нее не бывало, то есть не так уж он плох, но фальшив насквозь, без ви-
дов на исправление, встречались ей всякие-разные: изломанные, избитые
жизнью, покореженные до неузнаваемости, но оставалось и в них что-то
человеческое. Для того и близость, чтоб всплыло давно погрузившееся в
ил, сдавленный толщей лет. Крупняков слабость в себе выжег каленым же-
лезом, как выжгли она и муж и те, кто их окружал. Осуждать легко, но
что ж им делать? Однажды продав душу дьяволу, заявиться к нему и тре-
бовать душу назад. Глупо.
Крупняков тяготится бездействием.
- Вызвать такси!.- Смутился, подобрал ноги до того широко раскинутые
на ковре.
Выпроваживает. Аркадьева осмотрела себя в зеркале. Сколько еще вы-
дасться колобродить? При всех усилиях не больше десятка лет, а что та-
кое десяток.
- Что такое десяток лет? - Смешливо тронула Крупнякова за плечо.
- Две пятилетки!
Аркадьева согласно покачала головой: верно, ни прибавить, ни убавить.
- Сказать, чего ты больше всего хочешь сейчас? - И не дожидаясь отве-
та.- Чтоб раскрылась дверь, сначала входная, потом лифта, потом хлопок
одной и другой и ты один.
- Ну, брось,- неуверенно возразил Крупняков.
В чем не откажешь, умел натурально стесняться, будто смущение и впрямь
обязывало его к добрым поступкам, но нет, дальше смущения, выраженного
игрой мышц лица, дело не шло.
Аркадьева приблизилась: добить его? А почему бы нет, ее-то никто не
щадил и среди тех, кто дружил с мужем пощада - слово дурацкое, да и
куда ни посмотри - милосердие забито крест накрест неструганными дос-
ками, как окна заброшенных домов в деревнях. Аркадьева заглянула в
глаза Крупнякову, поворошила волосы:
- Ничего тут нет особенного, я тоже после всего только и мечтаю: ско-
рее бы ушел, кто бы ни был.
Крупняков смотрел на эту благополучную, устрашающе привлекательную
женщину и объяснил себе, почему она ездит, а он нет: никаких тормозов,
ни норм, ни страхов, он хоть изредка испытывает сомнения, а она нет,
он - слабак в глубине души, а она из железа, ее мир всего на двух ки-
тах: совесть - выдумка глупцов - раз, и все продается - два. Больше
нет ничего.
Крупняков яростно накручивал диск телефона: занято, занято.
Аркадьева положила руку на рычаг аппарата: не надо, доеду сама. Вытя-
нула гвоздики из вазы, стряхнула воду со стеблей прямо на ковер, нес-
колько капель упало на ноги Крупнякова и побежали по рыжеватым волос-
кам.
- Проводить? - Голос звучал уверенно, хозяин приходил в себя, припод-
нялся во весь немалый рост, навис над хрупкой Аркадьевой. Она шла по
коридору медленно, дотрагиваясь до тумб красного дерева с фарфоровыми
статуетками, приподняла одну - пастушок играет на свирели под боком
серо-голубой коровы.
- Подаришь?
Крупняков вспотел.
- Жалко? - Аркадьева уже приоткрыла сумку.
Крупняков сглотнул слюну, кивнул, выкроил подобие улыбки.
- Ну, что ты!
Корова с пастушком нырнули в кожаную сумку, щелкнул замок, алые ногти
Аркадьевой расцветили бронзовую ручку входной двери.
Бронзового пионера посреди пыльной площади любовно называли Гриша:
встретимся в пять у Гриши и рванем в Москву. приходи с трояком к Гри-
ше, обмозгуем. сидит бесстыжая у ног Гриши, таращится на высыпавших с
электрички. заколку купила у цыганки, та прямо под Гришей торговала.
Гриша в неприкаянном безобразии своем и впрямь вызывал сочувствие и
служил окрестным жителям вроде коллективного сына полка, тем более,
что ни пить, ни есть не просил; извечная корзина жухлых цветов, поли-
ваемая дождями и посыпаемая снегами ютилась у основания постамента, и
Гриша имел все основания недоумевать: как же при таких-то жалких зна-
ках внимания считать юность нашей надеждой; но Гриша молчал, бронзовое
покрытие на одном глазу облупилось - у Гриши ко всем бедам еще и бель-
мо, правая рука его задрана вверх, пальцы сжимали несуществующее, как
видно - горн, который исчез во времена, никем неприпоминаемые; лицом
Гриша не лишен приятности и, если бы не галстук, упрямо тянущий маль-
чика к земле, мог бы сойти за симпатягу-подростка.
