от боли, воскликнул: - А я-то, я-то думал, пойду теперь вверх по лесенке!
А они что же? Выходит, начальники себе убежище подготавливают. Участники
Сопротивления! А меня, старого нациста, под ноги бросят!
Лицо Хакке стало багровым, потным, яростным, глаза, казалось, вылезли
из орбит. Он потерял всякую власть над собой и, склонившись к Вайсу,
истошно, неудержимо говорил, захлебываясь словами, как в горячечном бреду:
- Все, картина ясная! Лейнера знаете? Хоронили недавно с необычайной
пышностью: венки от партии, от СД и СС, от имперского руководства. Речи. С
женой и детьми истерика. В тот же вечер я к ним на виллу пришел с визитом
- выразить соболезнование. Сидят ужинают. На лицах такое спокойствие,
будто ничего не произошло. В столовой сигарой пахнет, окурок в пепельнице
дымится. А у них в семье, кроме самого Лейнера, никто и не курил.
- Уверяю вас, вам это показалось.
- Нет! - еще больше распаляясь от недоверия Вайса к его словам,
возразил Хакке. - Нет, не показалось! За одну эту неделю восемь таких
скоропостижных смертей! И все покойники накануне своей внезапной кончины
почему-то аккуратно сдали ключи от служебных сейфов тем, кто потом их
заменил. Это откуда же такая предусмотрительность?
- Вы стали болезненно мнительны, Хакке, - насмешливо упрекнул его
Вайс.
Насмешка обожгла Хакке.
- Нет, - сказал он, - я всегда хладнокровен. Только сейчас я вне
себя. Вот, слушайте. В расово-политическом управлении партии была заведена
картотека на самых чистейших арийцев, элиту нации. Профессора неоднократно
вымеряли их циркулями и всю их родословную расписали. А теперь карточки
сменили. И знаете, кем они числятся? Они записаны как евреи. А?! Как
евреи! Это зачем же? Из концентрационного лагеря для евреев в Блехамере
привезли в партийную канцелярию документы, одежду с красными крестами на
спинах и желтыми полосами. И столько комплектов в брезентовых мешках
привезли, сколько в картотеке вместо лучших наци стало числиться евреев.
- Ну знаете, - сказал Вайс, - это же трусы, чтобы спасти свою шкуру,
они на все идут.
- Да, - согласился Хакке, - на все. Сейчас осудили и приговорили к
казни с десяток самых надежных из тех, кого я знаю. Пришел я на службу,
стал их поносить - ну, как изменников. А мой начальник приказал мне
заткнуться. Потом я двух этих "покойничков" в госпитале эсэсовском
встретил в Ванзее - гуляют по парку в пижамах. Один только бороду
отращивает, а у другого вся рожа забинтована после пластической операции.
Вайс, закинув ногу на ногу, сказал пренебрежительно:
- Вы наивны, Хакке. И, в сущности, не только недостаточно
осведомлены, но, к сожалению, ваша горячность подтверждает, что на службе
вам не доверяют. Вот и все.
- И вы обо всем этом знаете? - изумился Хакке.
- Конечно, - утвердительно кивнул Вайс. - И все это делается в
интересах будущего империи.
Хакке налил себе вина, выпил залпом, вытер тыльной стороной ладони
губы. Глаза его смотрели тревожно.
- Я, кажется. наговорил лишнего?
- Отнюдь, - сказал Вайс. - Я слушал вас с большим интересом. И извлек
пользу для себя, а значит, и для моей службы. - Потянулся, заложил руки на
затылок, пояснил: - Ведь нам тоже, возможно, придется принимать меры для
маскировки. И кое-чем из вашей информации мы, конечно, воспользуемся. Вы
не возражаете?
- Только не упоминайте источника! - испуганно взмолился Хакке. - Ради
бога!
