но. голову Гриши. Кто за нее что даст?
- Никто! - Блестящие кудри Туза мотнулись по впалым щекам.
Мордасов поднялся: разброд и шатание в его гвардии - тревожно; выходка
обозлит начальство, вроде и не велика потеря, давно смеялись над Гри-
шей, но смеяться - одно, а голову с плеч долой - другое, Гриша - сим-
вол, тут шутки плохи. Столько хлопот: и бабка, и похороны, и поминки,
и товара нереализованного горы и куражиные люди дали оптовый заказ на
технику - голова кругом. Мордасов тронул собственную, лобастую: его-то
еще кумпол на месте? Бабуля! Вот с такими сволочами жить приходится.
Ну чем ему, псу поганому, Гриша помешал? Стоял и стоял полвека и еще
простоял бы столько, а может и больше, помажут цементом, пройдутся
бронзовой красочкой и дуди себе в горн, предвещая, каждому, что тому
хочется.
- Кто еще видел, что Стручок голову пер?
Туз пожал плечами.
- Дуру не ломай,- грозно навис Мордасов,- пасть разевай, раз спросил.
Туз треф с видимым усилием собирал обрывки мыслей и соображений, пыта-
ясь придать им краткость, избежав бессодержательности, губы его
по-стариковски шевелились и казалось необъяснимым, что бескровный, хи-
лый Мордасов может нагнать страху на могучего хоть и в прошлом мужика.
Мордасов прикидывал свое: позвонить ли в милицию? С одной стороны,
сигнал благонамеренных граждан. вроде б зачтется. С другой?.. Почему
первым звонит именно Мордасов? Может рыло в пуху? А вдруг кто опередил
в сигнальном рвении хозяина площади? Менты в курсе силовой раскладки
на площади и в пристанционных пространствах - и неинформированность
Мордасова вкупе с нерасторопностью - повод усомниться в могуществе Ко-
лодца, четкости его руководства вверенными владениями. Обезглавленный
Гриша ранил Мордасова в самое сердце, порядки поколеблены, решения не
находилось и Мордасов перешел в наступление, спасаясь конкретным:
- Кто еще видел?
Туз вздрогнул.
- Никто!
- А ты? - Въедливо уточнил Колодец.
- Я. не-а,- Туз, как загнанный в сортире школяр с сигаретой, замотал
головой, принося уверения - всем ясно липовые - в дальнейшем некуре-
нии,- не-а.
- Ну ты, предположим, не видел. А Стручок вдруг сам на себя наклепает,
болтать начнет: бахвалиться по пьяни?
- Дурак он, что ли? - Неуверенно возразил Туз.- Мордасов поморщился.-
Ему бутылкой перед носом посимафорят, он подтвердит, что рельсы треть-
его дня собственными зубами перегрыз, а металлическую труху заглотнул.
Туз согласно кивнул: поведение Стручка прогнозировалось с трудом.
- Ладно.- Мордасов ребром ладони провел черту по пыльному столу.- Ты
да Стручок не в счет. Мозги у вас уже в растворе, взвесь, суспензия
вроде, оба в отвал, а если кто другой видел?
- Сквозь мешок? - Неожиданно нашелся Туз.
Но и Мордасов не вчера родился.
- Сквозь мешок! - Передразнил, скроив гримасу.- До мешка. Когда Стру-
чок елозил у постамента, срывал голову да в мешок пихал.
Туз напрягся, скулы закаменели, скрежет туго работающей мысли передал-
ся Мордасову, приемщик почтительно примолк, решимость Туза найти выход
не вызывала сомнения и стержень человеческий казалось утраченный - все
же блеснул во взоре затравленных глаз под вороными кудрями.
Настурция махнула призывно с наблюдательного пункта у окна, Мордасов в
три прыжка оказался рядом. У ограждения монумента, почти касаясь пе-
редним колесом чахлых цветочков, синел милицейский мотоцикл.
Уже легче, подумал Мордасов, звонил - не звонил, поезд ушел. Милицио-
неры, молча взирали на Гришу, как на образец исполнения долга - головы
нет, а рука с горном не дрогнула, трубит страдалец, не взирая на жес-
токости судьбы.
- Хана,- процедил Мордасов, приблизился Туз, выдохнул убедительно и
как всегда кратко.
- Пусть докажут!
