тит в кабаках с жульманами.
- Что, детка, зубы? - Бабка притянула женщину к себе.- Сань, принеси
скамейку да водицы, обычной и той, луковицу в полтину, ножик и нитку с
иглой.
Притыка боязливо повела плечами: резать-колоть что ль вознамерилась?
- Не боись,- сухая ладошка огладила пышные волосы мученицы,- я пошепчу
и полегчает, а ты думай о хорошем. Речка течет, поле зелено прямо к
желтому обрыву подступает, пчелы в цветках купаются, люди все добрые и
зла на земле отродясь не водилось.
Мордасов принес требуемое, застыл ближе к красному углу.
- Выйди, Сань,- старческий голос окреп. Может и впрямь человек здоро-
веет, когда нужен другому. Мордасов, в раздумьях, на кухню, оттуда во
двор, рука сама нырнула в бочку с малосольными, ноги подтащили к низ-
кому оконцу. Все видно: бабка шепчет, у Настурции в руках крынки с во-
дой проточной и святой, бабка разрезает луковицу на четыре части, каж-
дой стороной трет десны Притыке, та вроде крутит головой, не разли-
чишь, видна Колодцу вполоборота, Настурция покорно опускает посуды на
пол, вдевает нитку в иголку, протягивает бабке, та сшивает разрезанную
на четыре части луковицу и снова шепчет, близко поднеся реставрирован-
ный овощ к самому рту и кусочек луковой шелухи прилипает к бабкиным
губам, а Настурция уже и плечи расправила, и голова посажена гордо и
красиво - боль отступила.
Колодец смотрит на багажник и там, где умещался зад Стручка, ему ви-
дится вмятина или блик солнца так падает. Из дверей появляется Приты-
ка, сияя неправдоподобно.
- Ну? - Колодец и так ответ знает. Притыка вышагивает по мощеной верт-
кой дорожке, обнимает спасителя, целует сначала в губы, а потом опом-
нившись, в щеку.
- Ну? - Мордасову хочется получить подтверждение бабкиных умений; Нас-
турция улыбается, тоже лезет в бочку и начинает уплетать янтарный с
прозеленью огурчик.- Я те говорил.
Оставляет женщину во дворе и направляется в каморку. Старушка лежит в
лежку, в лице ни кровинки, нос заострился и Колодец клянет себя; знал
же, что облегчение одному, хвороба другому.
- Прости, ба. Уж больно мучалась, криком кричала.
Лицо на подушке неподвижно и Мордасов с ужасом догадывается, что не-
долго ждать скорбного часа, так же будет лежать старая женщина в гро-
бу, скрестив руки на груди в цветах по самый подбородок. А он еще Шпы-
на вызвал на субботу! Сейчас отзвонит и даст отбой. Прикасается губами
к восковому лбу, едва теплый и глаза успевают обласкать внука и даже
на слово сил хватает:
- Притомилась я, Сань. Иди! Ждет она тебя.
И Мордасов понимает, что бабка приняла Притыку за его девушку. Во дво-
ре Притыка отрывает лопаткой ямку, будто собирается схоронить птенца.
Мордасов удивлен: холеные с яркими ногтями руки женщины на захватанном
черенке лопаты противу разума, похоже бабочка-красавица оседлала на-
возную кучу.
- Ты че? - Мордасов сейчас уже не радеет Настурции; бабке-то плохо по
ее вине. Здоровенная деваха потерпела бы, а бабуля, как высушенный
листик в мордасовских тетрадках, когда во времена оные он слыл спецом
по гербариям.
Настурция опускается на колени, юбка обтягивает крутые бедра, вот-вот
лопнет по шву. Мордасов косится сверху, похоже норовит разглядеть зап-
ретное в затейливом вырезе, а на поверку следит за похоронами: так и
есть, по наущению бабули Настурция бережно опускает в земляную выемку
с полдыни сшитую луковицу и присыпает землей, тщательно разравнивая,
вот и упокоены беды Настурции, лежат не шелохнутся под слоем земли.
Женщина с облегчением поднимается, лицо то же и другое, и Колодец при-
поминает книжное словцо - просветленное, такое как раз сейчас лицо у
Притыки, а из пакета у ее журнально утонченных ног вываливаются кол-
готки, шелестя оберткой; Настурция перехватывает взгляд Колодца, не-
ловко запихивает пачки в пакет, срывает желтоголовый одуванчик и вты-
кает тонкий стебелек в земляной холмик.