- Хорошо, - согласился Вайс, - это я могу вам обещать. Но услуга за
услугу: вы мне поможете составить записку по этому вопросу, и я в порядке
личной инициативы представлю ее своему руководству. А то, я полагаю, - он
усмехнулся, - герр Мюллер, перенеся свою неприязнь к моему шефу на область
служебных отношений, неполно ознакомит его с опытом гестапо в этом
направлении. И если вы окажете мне существенную помощь, то, понятно, и я
смогу быть вам полезным. Помните: у нас, заграничной службы, есть
кое-какие контакты с западными разведками.
- Я знаю, - уныло сказал Хакке.
- Ну, тем более. Следовательно, если мы соответствующим образом
аттестуем вас перед ними, вам не придется отращивать бороду.
- Мне кажется, - неуверенно заметил Хакке, - в гестапо меня все-таки
ценят. По приказанию начальства я теперь ежедневно читаю в канцелярии
различную марксистскую литературу, изучаю листовки, выпущенные
подпольщиками...
- Вас хотят сунуть к ним?
- Возможно, - сказал Хакке. - Но мне бы не хотелось.
- Почему?
- Как бы я ни крякал цитатами, коммунисты сразу поймут, что я
подсадная утка. Кого мы только ни совали в камеры, все до одного прогорали
в первые же дни. - В голосе его послышалась зависть: - Я слышал, в
Швейцарии недавно откупили много коек в туберкулезных санаториях и
кое-кого из наших отвозят туда в санитарных вагонах, а потом на носилках
вносят в здание. Но везет, конечно, тем, кто занимал большое положение. -
Вздохнул. - В крайнем случае я бы пошел в псевдопартизанский отряд, мы их
сейчас формируем на территории Голландии, Бельгии, Дании. А потом, как
учстник Сопротивления, остался бы там до лучших времен...
- Вы фантазер, - прервал его Вайс. - А на какие средства вы будете
жить?
Хакке усмехнулся.
- В этих странах есть достаточно состоятельных людей, которые
поддерживали нацистов. Изредка я буду напоминать им об этом. Очень
деликатно, в пределах суммы, необходимой для самого скромного образа
жизни.
- Ну что ж, это разумно, - сказал Вайс. - Однако, я вижу, вы
основательно подготавливаете свое будущее.
- Как и все, - согласился Хакке.
- Но откуда вы получаете столь разносторонние сведения?
- Я же сказал: маленькие люди работают за больших людей. Телефонисты
в службе подслушивания, шифровальщики, канцеляристы, порученцы, адъютанты,
рядовые сотрудники - все мы делимся тем, что знаем о своих хозяевах. Они
никогда ни о чем не говорят с нами, но часто беседуют друг с другом в
нашем присутствии. Ведь для них все мы болваны - и только. На нас можно не
обращать внимания. Но не все из нас болваны. - Хакке подумал немного. -
Вот Карл Лангебен. Он работал на Гиммлера, на Канариса и на американскую
разведку. И все ему хорошо платили.
- Но его повесили, - напомнил Вайс.
- Повесили его восе не за это, - мрачно возразил Хакке.
- А за что же?
- Лангебен знал о связях Канариса с английской разведкой, и, когда
его арестовало гестапо, Гиммлер не хотел, чтобы он проболтался об этом. А
ведь Лангебен был лучшим агентом Гиммлера в его тайных переговорах с
американцми. Но если бы он проболтался о Канарисе, англичане перестали бы
относиться к Гиммлеру с прежним благожелательством. Говорят, они только
потому помогли чехословацким партизанам убить Гейдриха, что он готовился
разоблачить Канариса как английского агента.
- А разве Канарис был английским агентом?
- Он поддерживал самые дружеские отношения с английской разведкой.
Делился с ней добытой через своих агентов информацией о Советской Армии,
так как всегда стремился, чтобы англичане стали нашими союзниками в войне
против России.
- Так почему же арестовали Канариса - за связи с английской разведкой
или за то, что он был причастен к заговору против Гитлера?
