей оттуда не было. Я знал только, что его сыновья
продолжают поиски. Наконец пришло известие, которого мы так
долго ждали. Сокровища нашлись. Они оказались на чердаке, над
потолком химической лаборатории Бартоломью Шолто. Я немедленно
прибыл на место и все осмотрел. Я понял, что с моей ногой мне
туда не забраться. Я узнал, однако, о слуховом окне на крыше, а
также о том, что ужинает мистер Шолто внизу. И я подумал, что с
помощью Тонги все будет очень легко сделать. Я взял его с собой
и обвязал вокруг пояса веревкой, которую мы предусмотрительно
захватили. Тонга лазал, как кошка, и очень скоро он оказался на
крыше. Но, на беду, мистер Бартоломью Шолто еще был в кабинете,
и это стоило ему жизни. Тонга думал, что поступил очень хорошо,
убив его. Когда я влез по веревке в комнату, он расхаживал
гордый, как петух. И очень удивился, когда я назвал его
кровожадным дьяволом и стал бить свободным концом веревки.
Потом я взял сундук с сокровищами и спустил его вниз, затем и
сам спустился, написав на бумажке "знак четырех" и оставив ее
на столе. Я хотел показать, что драгоценности наконец вернулись
к тем, кому они принадлежат по праву. Тонга вытянул веревку,
запер окно и ушел через крышу, так же, как и пришел.
Не знаю, что еще прибавить к моему рассказу. Я слыхал, как
какой-то лодочник хвалил за быстроходность катер Смита
"Аврору". И я подумал, что это именно то, что нам нужно. Я
договорился со старшим Смитом, нанял катер и пообещал ему
хорошо заплатить, если он доставит нас в целости и сохранности
на корабль, уходивший в Бразилию. Он, конечно, догадывался, что
дело нечисто, но в тайну норвудского убийства посвящен не был.
Все, что я рассказал вам, джентльмены, — истинная правда, и
сделал я это не для того, чтобы развлечь вас: вы мне оказали
плПИПю услугу, — а потому, что мое единственное спасение —
рассказать все в точности, как было, чтобы весь мир знал, как
обманул меня майор Шолто и что я абсолютно неповинен в смерти
его сына.
— Замечательная история, — сказал Шерлок Холмс. —
Вполне достойный финал для не менее замечательного дела. Во
второй половине вашего рассказа для меня нет ничего нового,
кроме разве того, что веревку вы принесли с собой. Этого я не
знал. Между прочим, я считал, что Тонга потерял все свои
колючки. А он выстрелил в нас еще одной.
— Той, что оставалась в трубке. Остальные он потерял.
— Понятно, — сказал Холмс. — Как это мне не пришло в
голову.
— Есть еще какие-нибудь вопросы? — любезно спросил наш
пленник.
— Нет, спасибо, больше нет, — ответил мой друг.
— Послушайте, Холмс, — сказал Этелни Джонс — вы
человек, которого должно ублажать. Всем известно, что по части
раскрытия преступлений равного вам нет. Но долг есть долг, а я
уж и так сколько допустил нарушений порядка, ублажая вас и
вашего друга. Мне будет куда спокойнее, если я водворю нашего
рассказчика в надежное место. Кэб еще ждет, а внизу сидят два
полисмена. Очень обязан вам и вашему другу за помощь. Само
собой разумеется, ваше присутствие на суде необходимо. Покойной
ночи.
— Покойной ночи, джентльмены, — сказал Смолл.
— Ты первый, Смолл, — проговорил предусмотрительно
Джонс, когда они выходили из комнаты. — Я не хочу, чтобы ты
огрел меня по голове своей деревяшкой, как ты это сделал на
Андаманских островах.
— Вот и конец нашей маленькой драме, — сказал я, после
того, как мы несколько времени молча курили. — Боюсь, Холмс,
что это в последний раз я имел возможность изучать ваш метод.
Мисс Морстен оказала мне честь, согласившись стать моей женой.
Холмс издал вопль отчаяния.
— Я так боялся этого! — сказал он. — Нет, я не могу вас
поздравить.
— Вам не нравится мой выбор? — спросил я, слегка
уязвленный.
— Нравится. Должен сказать, что мисс Морстен —
очаровательная девушка и могла бы быть настоящим помощником в
наших делах. У нее, бесспорно, есть для этого данные. Вы
обратили внимание, что она в первый же день привезла нам из
всех бумаг отца не что иное, как план Агрской крепости. Но
любовь — вещь эмоциональная, и, будучи таковой, она
противоположна чистому и холодному разуму. А разум я, как
известно, ставлю превыше всего. Что касается меня, то я никогда
не женюсь, чтобы не потерять ясности рассудка.