- Жалко луковицу,- фальшиво сетует Настурция, пытаясь скрыть смущение
из-за колготок.
Для Мордасова волшебство прошедших минут растаяло, приемщик собран и
резок.
- Себя пожалей!
Настурция из мягкой и расслабленной в миг перерождается в челове-
ка-пружину: лицо надменное, недопускающее даже мысли о превосходстве
другого, губы сомкнуты в линию, а когда разжимаются, то по ним бегут
рваные линии, будто рот Настурции не из живой ткани, а из сухих щепо-
чек.
- Наставничек тоже мне.- шарит глазами вокруг себя,- покажи, где же-
лезные рублевки закапываешь.- Со злостью решимость постоять за себя
тает. Настурция кривит губы и слезы обиды выкатываются из серых округ-
ляющихся глаз.
Колодец не жалеет Настурцию давно, порешив, что жалеть глупо, а тем
более девиц ее типа: сейчас рыдает, через минуту хохочет, и снова ры-
дает, и все-то им трын-трава.
На работу не хочется, и Мордасов хвалит себя за предусмотрительность:
хорошо, что вывесил "Санитарный день", а намеревался в начале "Сани-
тарный час", можно б и "Учет" да уж в этом месяце по три раза на неде-
ле учитывали, а его любимая "По техническим причинам" треснула попо-
лам, осколки выставлять не годится, а Стручок, гад, обещает склеить уж
полгода, то-то повинно глядел на Мордасова сегодня у машины, Коло-
дец-то про "По техническим причинам" и думать забыл, а Стручок помнит,
а глупцы мелят, будто в пропитых мозгах ничего не застревает.
Настурция корит себя за резкость. Дура. Подумаешь, ничего такого ей не
сказали, а от Колодца она зависит капитально; сейчас возьмет да отка-
жется везти ее до станции и тогда в пеших порядках по кривым улицам да
на каблуках, да в жару, еще через лесок сшибать о корневища носки едва
надеванных туфель, от досады еще и зуб прихватит по новой, будь он не-
ладен.
Колодец кивает на машину.
- Загружайся!
И впрямь слезы высохли в момент, как капля ацетона. Настурция ловко
устраивается на переднее сиденье со сноровкой, приходящей от ежеднев-
ного употребления, подобно чистке зубов; в городе до вокзала и с вок-
зала ее подвозят, когда за деньги, когда за так: ей ли не знать, что
не всякий стребует мзду с такой, как она.
Едут молча и Колодец ерничает про себя, что даже его, человека привыч-
ного, колени Притыки отвлекают от вождения и средство повышенной опас-
ности в его руках прыгает и скачет из стороны в сторону по-жеребячьи,
а колени Настурции трясутся вверх-вниз и мелькают округлыми белыми
пятнами, стоит лишь чуть скосит глаза от лобового стекла.
Машина пересекает пыльную площадь, Колодец успевает убедиться, как
двое, прочитав табличку в окне магазина, покорно отваливают от крыль-
ца, стоящего на двух грубо сложенных кирпичных столбиках, раствор из
швов поспешной кладки сочится, как излишек крема меж тонких листов
слоевого торта.
Электричка Притыки через двадцать минут. Настурция обретается в Москве
и то, что она столичная, а Мордасов пригородный, тоже причина скрыто
дремлющей неприязни, момент межплеменной розни, извечный конфликт дво-
рянства - неважно какого свойства - и беспородности.
В один день три раза переговоры - многовато, смысл виделся только в
последних, именно в них от Шпындро зависел, если не исход целиком, то
направленность обсуждения. Игорь Иванович старался, фирмач не мог не
видеть, вел себя негоциант - не подкопаешся - сух, не многоречив, про-
токольно любезен, не более.
Шпындро оценил предложение фирмы толково, не захваливая, даже вкрапив
несущественные недостатки в мякоть неоспоримых достоинств; имела зна-
чение и последовательность изложения, не велика мудрость, а многие
упускают из вида - запоминается последнее, особенно начальниками, у
них перегруз сведений, помнят только итоговое решение, иногда даже не
дословно, не смысл, а так сказать запах - положительный или наоборот.