- Рейхсфюрер еще раньше знал все о Канарисе.
- Так. Но почему же его сейчас не приговорили к казни?
- Да ведь ему известно, что рейхсфюрер все знал о нем, - наверно,
поэтому. И до тех пор, пока он будет молчать, он может пользоваться всеми
удобствами, предоставляемыми привилегированным заключенным. Вообще, -
сказал Хакке, - в последнее время старик стал уже совсем бесполезным.
Хеттель говорил, что стремление Канариса всегда быть на ногах и в действии
со временем превратилось в какую-то одержимость. Канарис не мог усидеть на
месте, и, по мере того как он старел, страсть к путешествиям овладевала им
все сильнее. Он думал только о путешествиях и совсем перестал
интересоваться человеческими взаимоотношениями. Но двадцатого июля, когда
совершилось покушение на Гитлера, он был дома. Весь этот день он просидел
на своей вилле под Берлином и не покинул ее даже для того, чтобы посетить
штаб заговора на Бендлерштрассе.
- Обеспечивал себе алиби?
- Да, чтобы вывернуться, как он всегда умел выворачиваться. Но не на
сей раз. Теперь рейхсфюрер достиг того, к чему так неуклонно стремился:
все службы абвера влились в СД. И если бы Канарис в свое время не
разгласил повсюду, что Гиммлер был некогда псаломщиком, возможно, тот его
помиловал бы и даже сохранил на службе в качестве консультанта по
английской разведке.
- Однако вы высказываете довольно-таки резкие суждения, - улыбнулся
Вайс.
- Мы, старые наци, очень обеспокоены тем, что некоторые лидеры
империи, ведя переговоры с англичанами и американцами, согласились
распустить национал-социалистскую партию. Только фюрер, который через
князя Гогенлое тоже предложил западным державам свои условия сепаратного
мира, не идет на это. Поэтому мы до последнего останемся верны фюреру.
Партия будет жить, пока существует империя! - торжественно объявил Хакке.
- Но ведь Гиммлер уже давно говорил о возможности военного
поражения...
- Да, я знаю об этом. Но если удастся сохранить нас, старых наци, мы
сделаем все, чтобы империя вновь возродилась из пепла. Ведь даже сам
Даллес настаивал, чтобы в новом составе германского правительства пост
имперского комиссара на правах министра по борьбе с хаосом и беспорядками
получил его агент Гизевиус, поскольку он имеет опыт работы в гестапо.
- Значит, еще не все надежды утрачены?
- Нет, - сказал Хакке. - Но только мне очень неприятно,что десятки
тысяч наших переходят на нелегальное положение в более благоприятных
условиях, чем я. Меня хотят сунуть к коммунистам. И знаете, зачем? Чтобы
потом я, как участник Сопротивления, мог дезориентировать оккупационные
власти, спровоцировать их на аресты тех, кто действительно участвовал в
движении Сопротивления. А мне уже за пятьдесят. Я не мальчишка. Не та
голова. Не то воображение.
- Послушайте, - спросил Вайс, - почему вы вначале делали вид, будто
вам неведомы пути, по которым мы переходим на особое положение?
- Почему? - буркнул Хакке. - Да потому, что я все-таки рассчитываю
занять место одного из тех, кто сейчас уходит в подполье. Хочу, чтобы
последняя моя должность в гестапо была выше той, которую я сейчас занимаю.
Думаю, что на это у меня хватит времени, прежде чем и меня бросят в
подполье. И мне интересно было проверить на вас, сколько мне еще следует
продержаться на поверхности. Я очень уважаю и ценю ваш ум, капитан Вайс.
- Однако вы притворщик, - пожурил Иоганн.
- Вы тоже. - И Хакке погрозил Иоганну пальцем. - Задавали всякие
наводящие вопросы, хотя осведомлены гораздо лучше, чем я.
- Привычка, - не смутился Вайс.