И в самом деле. Мордасов перевел дыхание. Чего завелся? Пусть докажут!
Прав Туз. Может она, голова то есть, сама от вчерашнего удара грузови-
ка свалилась с плеч бронзового пионера? А куда исчезла? Бог весть,
разве за всем уследишь. Мордасов повеселел, хотел приказать Тузу та-
щить Стручка сей момент для допроса первой степени с пристрастием, но
догадался, что лучше отправиться дворами к Стручку и прознать, куда
тот определил чертову голову, надежно ли заныкал.
Мордасов вышел на крыльцо, раскланялся с милицией, и вместе с правоох-
ранителями, вместе с торговками, вместе с Рыжухой и Боржомчиком, мышью
просунувшим мордочку в дверь ресторана, взирал на бывшего Гришу - без
головы, каждый бывший, хоть живой, хоть. - и на лице Мордасова, как и
на других физиономиях, читалось осуждение, непонимание, возмущение:
есть же прохиндеи, носит же земля-мать ПИПдурков.
Милиция укатила. Будь что будет. Мордасов тычком вытолкнул Туза на по-
рог, предварительно расспросив, как добраться до хибары Стручка, чтоб
быстро и незаметно. Маршрут отыскался подходящий и скрытный, через
семь минут, тщательно проверяя, не сечет ли кто за ним, Мордасов вва-
лился в избенку Стручка, наполовину вросшую в землю, изжеванную време-
нем до неправдоподобной ветхости.
Стручок в сапогах возлежал на столе с думкой под головой и,- кто б по-
думал? - нацепив очки, читал газету.
Стены хибары голы, бесприютно здесь, как на сквере голубой осенью и
только прикнопленный шелковый портрет Сталина украшал жилище Стручка.
Мордасов перевел взгляд на газету, поразился ее желтизне - вспомнил
лик умершей, ему о похоронах хлопотать, а не бегать в помойные норы; в
очках Колодец видел дай бог. Стручок мусолил газету сорок седьмого го-
да, кроме стола в комнате ничего, по углам свалены кипы газет, ими же
подоткнуты щелястые окна, они же, сложенные в одном из углов слой на
слой, служили и ложем и библиотекой Стручка.
Мордасов подошел к серому шелковому портрету, тронул ногтем усы. Стру-
чок отложил газету, оживился, содрал очки, сунул в нагрудный карман
рубахи.
- Вовремя отлетело. Все ругают теперь. Дурни! Порядок имелся. Водки
залейся, цены вниз всяк март скок да скок. У меня брат в охране лагер-
ной служил, мужик - кремень, прынципиал, божился - только враги народу
сидели и более никого. Вот чешут языки: в каждой семье, в каждой
семье. У меня в семье никто не сидел. Брат видывал разное, как враги
юлили, выгораживали себя, клялись в верности. Много повидал человек.
Жаль, спился брательник вчистую, смену времен не пережил что ль?..
Мордасов брезгливо отпихнул ноги Стручка вбок, постелил газету, присел
на край стола.
- Голова где?
Стручок взглянул на Сталина, будто советуясь врать-не врать, созна-
ваться добровольно или как.
- Какая голова?
Мордасов схватил его за грудки, притянул рывком, перегаром окатило,
будто из ведра плеснули в лицо.
- Тварь поганая! Какая?! Я те щас рыло натру!
Стручок вырвался, подобрал ноги к животу, поверх колен - поза кучера,
шмыгнул носом.
- Уже настучали?
- Голова где?
- Где ей быть. На месте значит, может впервые в жизни на месте, при
полезном деле.
Мордасов наотмашь ударил Стручка по лицу. Тот утерся, смешком изошел,
по-ребячьи хрюкнул:
- Не больно!
Сколько ему лет? Мордасов сощурился, примеряясь, небось, сам и есть
тот охранник, наплел всячины, дурак, а отмазку от лихого дела не забы-
вает блюсти, еще и за медалью полезет, начнет трясти перед носом.
Сколько ж таких по городам да весям?
- Голову найдут, отмотаешь по полной выкладке.- Мордасов погрозил ку-
лаком.- У нас зря не содют, сам уверял и брательник твой, сукин сын,
спившийся, тож свидетель вполне достойный.