Ор, нависший над укропными и петрушечными рядами, мог вызываться как
раз жалостью к Грише, а вовсе не судьбой легковушки, к тому же с мос-
ковскими номерами. Без горна Гриша еще сохранял некоторое достоинство,
но с обломанным галстуком крохи обаяния рассеивались и Гриша превра-
щался в гипсовый лом, в хлам посреди и без того унылой площади.
После грузовика Шпындро так и не снял рук с руля и с ужасом видел, как
кровь капает с лица Филина и пятнает светлые чехлы; Мордасов позади
затих - или погиб? - предположил Шпындро, понимая, что столкновение на
площади рушило все: выезд - раз, на корню изничтожало скорую продажу
машины - два и вообще оборачивалось десятком непредсказуемых последс-
твий. Как оправдаться? Чем обьяснить на работе, что в машине находи-
лись Филин-начальник, его непосредственный подчиненный и Колодец-Мор-
дасов, мелкий ростовщик и крупный жулик. Что связывало этих троих?
Давно ли? Прочно?..
Мордасов на заднем сиденье не потерял самообладания и сразу сообразил,
что ор старух вызван не обломом галстучного конца, а кольцевой трещи-
ной, побежавшей по шее Гриши и грозившей публичным отсечением головы
пионеру-любимцу. Гибель Гриши средь бела дня по мордасовским прикидкам
выходила штукой скверной, но Мордасов сразу усек, что роковой удар на-
нес грузовик, а Шпындро со страху, и, особенно маясь странностью свое-
го экипажа, обстановки не чувствовал и допуская, что в столкновении
вина его, совсем приуныл, когда шофер грузовика спрыгнул из кабины
ловко, крепко встал наземь и не оставил надежд на опьянение.
Настурция Робертовна Притыка выскочила на порог комиссионного и ветер
трепал ее платье и волосы и покрывал пылью дорогие ткани и шерсти,
упаковывающие Настурцию, и губы ее были сжаты до бескровия, взгляд ее
враз вместил Стручка, сраженного гипсовым обломком и валящегося на
злосчастную корзину ручка засохших цветов да так неудачно, что корзин-
ная ручка из гнутых прутьев расцарапывает щеку Стручка, расписывая
красным. От недосыпа, от суматошных ласк, усталости, от невоздержан-
ности в приеме крепких и коварных напитков воображение Настурции сыг-
рало с ней злую шутку, и она очевиднее всех узрела, как голова Гриши
задрожала и приготовилась покинуть бронзовые плечи в погонах пометных
звезд. Настурция завизжала дико, на всю площадь и не из жалости к Гри-
ше, а понимая, что его бесценная башка добьет Стручка потому, что по
всем законам естества выходило: при падении голове Гриши никак не ми-
новать окровавленной головы Стручка и встреча двух лбов: гипсового и
испещренного морщинами, станет для Стручка последним ярким впечатлени-
ем его жизни.
Ревела Настурция подобно реактивному двигателю: враз затихли торговки
зеленью, звуки станции стыдливо упрятались под платформы и за бараки и
в возникшей тишине сольный вой Настурции служил поминальным плачем пи-
онеру Грише, сраженному наконец-то сине-белым рылом вероломного грузо-
вика.
Настурция протерла глаза кулаком. Голова Гриши оставалась на месте,
бронзовый взор, устремленный на станцию и за станцию видел светлое бу-
дущее без пыльных площадей и ясный горизонт и вообще все то, что пола-
гается видеть пионерам, круглосуточно несущим вахту добра в парках и
на площадях тысяч и тысяч городов.
Первым движением на замершей площади после столкновения расщедрился
милиционер, он шагал от станции в сером мундире и серой же форменной
фуражке и только малиновый околыш в сплошной серости напоминал след
закатного солнца, проваливающегося в обложные тучи. Казалось, Гриша
приободрился - появились свои.