- Должно быть, так. - Хакке озабоченно наморщил лоб. - Вы знаете, на
нашей службе человек может внезапно исчезнуть. Особенно в том случае, если
он знает что-нибудь лишнее.
Вайс кивнул.
- Но у меня есть гарантии. Они тут, - Хакке отвернул ковер и постучал
костяшками пальцев по металлическому днищу несгораемого шкафа. Помолчал,
поднял глаза на Вайса. - Вы единственный человек, которому я могу доверить
свою жизнь. Завтра меня должен принять Мюллер. Я знаю, на что иду, но все
же рискну. Потом поздно будет. Если он даст мне, что я хочу, - я буду
требовать звание штурмбанфюрера, - тогда все в порядке. Если же нет,
считайте: старика Хакке больше не существует. Вот вам ключ. Не ранее, чем
через два дня, заберете все из этого шкафа и передадите Шелленбергу. -
Наклонился, прошептал: - Здесь бумаги Гейдриха, и среди них копия досье на
самого фюрера, а также на ряд высокопоставленных людей империи. Шелленберг
доложит обо всем фюреру, ну, и полетят головы, в том числе и голова
Мюллера.
- Вы стащили эти бумаги в гестапо во время бомбежки?
- Я только сохранял их, - гордо поправил Хакке, - сохранял, чтобы они
не достались в руки какомунибудь прохвосту.
- И, кроме этих досье, в шкафу ничего нет?
- Конечно есть, - сказал Хакке. - Здесь спрессованы все нечистоты. Вы
понимаете, как с их помощью можно держать за горло руководителей империи?
Вайс отстранил от себя руку Хакке, сжимавшую ключ:
- Напрасно вы тревожитесь. Я уверен - завтра вы получите звание
штурмбанфюрера.
И, как Хакке ни упрашивал, Вайс не согласился взять у него ключ. И на
прощание Хакке вынужден был признать:
- А вы, Вайс, действительно кристальной чистоты человек. Только не
понимаю, на какого черта вам это нужно?
Когда на следующий вечер Иоганн позвонил ему по телефону, он услышал
властный голос:
- Штурмбанфюрер Хакке слушает!
Новоиспеченный штурмбанфюрер упросил Вайса снова прийти к нему: хотел
показаться в только что полученном мундире. И, желая продемонстрировать
перед Вайсом, какие перспективы безграничной власти открылись перед ним,
привез его к себе в канцелярию и там выслушивал при нем доклады
подчиненных. Это дало Иоганну возможность получить более отчетливое
представление о гигантском размахе подготовки крупных гестаповцев к
переходу в подполье.
А спустя несколько дней во всех берлинских газетах был опубликован
некролог по случаю безвременной кончины штурмбанфюрера Хакке. На похороны
прибыли видные чины секретных служб империи. И старые нацисты, среди
которых было немало награжданных золотыми партийными значками, на своих
плечах вынесли гроб, и поставили его на катафалк, и накрыли флагом со
свастикой.
Возможно, гроб был набит землей, а в это время сам Хакке, сменив
мундир на штатскую одежду, уже только в качестве рядового пассажира
"Люфтганзы" перекочевывал в нейтральную страну. А возможно, в гробу
действительно лежало тело Хакке. Все-таки не в правилах Мюллера была
прощать подчиненным такие выходки, какую позволил себе Хакке, столь
настойчиво потребовав повышения по службе.
Что же касается хранившихся у Хакке досье, то они теперь ни для кого
не представляли интереса. Ни один из руководителей империи не мог
использовать этот концентрат подлости и мерзости во вред другим: было уже
поздно. Оставались считанные секунды исторического времени до той поры,
когда советские артиллерийские орудия должны были пробить последний,
двенадцатый час существования фашистского рейха.
65
Физиономии рядовых сотрудников политической загранразведки СД
приобрели какое-то странное выражение: такие лица Иоганн видел у людей с
ослабленной после длительной болезни памятью.