- Ну ты чё? - Стручок зачекал, подстраиваясь под Колодца, выхватил
из-под думки замасленный кепарь, натянул низко, почти скрыв глаза,
приободрился, кепарь ему заменял кащееву иглу, будто вся сила Стручка
да и жизнь в кепаре таилась.
Мордасов рявкнул так, что голос сорвал, с хрипа зафальцетил обезумев-
шим петухом:
- Голова где, псина вонючая? Семья! Никто не сидел! - Молниеносно сос-
кочил со стола и принялся душить Стручка, удивляясь собственной ярос-
ти.
Стручок обмяк быстро и Мордасов, убоясь - еще придушит - разжал руки.
Пьянчуга сложил газету неторопливо, положил поверх стопки таких же из-
желта ломких, приложил палец к губам.
Мордасов замахнулся. Стручок отскочил к дверному проему без двери,
юркнул в темноту, мгновенно появился перед Мордасовым с ведром кваше-
ной капусты, поверх перевернутой ведерной крышки в качестве гнета воз-
лежала голова пионера Гриши.
- Вот! - Торжество Стручка не знало предела.- Сказал - при полезном
деле! Уже сок дала. Я, между прочим, только квашеной и питаюсь цельную
зиму. По осени натаскаю качанов с полей, бери - не хочу, шинкую по ме-
ре надобности и ведрами заквашиваю - и еда, и закусь - такого гнета в
жисть не имел. Сок жмет лучше любого каменюги, опять же красиво.-
Стручок огладил чубчик Гришиной головы, зацепил щепотью капусту, про-
тянул Мордасову.
- Испробуйте, Сан Прокопыч! Засол оцените, имею секреты по части клю-
ковки, прочих ягод и разных добавок.
Стручок застыл с протянутым локоном длиннорубленной капусты. Мордасов
пожалел впервые, что не верует, а то б перекрестился. Сволочуга! Надо
же, удумал. Головой пионера Гриши из капусты сок жать. Если заявятся
искать, сразу же налетят и тогда. Да что тогда? Осадил себя Мордасов,
не вылез бы на свет божий промысел процентщика, а так, гори все синим
пламешком.
- Лопата есть? - Губы Мордасова, серые, как у вытканного шелком Стали-
на дрогнули.
Стручок метался по хибаре, семенил кривыми ножками; там, где нормаль-
ный мужик обходился шагами тремя, Стручок умудрялся распорядиться
шестью-семью, бегал, по-гусиному выдвинув голову вперед и заложив руки
за спину, как повелось во времена серого человека с серыми шелковыми
губами. Стручок возникал в рассохшемся дверном проеме, как черт из та-
бакерки: то просунет козырь кепаря в то, что осталось от горницы, то
исчезнет, будто дымок, будто отродясь его, Стручка на земле не води-
лось. При исчезновениях Стручок подавал признаки жизни грохотом желе-
зяк и наконец явился с кайлом, покрытым ржавчиной с деревянной ручкой
из сучковатого дерева.
Лагерный сувенир. Точно. Мордасов слабо смекал в земляных работах, мо-
жет и заменит лопату, может и нет.
Стручок размахивал кайлом.
- Мы его разотрем в порошок,- примеривался пьянчуга к гипсовой голове,
как ловчее расколоть,- в мелкую труху порубим и копать нет нужды, сы-
панем ровным слоем по-за грядками, может чуть землицей прикидаем по-
верх и вся недолга.
Стручок отложил кайло, прижал ладони к гипсовым ушам Гриши, трепетно
приподнял голову с ведра капусты, уготовив ей место на газетной куче в
углу.
Растолочь голову кайлом Мордасову на ум не шло. Кощунство?.. Колодец
оглядел не подозревающую о расправе голову гипсового пионера. С другой
стороны, чтоб скрыть следы похоже и неплох замысел: не все пропил под
кепарем Стручок, верней, человеческое-то все растратил, а страх живот-
ный, страх попасться засел глубоко - реками водки не вымоешь. Мордасов
глянул в окно: улица пуста, задворье хибары не просматривается чужим
глазом.
- Тащи! - Повелел, и Стручок с готовностью прижал к груди Гришину го-
лову, прижал бережно, как необыкновенной красоты и ценности вазу, с
нежностью провел по Гришиным волосам острым, заросшим щетиной подбо-
родком, так как руки Стручка всецело занимала поклажа.