— Надеюсь, — сказал я, смеясь, — что мой ум выдержит
это испытание. Но у вас, Холмс, опять очень утомленный вид.
— Да, начинается реакция. Теперь я всю неделю буду как
выжатый лимон.
— Как странно у вас чередуются периоды того, что я,
говоря о другом человеке, назвал бы ленью, с периодами, полными
самой активной и напряженной деятельности.
— Да, — сказал он, — во мне заложены качества и
великого лентяя и отъявленного драчуна. Я часто вспоминаю слова
Гете: Schade, dass die Natur nur einen Menschen ausr dir schuf,
denn zum wurdigen Mann war und zum Schelmen der Stoff5. Между
прочим, — возвращаясь к норвудскому делу, — у них, как я и
предполагал, в доме действительно был помощник. И это Не кто
иной, как дворецкий Лал Рао. Итак, Джонсу все-таки принадлежит
честь поимки одной крупной рыбы.
— Как несправедливо распределился выигрыш! — заметил я.
— Все в этом деле сделано вами. Но жену получил я. А слава вся
достанется Джонсу. Что же остается вам?
— Мне? — сказал Холмс. — А мне — ампула с кокаином.
И он протянул свою узкую белую руку к несессеру.
Примечания
1 Великолепно, мастерски, гениально (франц.).
2 Дурной тон ведет к преступлению (франц.).
3 "Нет более несносных глупцов, чем те, которые не совсем
лишены ума" (франц.). Ф.Ларошфуко. "Максимы и моральные
размышления".
4 "Мы привыкли, что люди издеваются над тем, чего они не
понимают" (нем.)
5 Как жаль, что природа сделала из тебя одного человека:
материала в тебе хватило бы и на праведника и на подлеца
(нем.).
Артур Конан-Дойль. Человек на четвереньках
Мистер Шерлок Холмс всегда придерживался того мнения, что
мне следует опубликовать поразительные факты, связанные с делом
профессора Пресбери, для того хотя бы, чтобы раз и навсегда
положить конец темным слухам, которые лет двадцать назад
всколыхнули университет и до сих пор повторялись на все лады в
лондонских научных кругах. По тем или иным причинам, однако, я
был долго лишен такой возможности, и подлинная история этого
любопытного происшествия так и оставалась погребенной на дне
сейфа вместе с многими и многими записями о приключениях моего
друга. И вот мы, наконец, получили разрешение предать гласности
обстоятельства этого дела, одного из самых последних, которые
расследовал Холмс перед тем, как оставить практику. Но и теперь
еще, делая их достоянием широкой публики, приходится соблюдать
известную сдержанность и осмотрительность.
Как-то воскресным вечером, в начале сентября 1903 года, я
получил от Холмса характерное для него лаконическое послание:
"Сейчас же приходите, если можете. Если не можете, приходите
все равно. Ш. X.".
У нас с ним в ту пору установились довольно своеобразные
отношения. Он был человек привычек, привычек прочных и глубоко
укоренившихся, и одной из них стал я. Я был где-то в одном ряду
с его скрипкой, крепким табаком, его дочерна обкуренной
трубкой, справочниками и другими, быть может, более
предосудительными привычками. Там, где речь шла об активных
действиях и ему нужен был товарищ, на выдержку которого можно
более или менее спокойно положиться, моя роль была очевидна. Но
для меня находилось и другое применение: на мне он оттачивал
свой ум, я как бы подстегивал его мысль. Он любил думать вслух
в моем присутствии. Едва ли можно сказать, что его рассуждения
были адресованы мне — многие из них могли бы с не меньшим
успехом быть обращены к его кровати, — и тем не менее, сделав
меня своей привычкой, он стал ощущать известную потребность в
том, чтобы я слушал его и вставлял свои замечания. Вероятно,
его раздражали неторопливость и обстоятельность моего мышления,
но оттого лишь ярче и стремительней вспыхивали догадки и
заключения в его собственном мозгу. Такова была моя скромная
роль в нашем дружеском союзе.
Прибыв на Бейкер-стрит, я застал его в глубоком раздумье:
он сидел в своем кресле, нахохлившись, высоко подняв колени, и
хмурился, посасывая трубку. Ясно было, что он поглощен какой-то
сложной проблемой. Он знаком пригласил меня сесть в мое старое
кресло и в течение получаса ничем более не обнаруживал, что
замечает мое присутствие. Затем он вдруг встряхнулся, словно
сбрасывая с себя задумчивость, и с обычной своей иронической
улыбкой сказал, что рад вновь приветствовать меня в доме,
который когда-то был и моим.