Прежде всех их отличали равнодушная отчужденность, неразговорчивость,
холодная, чопорная вежливость, - все это давало возможность, общаясь друг
с другом, избегать разговора на сколько-нибудь существенные темы. Теперь
они стали суетливы и бесцеремонно, с жадным любопытством расспрашивали о
"новостях" - таков был псевдоним военной сводки. И у каждого в глазах
замерло еле сдерживаемое отчаяние: не оставят ли его до последних секунд
перед наступлением двенадцатого часа здесь, на Бисмаркштрассе?
Крупные же агенты-зарубежники, напротив, сохраняли достойное
спокойствие. Им легко было соблюдать спосокойствие: все они уготовили себе
в западных странах благоустроенные "норы" и знали, что могут переждать,
отсидеться в них до лучших времен, регулярно получая из банка такие же
суммы, какие они получали всегда в соответствии со своими заслугами и
положением, занимаемым в разведке.
Вайс подметил, что почти все крупные немецкие резиденты, прибыв в
Берлин из той или иной западной страны, где они работали, меньше всего
времени уделяли составлению отчетов. В основном они занимались устройством
дел своих начальников. Повидимому, их обязали обеспечить все удобства для
проживания руководителей германской разведки в тех странах, где резиденты
уже прочно акклиматизировались.
Шелленберг уехал в Швецию.
Густав вызвал к себе пять молодых офицеров, в том числе Вайса, и
представил им человека атлетического сложения, но уже пожилого, плешивого,
с лицом, изборожденным равно глубокими шрамами и морщинами:
- Можете называть его Поль.
Теперь по утрам они впятером регулярно выезжали вместе с Полем в
Груневальдский лес на тренировку. Поль обучал их всевозможным способам
убийства: применяли холодное оружие, различные подсобные средства - кусок
проволоки, бутылочное горлышко. Учились обходиться и одними голыми руками.
Поль сказал, что по приказанию рейхсфюрера он обучает этим же приемам
высших чинов службы, но только на дому у каждого.
В связи с отсутствием Шелленберга у Иоганна было больше свободного
времени, и он смог написать обстоятельную информацию в Центр. Зашифровав,
переправил ее профессору Штутгофу через обусловленный между ними тайник.
Тем временем Генрих выяснил, в каких пунктах размещены секретные
склады, снабжением которых занимался Вилли Шварцкопф. Но когда Иоганн
сверил названия этих пунктов с картой, их на ней не оказалось.
По-видимому, все эти названия были вымышлены или закодированы, и
расшифровать их без ключа не представлялось возможным.
Генрих, услышав об этом, встревожился:
- Значит, дядя мне не доверяет.
- Не горячись, - сказал Вайс. - Возможно, система конспирации такова,
что о местоположении того или иного склада известно только старшему той
группы, которая будет базироваться именно в этом пункте.
- Едва ли, - усомнился Генрих. - Тогда зачем Вилли хранит карту на
внутренней дверце особого, плоского несгораемого шкафа? Я однажды вошел к
нему в кабинет, когда он делал пометки на этой карте, но он сразу же
захлопнул дверцу.
- А что еще в этом шкафу?
- Ничего, только карта. Очевидно, шкаф специально предназначен для
хранения секретных карт. В кабинете было темно, но карту освещал
рефлектор, находящийся внутри шкафа.
- И дядя никогда при тебе не открывал этот шкаф?
- Никогда.
- Ну что ж, возможно, ты прав, - рассудил Иоганн.
- Я понимаю, как это важно! - горячо сказал Генрих. - И сделаю все,
чтобы достать карту.
- Каким же образом?
Генрих пожал плечами:
- В конце концов, он убил моего отца и когда-нибудь должен ответить
за это.
- Не тебе.
- А кому?
- Советским людям за убийство советского человека.
- А я кто? - спросил Генрих. - Фашист?
- Ну, не сердись, - Иоганн положил руку на его плечо. - Не надо,
Генрих. Не надо тебе этого делать.