Мордасов прихватил кайло и ринулся вослед Стручку. Пьянчуга выискивал
на дворе место поудобнее; на мягкой земле - ясное дело - колоть не с
руки. У облупленной сортирной будки на стыке с чужим участком валялся
осколок бетонной плиты, неизвестно для какой надобности притащенный
Стручком.
Оба, не сговариваясь, оценили плиту за крепость,- судьбой уготована
служить эшафотом Грише.
Стручок присел на корточки, опустил голову на пупырчатый бетон, отсту-
пил шаг назад, залюбовался композицией; вкупе с бурно росшим чертопо-
лохом и чудом уцелевшими тремя золотыми шарами, как раз обрамляющими
Гришину голову, выходило глаз не оторвешь, будто продуманный скульпто-
ром ансамбль: золото головы и серость плиты дополняли друг друга и
трем золотым пятнам шаров казалось предопределено влиться в общий за-
мысел посмертного оформления.
Мордасов вспомнил бабку, лежащую во хладе под лоскутным одеялом,
предстоящее прощание, похороны, поминки, пригрезился памятник на вер-
шине холма. Голова на плите и боле ничего? Не нравился Мордасову такой
поминальный вариант; бюст куда ни шло, но голова, да еще бронзовая на-
поминала такую же на Новодевичьем - круглую, как мяч, из-за коей, как
болтали, будто на десяток с лишним или сколько там лет, кладбище прик-
рыли.
Стручок поплевал на ладони, растер, завертелся, примеряясь к кайлу.
- Вчерась я никому ничего дурного. прогуливаюсь. и вдруг бац-хрясь и
обломок галстука по башке, шибанул аж дух перехватило. Ну, думаю,
мальчонка, даром не оставлю. Что ж за времена. каждого-всякого огули-
вать по башке?..- Мордасов слушал околесицу, молчал, мысленно желая,
чтоб на пустынном соседнем дворе так никто и не появился; на шум раз-
биваемой головы могут и выскочить. Стручок, будто приговор зачитывал.-
Ну, думаю, Гриша, пионер наш площадный, ну я тебе. Нельзя спускать ос-
корбления! Раз слабину выкажешь - взнуздают до смертного часа. Опять
же престиж. Мы никому не позволим умешиваться. и тэпэ. Выждал вечер,
прикидывал-то: голову с плеч сниму, как чугунок щей со стола, ан нет,
трещина обманная была, глубокостью, только понаружи бежала, и сидела
голова крепко. и так и сяк, на станцию за зубилом снырял, грузовик
ятить его душу, не мог понаддать круче, двигатель, что ли слабый или
задел касательно. Может и лучше? А то б меня не галстуком, а всей баш-
кой озадачило! Почитай жизни писец.
- А зачем тебе жизнь? - Не удержался Мордасов, озираясь по сторонам,
одно утешало, заборы частые, привалены по низу хворостом и листами то-
ля - с улицы бронзовую голову и не разглядеть.
- Жизня?..- Стручок плевал на ладони и растирал, растирал и плевал,
пока Мордасов не сообразил, что пьяница таким манером руки моет, а
вовсе не готовится к трудам. Колодец поморщился.
- Давай, жизня, трепало прикрой и руби! - Мордасов ступил шаг-другой в
сторону, прикидывая, куда брызнут осколки гипсовой головы.
Стручок с готовностью ухватил кайло, размахнулся, не рассчитал силе-
нок, тщедушную фигуру повело в сторону, железяка пролетела мимо Гриши-
ной головы и шмякнулась о бетон. Стручок взвыл от боли, завертелся на
месте, в облаке жуткой ругани и как раз нарушая планы Мордасова бес-
шумной по возможности казни.
Колодец сам бы распорядился кайлом, не торопясь и сложностей не усмат-
ривая, но вдруг кто подглядит? Засвидетельствует? Тогда пиши - пропа-
ло. Мордасов влепил затрещину Стручку и вой нового оскорбления слился
с воплем прежней боли. Мордасов стащил кепарь с сальных вихров и затк-
нул Стручку пасть. Тот подергался и затих на груди Мордасова.