При описании предложенной в торги продукции Шпындро недостатки сгреб в
самое начало и потом до конца наращивал про достоинства и кончил, как
скульптор резцом высек из камня: не вижу адекватных замен! Самый высо-
кий чин кивнул Шпындро: мол, отшлифуйте в рабочем порядке и на под-
пись. Выгорело. Шпындро откинулся на спинку кресла.
Фирмач даже не глянул в его сторону - молодчина, свое дело знает туго.
В коридоре к Игорю Ивановичу подошел Филин, прижал к стене, начал из-
любленными междометиями и покряхтываниями осыпать, засовывая папиросу
и ломая спички, будто взволнован прошедшим обсуждением.
- Ты чего его тащил? - Филин снова вещал из дымного облака и привыч-
ность обстановки успокаивала Шпындро.
- По всем документам его товар лучший.- Шпындро умолк: Филину смешно
его слушать, что он первогодок, помимо качеств товара имелось столько
всякого-разного, что в день не проговоришь.
- Ну, ну.- Филин скроил гримасу, не оставляющую сомнений: за дурака
что ль держишь, я браток третий десяток лет здесь в егерях-загонщиках,
мне ль про дичь разлюбезную не знать всю подноготную.
Шпындро еще не успокоился после сообщения на переговорах и сейчас вид-
но: побледнел сверх меры. Филин вовсе не имел в виду дознаться до при-
чин поддержки Шпындро продукции именно этой фирмы; разве секрет, что у
каждого свои производители-любимчики и любовь эта произрастает на поч-
ве не бескорыстной тяги, а в результате многолетних прополок и поли-
вок, и щедрого внесения удобрений тем, кто хочет продать.
- В субботу в путь? - Уточнил Филин, давая передых Шпындро и намекая,
что в коридоре прицепился только по этой причине. Шпындро кивнул.-
Зайдем, потолкуем.
Секретарь проводила начальника и подчиненного калькулирующим взглядом,
учитывающим и частоту появления в последнее время Шпындро в начальст-
венном кабинете и простоту обращения с ним Филина, почти обнявшего по-
бедителя последних переговоров за плечи и торжество, плохо скрытое в
глазах Шпындро - унюхал, что его берет - и многое другое, что словами
не передашь, а при опыте известном ощущаешь, будто самое что ни на
есть материальное.
Пропуская Шпындро перед собой, Филин кивнул секретарю, мол, ко мне ни-
кого - занят.
Сели. Шпындро прицелился метнуть анекдот для разгона, но решил не то-
ропить события; пошутили не зло о высоком начальстве и готовность Фи-
лина к вышучиванию министерского олимпа подчеркнула его расположение к
Шпындро. В данный момент! Игорь Иванович понимал: момент потому и мо-
мент, что не длится вечно, и надо так все обставить, чтобы до его от-
бытия за рубеж приязни не сменился противоположным; вывести отношения
на высокий уровень доверия - попотеешь, но удержать их на нем и того
труднее, всякий проходил, как после тесных уз, контактов запоем, начи-
нает трескаться монолит взаимности и тем глубже трещины, тем ветвис-
тее, чем радужнее и доверительнее сложились отношения до кризиса.
- Слушай,- Филин выложил перед собой сразу пять папирос, каждую раз-
мял, вытряхнул крошки табака. Шпындро проникся: разговор долгий.- Слу-
шай, ты бабку эту в деле проверял?
Шпындро усмехнулся, мужчины, как заговорщики переглянулись, что гово-
рить, сказанул Филин не без подтекста, не без двойного дна. Игорь Ива-
нович решил не трусить, кивнул с готовностью, мол, проверял, даже руки
развел - пользовался и не единожды.
- Боязно.- Филин пыхал дымом, как паровозная труба.- На склоне лет к
знахарке. А?.. Хотя и не такие, как мы не брезговали. А?.. Если приж-
мет, выбирать не приходится,- и ошеломляя виртуозной тактикой мгновен-
ного переключения.- Значит говоришь не тянул фирмача? Не подсоблял
классовому врагу?