Появление милиционера придало происходящему реальность. Шпындро нако-
нец разжал пальцы, отпустил руль, тронул Филина за плечо:
Из-за спины донеслось мордасовское:
- Каюк?
Шпындро сжался, Филин молчал и в словах Мордасова слышалось вещее,
ужасное: Шпындро убил человека. по его вине. погиб. ах да что там, ви-
дел Шпындро не могильный холмик над гробом Филина, не толстенную вдову
и плач дщерей, размазывающих черные подтеки косметики по щекам, а ви-
дел Игорь Иванович тихую, уютную страну, с неизменно промытыми окнами
и витринами, с неизменно улыбающимися - пусть и неискренне - вежливыми
людьми; никогда теперь уже не пройтись вечером по сверкающим переул-
кам, заглядывая в уютные пианобары, где склонившись над роялем осыпает
Шпындро джазом его молодости то старик с сивой бороденкой, то патлатая
девчушка, то случайно забредший, как и Шпындро, посетитель; могильщики
сгребали отвалы земли из предварительно отрытой могилы и ссыпали не на
крышку гроба Филина, а на мечту Шпындро, заваливая комьями земли те
самые, промытые до блеска витрины и пианиста, склонившегося над роя-
лем, и столики с цветами - не чета тем, что у ног Гриши - земля покры-
вала струны инструмента, высилась слой за слоем и уже не нужна палка,
подпирающая плавно вырезанную крышку, покрытую черным лаком.
- Каюк?
Шпындро смотрел перед собой и не понимал, вторично ли вопросил Морда-
сов или злокозненный вопрос крутится в голове сам по себе и сшибает
Шпындро мощными кулачными ударами. Сквозь лобовое стекло он видел
приближение милиционера, на минуту замершего у покалеченного Гриши и
тронувшего за плечо поверженного, ничком лежащего Стручка.
Филин не выказывал признаков жизни, кровь капала обильно и с каждой
каплей Шпындро все меньше и меньше надеялся на благополучный исход:
сковал страх, но через минуту-другую страх растает, вернее, освободит
место желанию выкрутиться и тогда Шпындро пойдет на все ради уютного
пианобара в далеком далеке, где никому и не снится бельмастый пионер
Гриша, столько лет смотрящий за горизонт.
Станция ожила, Настурция выоралась, замолкла, с облегчением отметила,
что с визгом выпорхнули, истаяли винные пары, полегчало.
На площади возникло яркое пятно. Рыжуха, переваливаясь, матрешкой вы-
шагивала от станционного ларька, катилась в раскачку, как ошалевшая
квасная бочка и шевелюра ее пламенела в серости окружения. Половина
всевековой хны так или иначе напитала огнем редкие волосья Рыжухи и
явление ее сейчас напоминало контрастом помидор поверх снежного покро-
ва или белое блюдце на черном покрывале: Рыжуха выпадала из цветового
однообразия площади и яркостью своей бросала вызов милицейскому околы-
шу.
Шофер грузовика мусолил обломок гипсового галстука, милиционер прибли-
зился, молча протянул руку, шофер покорно расстался с каменным обидчи-
ком Стручка. Милиционер вертел обломок завороженно, как палеонтолог в
раскопе берцовую кость доселе невиданного динозавра.
- Так.- милиционер вынул средней свежести платок и шофер решил, что
сейчас страж закона обернет Гришин галстук и спрячет, но милиционер
высморкался шумно, смешно потряхивая головой и упрятал платок.
- Я не.- начал шофер и осекся; милиционер поднял руку вверх: мол, по-
молчи, до поры.
Милиционер тыкал концом галстука в машину Шпындро, прямо в лицо Игорю
Ивановичу - слов не слышно - Шпындро видел, как шофер грузовика сог-
ласно кивал, по всему выходило, милиционер на стороне грузовика.
Рыжуха наставила груди на сержанта, уперла руки в бока, будто ей не-
доплатили за кружку кваса, припечатала:
- Убиенные есть?
Милиционер вяло чиркнул взглядом сначала по Стручку, потом сквозь ло-
бовое стекло по Филину: стекло не разбилось и с расстояния в четы-
ре-пять метров милиционер отчетливо видел, что кровь хлещет у Филина
из носа и вряд ли стоит опасаться худшего.