Во картина! Мордасов отпихнул Стручка, вроде, как сын блудный припал к
отцовской защитительной плоти.Канитель затягивалась. Стручок видно со-
образил, что сам Мордасов по соображениям высшего порядка ни за какие
коврижки за кайло не возьмется и мизерная власть над Мордасовым полых-
нула в пропитых до бесцветной голубизны глазенках. Стручок поднял кай-
ло и со смирением вот-вот расцветущим непокорностью, попросил:
- Капустки б принес, Сан Прокопыч, и кружку рассольцу!..
Мордасов торговаться не стал. Притащил на щербатой тарелке капусты и в
алюминиевой, сплошь из вмятин, кружке рассолу.
Стручок пил жадно. Взошло солнце. По лбу невозмутимого Гриши ползали
ядреной зелени навозные мухи. Стручок вернулся к кайлу, на сей раз со-
размерив размах с силенками и легонько тюкнул гипсового пионера как
раз по центру головы, чуть выше чубчика. На прическе забелела рваная
царапина, а в остальном украшение монумента, краса и гордость, всему
венец - голова ущерба не претерпела.
Мордасов начал нервничать, на соседней улице затарахтел мотоцикл -
черт знает, частный или правоохранительный? Колодец метнулся к прог-
нившей мешковине у фундамента, накрыл бронзовую голову, обернулся,
заслоняя спиной не предназначенное нечаянным взорам.
Стручок запихал последние щепоти капусты в рот, языком вымыл тарелку,
обтер о рубаху, довольно пожал плечами.
- Соль определяю, как бог. Ни крупинки лишку, и недостачи нет. Самое
то! - Глянул с жалостью на Мордасова.- Сымай мешковину. Михалевский
мотоцикл чихнул. Будь спок, обозлился я, сейчас уконтрапупим в момент!
Игорь Иванович Шпындро скорчился в одном конце овального стола, его
жена в противоположном. По воскресеньям обедали в гостиной. Мейсенская
супница, расписанная дамами в ярких нарядах и кавалерами в завитых па-
риках дымилась, распространяя вокруг запахи приправ, вывезенных из
разных далей. Предвиделось мясо, по центру стола в пузатой сплетенной
бутылке темнело вино, густое, красное до черноты, из подношений фирма-
чей. Бокалы сияли, серебро не уступало дворцовому. Начинался обед спе-
циалиста средней квалификации.
Шпындро ткнул пальцем скатерть, попытался прощупать клеенку под полот-
ном, волновался: не грозит ли столу ущерб. Стол и стулья из цельного
дерева, резные - Николетта четыре - гарнитур не подступись. Жене уда-
лось растащить его на части, то есть чете Шпындро - стол и стулья, ос-
тальное людям с Кавказа. Распиливание подобных гарнитуров по сложности
напоминало военную операцию немалых масштабов. Увлечение Аркадьевой
прошловсковой рухлядью проходило, хотелось нового, прочного.
Наталья разлила суп. Оба знали, молчанию срок еще часа два-три, к ве-
черу безмолвие обоих утомляло и скандал тихо уползал под бархат штор,
отороченных тяжелыми кистями.
Сумбур царил в мыслях Игоря Ивановича: неожиданное и грозящее пустой
тратой времени приглашение на поминки к Мордасову; море разливанное
самодельного товара на ярмарке в Лужниках; звонок одной из дочерей Фи-
лина с натужной скорбью сообщившей, что отца увезли в больницу. Боль-
ница! Случись затяжное пребывание начальника там и выезд Шпындро ос-
ложнялся. Осложнение выезда по тягостности ни с чем не могло сравнить-
ся, и Шпындро решил прервать молчание, не дожидаясь вечера.
- Филин слег.- Серебряная ложка скребнула по дну антикварной тарелки.
Наташа Аркадьева не хуже мужа понимала, что значит звонок сувки - фи-
линской дочери. Опасность слишком явна, слишком велика, чтобы топить
семейную солидарность в мелких раздорах. Фирме предстоял выезд - су-
пердело - и единство решало если не все, то многое.
- Что Кругов? - Наташа отломила хлеб.
- Не знаю.- Шпындро тронул губы салфеткой.- За ним кто-то стоит. Концы
запрятал - не ухватишь. Кругов - жох, цену этой поездки знает не хуже
меня. Спокоен. и этим добивает. Если за ним.- Шпындро кашлянул,- тогда
и трепыхаться смешно.