Шпындро уже уяснил: страшного не будет, Филин повозится с ним, как сы-
тая кошка с мышью и отпустит, так, лапкой помотает и все. Даже париро-
вать колкость не сподобился, сразу видно - начальство крови не жаждет,
развлекается. Филин курил жадно, уверовав заранее, что таинственная
бабка перво-наперво пресечет курение и еще беспокоило пунктирно, то
вспыхнет, то отпустит: что ж Шпындро решил отделаться единственно ста-
рухой без поддержки дачного строительства патрона? На понижение. иг-
рать не годится. Филин, конечно, ничего не скажет, не проявит нездоро-
вый, так сказать с отблеском алчности, интерес, полагая, что Шпындро и
сам догадается: расположение расположением, а жизнь диктует. От напора
дурманящего дыма плыло перед глазами и дочери привиделись обе, взбре-
дет же в голову такая странность: арена цирковая, Филин на четверень-
ках в жабо, будто собачка или обезьянка скачет по кругу, а дочери в
откровенных костюмах, заголив все, что можно, а пожалуй и нельзя, рас-
хаживают по бортику арены, щелкают кнутами здоровенными, будто перед
ними не согбенный папаша на склоне лет, а выездка горячих коней.
Филин отложил папиросу, успокоился, постепенно вывел разговор на Кру-
гова: хотел проверить, станет ли Шпындро топить соперника. Не удержал-
ся, шельма, от шпилек, но топил по всем правилам чиновной магии: ни
единого дурного слова, все кругами, экивоками, недомолвками, закатыва-
нием глаз и упиранием взора в пол, мол, против товарища не хочу, но.
Филин любовался: до чего ж отшлифовали людей, как же так, вроде лучший
друг Кругову, ни одной откровенно злокачественной оценки и все же за-
мордовал по всем статьям.
Филин для себя уж решил сделать ставку на Шпындро - проходим он, ника-
ких зацепок против, ведь посылают не за достоинства, а по случаю ог-
лупляющего проверяльщиков отсутствия недостатков, по гладкости анкет-
ной, по незапятнанности послужного списка Шпындро многих превосходил.
Блюл себя строго в стенах учреждения, все правила, даже из тех, что и
осторожные перестали соблюдать, все предписания душных лет, болотных и
мглистых исполнял истово, а ведь молодой, поражался Филин, мне и то
нет-нет шибанет в голову и хочется взбрыкнуть, а как же этот довел се-
бя до такой покорности, удручающей даже на вид. Конечно, управляемый
человек ценен руководству, однако, если б полная подчиненность нижес-
тоящего, его вековечное "не моги возразить" было наиценнейшим товаром
в иерархиях, тогда б рабовладельческий строй не знал равных по произ-
водительности, ан нет, не вышло. Филин прикурил четвертую папиросу.
Куда меня занесло? Рабовладение! Хватил, братец!
Всерьез его занимала только дача - достроить бы! - последняя ставка
всей жизни.
Поговорили задушевно о семьях, о болезнях, о жизни, умещающейся цели-
ком в стенах присутствия, помечтали об отпускной поре, обмолвились о
рыбалках, кострах, палатках, лодочных моторах,и автомобильных прице-
пах, перебрасывались словами долго и охотно, как бы заключив основопо-
лагающее в их сложно сплетенных отношениях. Шпындро размяк под добрым
взглядом Филина и. не удержался.
- Затеял дела домашние, ну вроде полуремонт, полуприведение в порядок
антресольного хозяйства и мест общего пользования, дело хлопотное, мо-
жет и не затевать, если.- он, будто стряхнул многолетнюю напуганность,
то набегающую на лицо, то исчезающую вовсе, как разные цвета скачущие
по диковинной тропической рыбе,- когда ехать-то?
Главное сказано и Шпындро благостно откинулся назад.
- Х-м! - Высверк пламени на спичке, дымное облако.- Х-м! Сразу уж и
ехать. Шустрые вы. Х-м! - Снова туча дымная поплыла из края в край ка-
бинета: кто ж дачу мне продвинет, мил человек, кто ж раздобудет эти
чертовы пробойники или как их там, чтоб толковый фундамент подвести, а
вагонку для кухни где умыкнуть, уж и деньги на нее отложены.- Слушай,-
Филин встрепенулся, сейчас он обращался на ты, а случалось и на вы, и
эта чересполосица, на диво удобная, как бы сигнализировала об отноше-
ниях, о котировке слушателя в миг беседы. Сейчас Шпындро котировался
высоко.- Слушай, у тебя нет ходов, чтоб вагонку достать?