— Надеюсь, вы извините мне некоторую рассеянность, милый
Уотсон, — продолжал он. — За последние сутки мне сообщили
довольно любопытные факты, которые, в свою очередь, дали пищу
для размышлений более общего характера. Я серьезно подумываю
написать небольшую монографию о пользе собак в сыскной работе.
— Но позвольте, Холмс, что же тут нового? — возразил я.
— Ищейки, например...
— Нет-нет, Уотсон, эта сторона вопроса, разумеется,
очевидна. Но есть и другая, куда более тонкая. Вы помните, быть
может, как в том случае, который вы в вашей сенсационной манере
связали с Медными буками, я смог, наблюдая за душевным складом
ребенка, вывести заключение о преступных наклонностях его в
высшей степени солидного и положительного родителя?
— Да, превосходно помню.
— Подобным же образом строится и ход моих рассуждений о
собаках. В собаке как бы отражается дух, который царит в семье.
Видели вы когда-нибудь игривого пса в мрачном семействе или
понурого в счастливом? У злобных людей злые собаки, опасен
хозяин — опасен и пес. Даже смена их настроений может отражать
смену настроений у людей.
Я покачал головой.
— Полноте, Холмс, это уж чуточку притянуто за волосы.
Он набил трубку и снова уселся в кресло, пропустив мои
слова мимо ушей.
— Практическое применение того, о чем я сейчас говорил,
самым тесным образом связано с проблемой, которую я исследую в
настоящее время. Это, понимаете ли, запутанный клубок, и я ищу
свободный конец, чтобы ухватиться и распутать всю веревочку.
Одна из возможностей найти его лежит в ответе на вопрос: отчего
овчарка профессора Пресбери, верный пес по кличке Рой, норовит
искусать хозяина?
Я разочарованно откинулся на спинку кресла: и по такому
пустяку меня оторвали от работы? Холмс метнул на меня быстрый
взгляд.
— Все тот же старый Уотсон! — произнес он. — Как вы не
научитесь понимать, что в основе серьезнейших выводов порой
лежат сущие мелочи! Вот посудите сами: не странно ли, когда
степенного, пожилого мудреца... вы ведь слыхали, конечно, про
знаменитого Пресбери, физиолога из Кэмфорда? Так вот, не
странно ли, когда такого человека дважды пытается искусать его
собственная овчарка, которая всегда была ему самым верным
другом? Как вы это объясните?
— Собака больна, и только.
— Что ж, резонное соображение. Но она больше ни на кого
не кидается, да и хозяина, судя по всему, не трогает, кроме как
в совершенно особых случаях. Любопытно, Уотсон, весьма
любопытно. Но вот и звонок — видно, молодой Беннет явился
раньше времени. Я рассчитывал потолковать с вами подольше, до
того как он придет.
На лестнице послышались быстрые шаги, в дверь отрывисто
постучали, и секунду спустя новый клиент Холмса уже стоял перед
нами.
Это был высокий, красивый молодой человек лет тридцати, со
вкусом одетый, элегантный, впрочем, что-то в его манере
держаться выдавало скорей застенчивость ученого, чем
самоуверенность светского человека. Он обменялся рукопожатием с
Холмсом и затем чуть растерянно взглянул на меня.
— Дело это очень щепетильное, мистер Холмс, — сказал он.
— Не забудьте, какими отношениями я связан с профессором
Пресбери — как в личной жизни, так и по службе. Я решительно
не считаю себя вправе вести разговор в присутствии третьего
лица.
— Не бойтесь, мистер Беннет. Доктор Уотсон — сама
деликатность, а кроме того, смею вас уверить, что в таком деле
мне, вероятнее всего, потребуется помощник.
— Как вам будет угодно, мистер Холмс. Вы, несомненно,
поймете, отчего я несколько сдержан в этом вопросе.
— Поймете и вы, Уотсон, когда я скажу, что этот
джентльмен, мистер Джон Беннет, работает у профессора
ассистентом, живет с ним под одной крышей и помолвлен с его
единственной дочерью. Нельзя не согласиться, что знаменитый
ученый имеет все основания рассчитывать на его преданность. Но,
пожалуй, лучший способ ее доказать — принять все меры к тому,
чтобы раскрыть эту удивительную тайну.
— И я так полагаю, мистер Холмс. Я только этого и
добиваюсь. Известно ли доктору Уотсону положение вещей?
— Я не успел познакомить его с обстановкой.
— Тогда, быть может, мне стоит еще раз изложить основные
факты, прежде чем говорить о том, что произошло нового?
— Я лучше сам, — сказал Холмс. — Кстати, проверим,