Аркадьева отпила вина. Много лет назад соперника мужа с женой принима-
ли в их доме, много лет назад Аркадьева увлеклась, но теперь это не
имело ни малейшего значения; в их кругах понятие дружба - отвлеченное
и те же самые люди, что сиживали десятки раз за обильными столами, вне
служебных стен топили друг друга на работе именно ввиду значительной
осведомленности о подробностях личной жизни другого. Дружить взахлеб
считалось опасным, непредусмотрительным, но и держаться бирюками не-
дальновидно, потому и приходилось оттачивать умение балансировать на
грани хлебосольства и скрытности: многие преуспели в непростом мас-
терстве и чета Шпындро более других. Сейчас Аркадьева прикидывала план
разведывательных действий: как вызнать истинные намерения Кругова?
- Ритка Кругова давно мечтает о песцовом жакете.- Аркадьева капнула
супом на скатерть, промакнула пятнышко салфеткой.
- Ну и что? - Шпындро не проявил интереса.
- Можно позвонить, предложить ей меховые каналы, у меня есть один че-
ловек по шкуркам, все легальное, отменного качества.
Шпындро пожал плечами: жакет, конечно, повод к звонку, но жена Кругова
не меньше его собственной натаскана, утечки ожидать глупо, все прошли
одну школу жесткого отбора и жены выездных изощренностью не уступали
мужьям.
- Пустое.- Шпындро с досадой уперся в высыхающее пятнышко супа, он ел
аккуратнее, промахи жены за столом всегда раздражали. Если Филин заг-
ремел надолго, Шпындро остается без прикрытия, а вложено уже немало,
особенно обидно, что болезнь Филина на руку Кругову. Только непосвя-
щенный думает: вызвали человека, предложили и поехал. Игорь Иванович
проходил предвыездной обжиг не раз и впитал намертво заповедь: не сту-
пил на трап самолета - не уехал, да и с трапа случалось уводили.
- Звонить Круговым не надо. Подумает, я растерян и. не ошибется. Зачем
мне своими руками взращивать его уверенность.- Шпындро перешел к мясу.
В среду, даст Бог, завладеет подношением фирмача: что там? Грядущее
приобретение грело, отвлекало от дурных мыслей. Получить не так захва-
тывающе, как размышлять в канун одаривания о цене подношения, о том,
как оно украсит твой дом или расширит возможности и чем выделит тебя
среди остальных; еще перед получением к приподнятости примешивался
страх, горчил вкраплением тревожного, придавал моменту, предшествующе-
му встрече у ларька мороженого, терпкость.
- Бабка-знахарка, святительница воды для Филина, скончалась.- Шпындро
так и не представился предтече Мордасова по женской линии, не видел
лоскутного одеяла, угла в иконах, помнится, не входил в дом и внезап-
ная смерть, вернее то, что ему пришлось узнать про нее и поместить в
свою память, казалось досадным нарушением порядка вещей, вкраплением
чужеродного, вносило смуту в мысли, как невозможность припомнить фами-
лию, вертящуюся на кончике языка, но так и не всплывающую.
- Колдунья. Я в них не верю.- Аркадьева думала о вчерашнем грехопаде-
нии, о мистическом переплетении в мире различных обстоятельств: вчера
в объятиях Крупнякова, когда она зажмурилась и прикусила губу от
странной смеси восторга и отвращения, ей привиделась черная птица с
распластанными крылами и запах одеколона Крупнякова и запах старой ме-
бели и многочисленных вещей в неубранной квартире, приправленный запа-
хом увядающих - никто не поливал - цветов на подоконниках напомнил
кладбище: запах смерти! И, пожалуйста, назавтра она узнает, что смерть
пришла не к ней, но к людям ей известным пусть и неблизко, пусть и
вовсе едва. Суеверие Аркадьевой питалось благополучием и частым без-
дельем, она глянула случайно на фарфорового пастушка и будто пронзило
- за спиной играющего на свирели мальчика на пятне зелени у ног коровы
сидела, сложив крылья, черная птица.
- Что с тобой? - Шпындро привстал, изображая участие, бледность жены и
впрямь поразила.
- Голова закружилась.
Шпындро за миг до дурноты перехватил взгляд жены, направленный на пас-
тушка, обманула, не двести пятьдесят и не триста, наверное, все пять-
сот, всегда лжет, а потом сама переживает переплату; так ей и надо, в
другое время Шпындро вскипел бы, а сейчас только болезнь Филина зани-
мала его, двумя сотнями больше двумя меньше. рушилось предприятие на
много десятков тысяч и пастушок, пусть и приобретенный по неслыханной
цене, не мог его уязвить, испоганить настроение больше, чем хворь,
свалившая начальника.