- Со станции медиков пригласите.- Милиционер - постовой, с автопрои-
шествиями дела иметь не привык, через минуту оглядывания потрусил к
телефонной будке выкликать по проводам собратьев.
Рыжуха опустилась на колени перед Стручком, приподняла расшибленную
голову.
- Пьян?
Глаза Стручка кукольно распахнулись и снова закрылись:
- Если б! - Стручок вцепился ногтями в землю, пытаясь встать и завыл,
запрокинув голову, угрожая пионеру Грише расправой. Стручок несилен в
причинно-следственных связях и предпочитал ненавидеть прямых обидчи-
ков: бронзовый Гриша, не подозревая того, оказался в опасности.
Настурцию Робертовну Притыку, переполненную высокопробным сочувствием,
будто ураганным ветром сорвало с безобразного для глаз, но положенного
на века крыльца, и фигурка в дорогостоящих одеждах рванула в эпицентр
столкновения.
Шпындро в вялости растекался по сиденью, пропал: виделись потоки обли-
чений, бумажным водопадом валились реляции, направленные милицией ему
на работу, и каждая из них безжалостно расправлялась с Игорем Иванови-
чем; если Филин испустил дух, обеспечена отсидка: Шпындро мысленно
извлекал себя из отутюженного костюма, как бело-красное крабье мясо из
колючей в щетинках клешни, аккуратно развязывал галстук, снимал брюки,
складывая их по стрелкам и вешая на спинку стула, как давно растеряв-
ший былой пыл любовник, разоблачался до трусов и неизвестная, но явно
враждебная рука протягивала ему комплект тюремной одежды; Шпындро тро-
гал задумчиво миллион раз стиранные облачения и начинал медленно при-
мерять, завершающей деталью к стеганной не по размеру куртке отчего-то
оказывался безобразный треух и в нем Шпындро выглядел хуже дворника
Колымухина - от Колымы, как видно? - по прозвищу Калым (гласные при-
чудливо чередовались, как в давно забытом школьном правиле), убирающе-
го снег у служебного подъезда Шпындро и по причине скаредности паркую-
щихся автолюбителей лихо рассыпающего всякие мелкие гадости для чад
возлюбленных - протертых, облеклеенных, облизанных машин.
Шпындро всегда про себя думал, что за существо такое Калым? Чем жив и
каков его дом? И что в нем есть-имеется? И каковы мечты Калыма? И еще,
какая женщина рядом с ним? И как она встречает его в его разъедающем
глаза треухе? И вдруг тот же треух на стриженной по записи к золотым
рукам голове Шпындро; хуже того - после определенно наплевательского
сгребания снега Калым волен, как птица, а Шпындро сутки за сутками
окажется в чужой власти и сколько этих суток ему предназначено? Четыре
года или больше, или меньше? Он дал себе четыре года и, чтобы успоко-
иться, попробовал перемножить число суток года на четыре, не получи-
лось; возникло давящее ощущение - много, бездонно много и уныло; и не
из-за потакания корысти, не за сбор денег и златообразующих субстанций
он садится, а за гибель Филина, которому и так, судя по серости лика,
немного оставалось и никто бы не скорбел о его уходе в царство теней,
но поскольку под локоток при наиважнейшем переходе Филина - не с рабо-
ты на работу, заметьте,- его поддерживал Шпындро, то и сидеть выпадало
ему.
Ах, Филин, Филин! Зачем же ты так? Ехали-то еле-еле да и грузовик с
большей яростью обрушился на пионера Гришу, значит, не судьба Шпындро
отправляться в театрально промытую страну, заказано проводить вечера
за телевизором, поедая ненавистные продукты и прикидывая, чем угодить
жене посла, а чем прямого начальника, расставляя силки нелюбимым кол-
легам, а любимых почти не водилось, силками приходилось обзаводиться в
изобилии.
Там! Там!