- Сейчас?
- Вообще никогда.
- Ну, знаешь! - возмутился Генрих и сбросил руку Иоганна со своего
плеча.
- Я не хочу, чтобы ты из мести пачкал себя кровью. Не хочу.
Генрих намеревался возразить, но Иоганн, вынув из кармана карандаш и
бумагу, остановил его:
- Ты же инженер, верно?
- Ну, почти.
- Смотри - вот схема. Когда шкаф открывается, зажигается рефлектор.
Дверца шкафа, нажимая на контакты от провода к замаскированному
фотоаппарату, соединяет их, срабатывает автоматический затвор - и готов
снимок.
- Дядиной спины, - усмехнулся Генрих.
- Ну а если допустить, что дядя в этот момент не будет стоять у
шкафа?
- Что ж, возможно... Не представляю только, где установить
фотоаппарат.
- А ты подумай.
- Но ведь дядя откроет шкаф только тогда, когда ему понадобится
взглянуть на карту.
- Это мы уж знаем. Но можно отозвать его в этот момент.
- Каким же образом?
- Очень просто - телефонным звонком.
- Но прежде, чем подойти к телефону, он закроет дверцу - и все. И
потом, как узнать, когда именно нужно позвонить ему по телефону?
- Видишь ли, - сказал Иоганн, - все это можно объединить проводом в
общую цепь, чтобы, допустим, через пять секунд после телефонного звонка
опускался затвор фотоаппарата.
- А щелчок фотоаппарата?
- Можно высчитать, чтобы он был синхронен со вторым телефонным
звонком. Ведь дядя, не услышав голоса, положит трубку, и новый звонок
совпадет со щелчком камеры.
- Ну что ж, - неуверенно сказал Генрих, - можно попробовать.
- Где ты собираешься это сделать? - спросил Иоганн.
- Как где? Ну, в кабинете у дяди.
- Нет, - сказал Вайс. - Сначала ты эту конструкцию должен установить
в своей комнате и хорошенько испытать ее, проверить, фотографируя корешки
книг в книжном шкафу. И если при многих повторениях эксперимент удастся
безотказно, только тогда можно будет нацелить все это оборудование на
дядюшкин несгораемый шкаф.
- Все-таки я тебя не понимаю, - в голосе Генриха звучало раздражение.
- Готовятся тайные склады, базируясь на них, диверсанты будут убивать
ваших солдат и офицеров даже тогда, когда гитлеровская Германия перестанет
существовать. А ты относишься ко всему со странным хладнокровием.
- А что, ты считаешь, я должен делать?
- Нужно застрелить штурмбанфюрера и взять у него карту.
- Зачем?
- То есть как зачем? - изумился Генрих.
- Кому она понадобится, если Вилли Шварцкопф будет убит? Грош цена
тогда этой карте, независимо от того, заберем мы ее или только переснимем.
За твоим дядей числится экземпляр карты. И, судя по конструкции шкафа, это
самый секретный из всех документов, находящихся в его расположении.
Значит, в случае подлозрительного убийства Вилли склады, помеченные на
карте, будут перебазированы.
- А если дать дяде сильную дозу снотворного и, когда он уснет,
тихонько взять у него ключ от шкафа?
- Твой дядя - преданный служака, и, очнувшись, он сочтет своим долгом
поступить, как и полагается в подобных случаях каждому, кто хранит у себя
секретные документы. Немедленно доложит Гиммлеру, что по неясным причинам
некоторое время находился в беспамятстве. Ну, и начнется расследование...
- Что ж, - со вздохом согласился Генрих, - придется продумать твою
схему. - Добавил запальчиво: - Но я не уверен, что она так уж идеальна!
- Можешь довести ее до полного совершенства, уступаю тебе патент на
нее... - И тут Иоганн смущенно замолчал, поняв, что допустил бестактность.