Крупняков в халате возлежал на диване, середину высокой спинки венчал
резной дворянский герб. Крупняков любил приврать о графском происхож-
дении, о белых офицерах в роду, о растоптанной и разбросанной по горо-
дам и весям семье. Врал вдохновенно, пользуясь тягостностью, а чаще
невозможностью для большинства порядочных людей в глаза осадить лжеца,
издевки жулья не трогали - не ленись припудривать себя, не ленись ку-
рить фимиам, повтори ложь раз, два, сотню и, устав отбиваться, ее при-
мут.
Зазвонил телефон. Крупняков трубки не поднял, купался в воспоминаниях
о вчерашней встрече; не напрасно заказал кабак, не напрасно угрохал
субботу, пренебрег священным ритуалом бани; все отлично, если б не ут-
рата пастушка. Как он не нашелся, маху дал, слабину выказал, к старос-
ти пошло?.. Пастушок сам по себе мелочь, но факт тревожил - его пере-
игрывали на его же поле. А с другой стороны, сколько же он выкачал из
четы, особенно в начале их набегов, пока еще не заматерели лихие наез-
дники-выездники, да и сейчас Крупняков считался первым консультантом
семьи Шпындро в вопросах ценообразования, во всем, что касалось серь-
езного товара - ни каких-то там плюющих музыкой железяк, а вещей на
века, не утрачивающих своей ценности и притягательности для человека
никогда.
Пастушка можно рассматривать, как вложение в предстоящую поездку -
авансированные платежи - бескорыстного старого друга, к тому же не
обойденного прелестями увядающей - увы! вчера убедился в печальном -
жены. Мечется бедняжка, синдром закрывающихся перед носом дверей. Вре-
мя безжалостно кромсает женщин, особенно достается недавним львицам,
не знавшим отказа, с мужчинами время обходительнее, может зная, что
самого времени мужчинам отпущено меньше.
Крупняков достал блокнот-портсигар с серебряным карандашом, углубился
в дебет и кредит операции: только цифры и вертикальные линии, отделяю-
щие приход от расхода - ни слова или имени, за каждой цифрой эпопея:
люди, переговоры, лица, темпераменты, встречи в ресторанах, шепоты у
стоек баров; объем работ огромен и, судя по цифрам, возрастает день
ото дня.
Может позвонить. ей? Как ни в чем не бывало, со Шпындро поболтать о
том о сем. Надут муженек, приподнят на постамент выезда и невдомек бе-
долаге, что скука благополучных семей непереносима, иногда калечит бо-
лее нищеты и тогда на выручку приходит Крупняков.
Крупняков отложил блокнот, блаженно вытянулся на диване; любил побало-
вать себя дневным сном да и ночной не подводил. Холеная рука подоткну-
ла полы халата, натянула плед и через минуту храп долбил обивку дива-
на, простеганную обтянутыми узорным бархатом пуговицами.
Пионер Гриша погибал мужественно. Стручок отбивал куски и Мордасов
вздрагивал каждый раз, будто вот-вот брызнет кровь. Гипсовая голова
умирала медленно, как все отжившее, замшелое, цепляясь - единственно
волей, руки-то остались на площади - изо всех сил за возможность еще
взирать на суетный люд, окидывать постамент, площадь взором гладких
глаз без зрачков. Голова агонией отталкивала и одновременно взывала к
жалости.
Стручок увлекся, кепка сползла набекрень. Если голова заваливалась
вбок, Стручок непременно поправлял ее, ставил посреди бетонной плиты и
продолжал свой очистительный труд: похоже все беды, обрушившиеся на
это существо, отзывались яростью похмельных ударов.
Мордасов отвернулся; если бы в школе его загнали в угол вопросом, что
вечно на земле? Не задумываясь, ответил бы: пионер на площади. Тогда
весь мир Мордасова дальше границ городка, скорее его центра и станции,
не простирался, и ребенку весельчак Гриша с горном казался памятником
не мальчику доброму и деятельному,- а может злому и с ленцой, а именно
воплощением вечности, потому что люди вокруг то попадали в тюрьмы, то
переезжали на другие места жительства, то умирали и только бронзовый
пионер оставался порукой незыблемости, даже тогда, когда две безобраз-
ные гипсовые вазы для анютиных глазок при входе на перрон исчезли в
одну из зимних ночей, окатив всех недоумением: кому понадобилось?