Наивные думают, курорт! По незнанию, жестокий спорт с силовой борьбой
- и все же не сравнить с морозным утром, с угрюмыми соснами, зажимаю-
щими просеку, по которой бредет Шпындро в треухе, а в Москве все те-
чет, будто не было Шпындро никогда в жизни, а Кругов уютно обустроился
в далеком далеке и губы его, касающиеся ободка бокала трогает мудрая
усмешка и все уверены - Кругов умен и тонок и чувствует ситуацию, как
никто, а Кругов в этот миг просто-напросто отчетливо видит Шпындро в
треухе, бредущего по заполярной просеке; никогда никто не представит,
что этот же человек на приемах в умопомрачительных костюмах, если его
не терзал очередной приступ прикидывания серой мышкой, вышагивал по
навощеному паркету прошлого столетия и отблеск пламени настоящих све-
чей - не пальчиковых канделябров - плавал в его глазах.
Ах, Филин, Филин! И еще: Наталья получит долгожданную свободу, она и
сейчас не обременяла себя условностями, а так. бог ты мой, блудница,
да еще в роли мученицы. Шпындро представил, как жена пакует ему посыл-
ки, а приедет ли она к нему? Говорят, там есть гостиницы или наподо-
бие, где муж с женой могут уединиться на денек-другой: Шпындро в своем
треухе встречает жену, вряд ли сподобившуюся щадить его и потому, как
всегда, разодетую, делает шаг навстречу, и другой шаг, и третий, и она
знает не по догадке, а на все сто, что у него полгода, а может и год,
никого не было, и оскорбительная жалость ее плотского участия щиплет
веки заключенного, а когда все кончится, он снова напялит треух и вер-
нется к себе в мир просеки и сосен, а она укатит в Москву до следующе-
го раза, а может следующего и не будет вовсе, если вдова поневоле по-
дыщет себе пару и к его возвращению уж может с другим мужем ринется за
кордон докапливать ненакопимое; а когда освободят, путь ему один -
прорабом на стройку или электриком, да он уж и не починит ничего; пе-
регори пробки, приходилось вызывать домуправовских, а если повезет,
определится бумажным инженером, специалистом по профилю, листай да
подшивай в одной из многочисленных контор.
Думал ли так Шпындро или нет, никто не знает, во всяком случае мог ду-
мать, так как сидел тихо, боясь и тронуть Филина и взглянуть на него.
Колодец оснований для переживаний не имел ни малейших.
Человек на заднем сиденье! Отличная роль.
У Колодца сверкнуло в голове, что лучшего в жизни не пожелаешь: завид-
ное амплуа - человек на заднем сиденье при полном удобстве, и случись
что - ни в ответе, и опасность невелика, особенно, если упрятаться за
спину водителя. Вот к чему стоит стремиться, не афишируя, конечно, как
все важное в жизни, вот оно место вожделенное - человек на заднем си-
денье.
По натуре деятельный Колодец не усидел, дернул руку, толкнул дверцу, и
вывалился на площадь как раз в миг, когда Настурция подлетела к маши-
не.
Настурция бросилась на шею Колодцу, и испятнала щеки, и шею, и подбо-
родок пахучими помадными поцелуями.
- Ты че? - Колодец, впервые зацелованный Притыкой, ошалел и от столк-
новения и от проявления бурного участия. Что-то в этом есть. когда те-
бя так. искренне, без подтасовки, от нутра и Колодец постановил, что
ближайший флакон духов оплатит Настурции; не датный - к Новому году
там или дню рождения, или восьмомартовский, а внеочередной, от сердца.
Дежурно он ее промазывал, чтоб язык на привязи держала, но за порыв
расплата особая.
Притыка выпустила Мордасова из объятий, и приемщик пожалел, что взрыв
так скоротечен, внимание женщины сосредоточилось на Филине. Шпындро
так и сидел, будто прилепленный к рулю. Настурция рванула переднюю
дверцу и проявила неожиданную силу, обхватив Филина и вытянув грузное
тело из машины. Колодец не помог, решительность и мощь Настурции ско-
вали его и только, когда женщина уже начала бледнеть, пытаясь удержать
тушу, бросился поддерживать. Шпындро не шелохнулся: что ему суета вок-
руг, он уже там, посиживает на голубых от мороза пнях, в безветрии,
дымными пальцами уперты вверх к белесому небу тлеющие сигареты и две
вещи реальны вокруг - холод и пустота и больше ничего.
Мордасов сорвал плед с заднего сиденья, швырнул в пыль, уложил Филина.