Ведь он невольно напомнил о былых притязаниях Генриха на патенты, которые
его отец получал за изобретения, разработанные на основе технических идей
профессора Гольдблата.
Но Генрих или не обратил внимания на его слова, или не счел нужным
обратить. Он был не только хорошо воспитанным человеком, но настолько
чутко относился к Иоганну, что и без слов отлично улавливал малейшие
оттенки в его настроении.
Как-то в комнате Иоганна раздался телефонный звонок. Это было
удивительно: ведь он не знал номера своего телефона и, следовательно,
никому не мог его сообщить. Пользоваться телефоном можно было только через
внутренний коммутатор.
Сняв трубку, Иоганн услышал голос Лансдорфа. Тот просил навестить его
и сказал, что уже послал за Иоганном.
Шофер долго гонял машину по окраинам Берлина, кружил по улицам и
переулкам, а потом вернулся в район Ванзее и остановился у особняка, ходу
до которого с Бисмаркштрассе было не больше пятнадцати минут.
Лансдорф встретил Вайса с дружеской простотой, как бы подчеркивающей,
что нынешнее положение гостя ставит их почти на равную ногу.
Он похудел еще больше, лицо у него так высохло, что кожа, казалось,
скрипела, когда он, как всегда, осторожно улыбался одними губами. Но в
общем вид у него был бодрый и глаза не утратили холодного, испытующего
выражения.
Лансдорф сказал, что приказ вывести абвер из подчинения генеральному
штабу вермахта давно следовало ожидать. Ведь, по существу, деятельность
абвера всегда находилась под контролем СД. Единовластие Гиммлера над всеми
разведывательными службами только обеспечит их слияние в одну систему.
О себе он заметил с усмешкой, что в последнее время занимался
кабинетной, научной работой: готовил для рейхсфюрера докладную, в которой
изложил результаты своих исследований партизанского движения и системы
подпольных организаций в оккупированных странах Европы. И хотя материалы,
которыми Лансдорф располагал, оказались недостаточно полными, он все же
пришел к выводу, что наиболее ссовершенных форм организации достигли
советские партизаны, действующие в оккупированных районах.
Прикрыв глаза тугими белыми веками, Лансдорф пожевал губами и снова
заговорил скучным тоном:
- Но, к сожалению, те, для кого предназначался мой доклад, даже
сейчас, в трагические для Германии дни, настолько еще обуреваемы прусской
самоуверенностью, что пренебрежительно отнеслись к высокой оценке, которую
я дал этого рода деятельности русских. Должен, однако, признать, что она,
по всей вероятности, для нас неприемлема. И не потому, что техника их
организации имеет какую-то особую специфику. А потому главным образом, что
русские опираются на сочувствие населения оккупированных районов. Они
рассчитывают не столько на людей, профессионально подготовленных, сколько
на широкие народные массы. Для нас же более подходят формы тайных
заговорщических организаций, действующих в строжайшей изоляции от
населения Германии, на поддержку которого они сейчас едва ли могут
надеяться.
В тысяча девятьсот восемнадцатом году я руководил диверсионными
подпольными группами, состоявшими главным образом из офицеров. И когда
войска западных держав оккупировали Германию, мы сумели внушить им страх и
уважение отлично организованными террористическими актами. Этот опыт,
несомненно, приемлем в современных условиях, и в основном, я полагаю, на
восточной территории нашей страны, которая в первую очередь оккупирована
Советской Армией.
Что же касается иных форм, то мы будем придерживаться системы
строжайшей децентрализации диверсионных групп, распылим их по всей
территории Германии.
Рассчитывать на аппарат партии, ее функционеров, нам не приходится,
так как Мартин Борман разработал свой особый план перевода этого
контингента в подполье. Функционеры наденут личину пострадавших от фашизма
и после длительной консервации скрыто начнут действовать в сфере политики,
стремясь возродить нацистскую партию под тем или иным названием. Возможно,
для этой цели им поручат проникнуть в какую-либо вновь созданную
демократическую организацию, чтобы впоследствии полностью овладеть ею.