- Размельчил,- подобострастно доложил голос Стручка.
Мордасов обернулся: на бетонной плите белой горкой с золотистыми
блестками бронзовой краски высилось то, что столько лет было головой
на площади. Колодец кивнул на трухлявый мешок. Стручок вмиг сообразил
- а болтают, мозги пропиты! - ссыпал гипсовый прах в мешок, сиганул к
сортиру и, низко склонясь над дырой, бросил мешок в выгребную яму,
чавкнули нечистоты.
Мордасов отметил, что вокруг бетонной плиты-эшафота крошки в бронзе
могли навести пытливый ум на подозрения, велел Стручку вымести дочис-
та, проследил сокрытие следов до конца и только поняв, что видящий
сквозь землю не восстановит подлинную картину гибели головы, полез в
боковой карман, отшпилил булавку, протянул трояк.
- Благодарствую. выпить - выпью - вот те крест - поминовение незабвен-
ного героя.- Стручок скорбел: все проходит, исчезают люди из плоти, из
камня, из бронзы, их места занимают вовсе другие, не поминающие ушед-
ших, а если и пытающиеся разобраться в чем-то, неизменно плутающие в
несерьезном, в сиюминутном, в непонимании подлинности происходившего
десятилетия назад. Ничего такого скорее всего Стручок конкретно не ду-
мал, а ощущал томление, трудно пересказываемое словами: гибель пионе-
ра, еще до войны вставшего посреди площади, знаменовала конец эпохи,
именно той, предназначенной для Стручка и его поколения, а значит и
его время шло к концу и бронзовый пионер Гриша безмолвно и терпеливо
станет ждать возвращения Стручка и всех тех, кто ребятней бегал у ног
Гриши по площади, не ведая, не предполагая детским умишком, какую
жизнь уготовано осилить.
Солнце растолкало облака, в траве блеснуло - Мордасов стремительно
нагнулся, прикрыв спиной находку, упрятал в карман.
Стручок нырнул в хибару, через минуту вернулся с ведром капусты, сел
на лист фанеры, подпертый двумя столбиками кирпича, и, греясь на солн-
це, принялся уплетать, зачерпывая рассол ладонью, струйки стекали к
подбородку, прокладывая бороздки на немытой шее, уползали под линялую
рубаху с разноперыми пуговицами и ободками петель, истертыми до белиз-
ны.
Мордасов смерил Стручка изучающим взглядом, и тот посчитал своим дол-
гом заверить:
- Молчанку обеспечу, дружкам ни-ни. не сумлевайся, Сан Прокопыч.-
Стручок хотел (видно по глазам) еще добавить успокаивающее, но капуста
отвлекала и солнце пекло все сильнее и в совокупности разрозненные эти
движения природы лишали Стручка охоты к болтовне.
- Живешь не по-человечьи,- неожиданно уронил Мордасов.
Стручок замер, так и не донеся янтарный капустный лист до обветренных
губ: можно б слепить себе оправдание из всяких-разных оговорок, междо-
метий, охов-вздохов, да зачем? Стручок впихнул хрустящий лист, проже-
вал, не торопясь: не по-человечьи! а кто по-человечьи, да и как?
Колодец мрачно двинул к калитке, целиком погруженный в предпохоронные
думы.
За время отсутствия Мордасова Настурция сколотила инициативную группу
- комитет для похорон, включив в число ее членов людей не пустых, со
связями: Боржомчика, отловленного на кухне ресторана, подружку из пар-
фюмерии, Туза треф для курьерских надобностей и бабку Рыжуху для при-
личествующей численности похоронного комитета, а также для бесперебой-
ного снабжения квасом засевших у телефонов.
Боржомчик быстро обговорил похороны, отвалил деньги - Колодец вернет -
отрядил добытчиков за водкой для двух механиков, что пригонят экскава-
тор, иначе каменистый грунт грызть-долбить в десять лопат целый день;
формальности с властями утрясла парфюмерша, позвонив на дом девице из
загса, сообщила о кончине и получила заверения - в понедельник с ранья