Шпындро видел хамское обращение Мордасова с пледом и только усмехнулся
внутреннему спокойствию: зачем ему теперь плед? и машина? и жена? за-
чем ему все?..
В дорогом платье Настурция, не раздумывая, бухнулась в пыль, обдирая
колени об острые камешки, скрывающиеся в песке на площади. Мордасов
еще раз уверился, что искренность Настурции необъяснима, устрашает,
как все непонятное. Притыка рванула рубаху на груди Филина - пуговицы
брызнули фонтаном, откуда столько на одной рубахе? - и перед торговка-
ми укропом и петрушкой, перед перепуганным шофером грузовика, перед
Рыжухой, которая уже вернулась со станции с двумя бидонами кваса, пе-
ред Стручком, ушибленным галстуком и на карачках подползшим к машине
Шпындро, предстала татуированная грудь Филина.
Жаль ее не видел Шпындро! Сразу б догадался: такие люди запросто не
умирают. Настурция залилась краской, а уж она-то школу прошла, и это
при ее гриме. Мордасов с академическим интересом изучал обилие натель-
ных картинок и поразительную скабрезность ситуаций, намертво зачерни-
линных на груди пострадавшего. Две татуировки ближе к пупку сведены и
напоминали о себе сморщенными шрамиками. Там-то что было? Колодец
вспотел. Укропные торговки из богомольных крестились, и все забыли,
что Филин вовсе не галерея, пусть и сомнительная, а умерший человек
или почти умерший.
Настурция выхватила носовой платок - чистый шелк, опять успел отметить
Мордасов, платок-легенда, как уверяла Настурция, подписанный лично Ни-
но Ричи; позже Мордасов удостоверился, что таких платков больше, чем
носов в стольном граде, и все же Настурция открывалась ему сегодня оп-
ределенно неведомой стороной.
Бабка Рыжуха от полнокровия, не в силах совладать с обуревающим ее
участием протянула бидон с квасом. Настурция отшвырнула крышку, обмак-
нула подписной платок в квас и обмыла кровь с лица Филина, с шеи, с
груди, там, где кровь еще маскировала подлинную остроту сюжетов, нако-
лотых на безволосой груди начальника.
Настурция потребовала у торговок зеркальце, приложила к губам Филина,
только что смоченным квасом и торжествующе вытянула руку - смотрите! -
зеркальце помутнело: человек-галерея жил.
Шпындро не ведал, что зеркальце избавило его от просеки, от треуха,от
голубых пней, не знал Шпындро, что Кругову так просто не уехать, не
знал, что жизнь не кончена и борьба продолжается. Шпындро не сильно
разбирался в терминах, но то, что происходило с ним, вызывало в памяти
слова ступор, кома, удар.
Настурция, подбодренная мутными показаниями зеркальца, перевернула би-
дон и окатила Филина квасом с ног до головы. Квасные потоки пронеслись
по надутым щекам, по напоминающей ощипанную гусиную тушу шее, устреми-
лись к животу, купая в пенных струях русалочьи хвосты и оголенных муж-
чин с очевидными намерениями, касательно русалок, чья синева могла со-
перничать только с синевой неба над бездыханным начальником. Филин
чмокнул, открыл на миг глаза и снова закрыл, не понимая, отчего лежит
распластавшись на земле, отчего вокруг десятки неизвестных таращатся в
испуге или восторге, отчего непонятная жидкость заливает нос и уши и
щиплет веки.
Шофер грузовика незаметно, носком сапога сгребал в сторону осколки
бронзового галстука, пытаясь отвести от себя обвинение в сознательном
нанесении порчи пионеру Грише.