Словом, мы занимаемся здесь сейчас тем, чем некогда занимались в
"штабе Вали", только обучаем не военнопленных, а немцев, главным образом
из подразделений СС. Созданы специальные молодежные школы -
"АдольфГитлершулен". Кстати, я считаю не лишенным остроумия, что эти школы
мы разместили в старинных орденских замках и восстановили средневековый
ритуал посвящения в члены тайного ордена. Различные мистические
аксессуары, клятва при свете факелов, загробный голос, оповещающий, что за
измену делу члены организации казнят всех родственников ослушника,
процедуры испытанийц, пыток - все это очень полезно, так как разжигает
воображение молодежи.
Вайс слушал и старался понять, для чего вся эта длинная лекция и
какое отношение она имеет к нему самому.
- Кроме того, - продолжал своим тусклым голосом Лансдорф, - служба
гестапо доставляет в "АдольфГитлершулен" людей, подлежащих изъятию. И
курсанты не на условных, а на подлинных объектах практикуются в допросах с
применением различных средств воздействия. А некоторых из этих
доставленных выпускают в парк, чкобы на прогулку, и тот или иной курсант
самостоятельно разделывается с ним - молниеносно и бесшумно, с таким
расчетом, чтобы труп потом внушал ужас.
И, знаете ли, эти совсем молодые люди - от шестнадцати лет - весьма
преуспевают.
Кстати, фрейлейн Ангелика Бюхер, ваша знакомая, зачислена по ее
просьбе в такую школу. И хотя Ангелика - между нами, конечно, - истеричка,
она уже стоит во главе женской пятерки. Им разрешили практику на
военнопленных, работающих у окрестных фермеров. И, представьте, они
орудуют так энергично, что фермеры скоро окажутся без рабочих рук. Я
надеюсь, что столь же успешно они будут действовать, когда Германия
подвергнется оккупации, - ведь теперешние их акции в отношении
военнопленных впоследствии обяжут их поступать так же с немцами, которые
захотят сотрудничать с оккупационными властями. - Закрыл глаза, произнес
сонно: - Фюрер, мне передали, весьма благожелательно отозвался о наших
слушателях. Он сказал: "В моих "Орденсбургах" вырастет молодежь, от
которой мир в страхе отпрянет; неистово активная, властная, бесстрашная,
жестокая молодежь - вот что мне нужно!"
Лансдорф помолчал, приоткрыл глаза и, строго глядя на Вайса, заметил:
- Естественно, что слушателей высших школ мы отбираем только из
состава СС и гестапо. Это должны быть непревзойденные мастера. И когда
Советская Армия превратится из действующей лишь в оккупационную и ее
офицеры и солдаты начнут относиться к немецкому населению с тем
простосердечием и добродушием, которые свойственны большевикам,
убежденным, что классовые симпатии сильнее национальных антипатий, - вот
тогда вся эта наша распыленная армия мести и начнет орудовать, внушая
советским войскам ненависть к немцам. Естественно, советское командование
примет соотстветствующие меры. Но никто из наших людей не пострадает:
специальная агентура будет передавать советским оккупационным властям
массовые списки немцев, якобы участвовавших в преступлениях. И на террор
красных мы с еще большей силой ответим своим, черным террором.
Вайс придал лицу кислое, унылое выражение, спросил:
- Собственно, вы так увлекательно обо всем рассказываете, что я
подумал - уж не хотите ли вы снова сделать меня вашим сотрудником?
- Да, - сказал Лансдорф. - Именно. Ценя ваш опыт работы в абвере.
- Но я не собираюсь менять своей должности. Кроме того, мне кажется,
- на всякий случай решил похвастаться Иоганн, - я пользуюсь расположением
Шелленберга и...
- Я обо всем этом знаю, - перебил Лансдорф. - Но у меня есть
возможность убедить Шелленберга, что ваша служба у нас более