На коленях посреди площади изваяниями застыли двое: Настурция Робер-
товна Притыка и Стручок, прижимающий к груди неизменный кепарь, меж
ними лежал облитый квасом Филин, боясь открыть глаза, считая, что он
упился вдрызг и - самое страшное - не помнит, где и с кем. Женщина,
склонившаяся над ним с пухлогубым, напомаженным ртом, доходяга с кеп-
кой и приплясывающий по кругу кордебалет торговок с пучками зелени
вместо вееров не оставляли сомнений, что Филин принял крупно, но пом-
нились только малосольные огурцы, возлияние же выпадало из памяти нап-
рочь и только видения полуживой старухи и угла с иконами и бутылей с
водой, что звякали в сумке у ног Филина в машине, перед тем как он
оказался распластанным на пыльной площади, несмело намекали на истоки
происходящего; Филин боялся открыть глаза еще и потому, что, когда
струи кваса достигли трусов и смочили промежность, он с ужасом подумал
о худшем: неужели на глазах у всех? С мокрыми штанами? Он слышал, что
такое случается с пьяными до беспамятства, но чтоб с ним. Старуха -
ведьма замаскированная! - видно вместо святой воды умудрилась налить в
пустые бутылки водку и колдовство ее оказалось как раз в том, что пи-
лась водка, как вода, но валила с ног, подобно неразбавленному спирту.
От Алилуйки донеслось тарахтение мотоциклетных моторов. Конец, пронес-
лось под мокрыми от кваса сединами: худшего и представить не мог, пос-
реди площади, с мокрыми штанами, на глазах у всего честного народа, да
еще и с оголенной грудью; он, не открывая глаз, на ощупь погладил себя
по вздымающемуся горой животу и замер, не находя рубашки.
- Жив! - Приговор укропных и петрушечных не подлежал обжалованию.
Двое милиционеров - один лейтенант - соскочили с мотоцикла, станцион-
ный постовой почтительно отступил в сторону. Молодцеватый, перетянутый
портупеей, офицер с усиками в белых перчатках сразу вцепился в шофера
грузовика. Шпындро так и не вылезал из машины. Шофер грузовика с тос-
кой взирал на бронзового пионера Гришу и старался объяснить, что не
нарочно и, пытаясь спасти вот граждан на легковушке (он уже предусмот-
рительно отказался от товарищей и перешел на граждан), отвернул, не
успел тормознуть и чуть не уронил Гришу наземь, счастье, что только
галстук отколупнулся, но это не беда. шофер уныло бубнил про бустилат
и другие чудо-клеи, как раз для гипса, и с его слов выходило, что
галстук у Гриши окажется после ремонта лучше прежнего и сам Гиша толь-
ко выиграет вместе со всеми горожанами от, на первый взгляд, неудачно-
го наезда.
Усики милиционера подрагивали в такт словам шофера; представитель
власти не верил ни единому доводу злоумышленника. Постовой, на всякий
пожарный, бочком откатился от покореженного Гриши: постовой недавно
стал папой и понимал, что Гриша может, разваливаясь, внезапно осиро-
тить дитя, и тогда уже никакой бустилат не поможет.
Чин с усиками дело знал, не прерывал шофера и само молчание чина наго-
няло страху больше, чем любые угрозы. Чин протянул руку, и шофер по-
корно вложил свои документы.
- Бузников. Андрей Лукич.- Чин глянул жалостливо на бронзового Гришу,
будто на брата меньшого, жестоко избитого хулиганами.- Бузников, вы
понимаете, что натворили? - Взгляд на Гришу, на обгрызанный галстук,
на трещину, опоясавшую гипсовую шею ниткой тонкого жемчуга.
Бузников молчал. Чин с усиками обвел присутствующих бесстрастным взо-
ром, остановился на Филине. Квас действительно предательски намочил
штаны и в сочетании с татуировками на груди и напрасно приблизившимся
Стручком, будто потерявшим дружка, зрелище выходило неприглядное.
Чин спрятал документы Бузникова и снова воззрился на пионера Гришу.
- Это акция, Бузников! - Усы чина дергались вслед движению губ и отто-
го слово акция припахивало костром.- Акция, Бузников,- размеренно пов-
торил чин и по рядам торговок зеленью легким ветерком зашелестело: ак-
ция.
- Пили, Бузников? - Чин двинулся к постовому, сжимавшему обломок галс-
тука, едва не угробивший Стручка. Бузников покачал головой.- Тем ху-
же,- чин взял гипсовый обломок, провел пальцем по рытвинам скола, буд-
то раздумывая, не понюхать ли недавнюю принадлежность туалета бронзо-
вого пионера или отложить до лучших времен.
- Так. кто что видел? - Чин расставил ноги в сапогах и, не глядя на
татуировки Филина, но явно успев их приметить, кивнул, не глядя на
распластанного в пыли,- прикройте безобразие.
Желающие дать показания нашлись в изобилии; более всех встревала Рыжу-
ха, как раз ничего и не видевшая; получалось единодушно: виноват гру-
зовик. Чин приободрился, готовый к разноголосице, оттаял от простоты
дела и унисона мнений.
Все твердили - виноват грузовик.
Шофер нездешний, а то, что Мордасов вылез из машины Шпындро, узрели
сразу, Мордасов числился человеком с весом, к тому же большинство иск-
ренне жалело Гришу - частичку общественного уклада - и обстоятельства
складывались не в пользу Бузникова.
Притыка промакнула Филина тем, что раньше числилось шалью с плеч Рыжу-
хи, прикрыла голый торс рубахой, рукава свесились до земли и пыль,
смоченная квасом, грязно запятнала манжеты.
Чин подошел к машине Шпындро, наклонился, козырнул, подвел итог:
- Вы не виноваты, товарищ.
И как раз то, что Шпындро не вылезал от страха, мысленно прогуливаясь
по просекам своего будущего и покуривая - хоть и не курящий - на голу-
бых пнях, свидетельствовало, что этот человек уверен в своей невинов-
ности, не суетится, ведет себя достойно, понимая, что на нем греха
нет. Формальности не заняли и десяти минут. Шпындро понял, что автоба-
за и Бузников возместят ему ущерб, как уж там поделят - их дело, обо-
шел три раза машину, тыча в покореженные подфарники и указывая на вмя-
тину на передней левой дверце, вмятина появилась недели за три до то-
го, как Бузникова нелегкая вынесла с Алилуйки на площадь прямо к пос-
таменту Гришы, и только тогда Игорь Иванович поинтересовался у Морда-
сова, указывая на Филина.
- Как?
- Порядок.- Колодец обхватил сзади Притыку и рывком поднял из пыли.
Бузников обреченно молчал, внезапно налетели тучи, начал накрапывать
дождь, по лицу бронзового Гриши заструились слезы. Чин обратился к
постовому:
- Этих двоих,- кивок на Стручка и Филина,- в вытрезвитель!
Рыжуха вскипела праведным негодованием, припомнилось, чуть что и ее
дочку во всем винят, топчат, как оглашенные, завидуют, что промысел
доходный, хоть и не почтенный; а ты поди послужи телом без отказа, да
всякому кособокому да криворылому; вот люди, все б им валтузить невин-
ных! - Дядька-то,- Рыжуха ткнула Филина валенком, не снимала их все
четыре времени года,- из машины, потерпевший он!..
Чин взглянул на Шпындро. Из всех присутствующих тот производил самое
надежное впечатление: мужчина сдержанный, с плавными движениями, из
столпов общества - Шпындро уже успел всучить чину псевдопаркер и меж
ними возникла приязнь посвященных. Игорь Иванович кивнул и, наконец,
уразумев, что Филин жив и происшествие не наносит ущерба выездным пла-
нам, начал судорожно выказывать начальнику знаки внимания. Филина под-
няли с пледа, усадили на заднее сиденье и Колодец дал команду Притыке
сгонять в баню, третий дом на улице Восьмого марта, чтобы отпарили Фи-
лина и вернули в доброе здравие; пока Филин отмывался в бане и прихо-
дил в себя, Мордасов заскочил в ресторан, повелел Боржомчику спрово-
рить стол на четверых, сунул в нагрудный кармашек чирик-десятку и на-
мекнул, чтоб стол накрыл, не жлобясь. Стручок пришел в себя и был от-
ряжен на поиски собутыльников для мойки машины Шпындро.
Игорь Иванович поражался: на этой площади и окрест Мордасов вроде
удельного князька, все знали его и он знал всех; и кабинет в бане для
Филина выделили отдельный и, вверяя начальника банщику, Шпындро изу-
мился, увидев, как ладно оборудовано банное помещение, упрятанное в
стенах такой ветхости и дряхлой неприметности, что, кажется, кулаком
ткни - развалится.
Через час за столом с белоснежной скатертью разместились четверо: ро-
зовый Филин, возродившийся из пепла страхов Шпындро, заново гримиро-
ванная Притыка и хозяин застолья Мордасов. Колодец провернул все не
без расчета, а поразведав, что за человек Филин: Мордасов мостил путь