Шпындро помрачнел: думал обойтись бабкой да женским гардеробом для со-
вок из завальников-запасников жены, а всплыла вагонка: теперь размыш-
ляй и тут образ скупо улыбающегося Мордасова подоспел на помощь. Коло-
дец все мог достать и не раз доказывал это; и еще почему-то Шпындро
рассудил, раз станция под боком у Мордасова, разгрузки-перегрузки,
должна водиться вагонка, это же не задник гастронома на центральной
улице, где кроме батона колбасы да закатанного в баночную жесть дефи-
цита ни чем не разживешься. Станция пахла вагонкой или Шпындро ничего
не смыслил в жизни. Вагонка! Ишь какой поворот. Игорь Иванович прижал-
ся к стене, передние ножки стула задрались, чиновник размышлял явно и
натужно: пусть знает, боров, не так просто даже в дебрях мысленных на-
щупать путь к вагонке, а не то что отгрузить ее, смолисто попахивающую
в прелести свежеструганного дерева.
Молчали. Филин позвонил, похмыкал в трубку. Скорее всего жене, вроде
тактично дает Шпындро соредоточиться, поскрести по донышку памяти,
авось и проклюнется вагонка; а Игорь Иванович, выйдя мысленно на Мор-
дасова, сразу понял: он! через него вагонка и приплывает, и сейчас
прикидывал, что сегодняшние переговоры отзвенят ему немалой благодар-
ностью купца, изобретательного на подношения и не скупого.
Начальник потянулся к пятой папиросе, глянул на часы и Шпындро понял:
поря отвечать, время вышло, вагонку не обойдешь, не зря Филин напрямую
увязал деревяшки с отъездом, утешало только, что сама по себе штука
это не слишком дорогая, главное разжиться вагонкой и даже, если пла-
тить выпадет Шпындро, что ж оно и кстати: гардероб для совок плюс оп-
лаченная вагонка, как раз и погасят выданные Филиным предъпоездочные
векселя.
- Вагонка будет,- просто пояснил Шпындро и отчего-то вспомнил: "Я знаю
город будет, я знаю саду цвесть, когда такие люди на белом или на этом
- не припомнишь - свете есть". Какие люди!
- Лады! - Филин привстал.- Готовься! - И прощально махнул ладошкой.
Шпындро вышел, посмотрел сквозь секретаря и досада изжелтила его лицо:
к чему готовься? к вылазке в субботу? к доставанию вагонки? к долго
желанной поездке туда? или ко всему вместе готовься, потому что коман-
дировка за границу не есть нечто изолированное от потока жизни, а как
раз и проявляется суммой самых разных деяний, совершенных в прошлом,
творящихся в настоящем и призывно подмигивающих из будущего, когда с
заморскими дарами возвращаешься к любезному очагу.
Утром в субботу Наташа Аркадьева кормила мужа завтраком, оба дулись;
из-за этой субботней затеи не удалось поспать всласть. Шпындро прики-
дывал как одеться: обычно по-рабочему или позволить себе некоторую вы-
ходную вольность, скажем пренебречь галстуком, а то и курткой восполь-
зоваться.
Филина тоже собирала супруга, дочери заспанными тенями мелькали между
спальней и туалетом, бескровные лица их выражали одно: пятничное гуль-
бище затянулось, выпотрошило, вывернуло наизнанку.
Шпындро позвонил точно в оговоренное время. Филин довольно подтвердил,
что спускается вниз. Об одежде не думал, натянул, что попалось под ру-
ку, подцепил сумку - бутыли с закручивающимися пробками под святую во-
ду, как наставил Шпындро со слов Мордасова.
У входной двери Шпындро подсек телефонный звонок - голос Мордасова: не
приезжай, бабка занемогла, отложим. до лучших времен.
- Ты что, сдурел?! - взревел Шпындро.- Я знаешь с кем еду?
Наташа Аркадьева смотрела на мужа с тревогой: пошел пятнами, руки зад-
рожали, шея затряслась. Еще бы, только что подтвердил все Филину и на-
те - отбой.
- Приеду к одиннадцати, как сговорились,- Шпындро взял себя в руки,- и
остальное, как сговорились. Не за так же! - Швырнул трубку.- Сволочь!
Вымогатель! На его бабке можно воду возить, подгадал под обрез, учиты-
вает, сучий потрох, мне деться некуда.- Подхватил с вешалки автомо-
бильные перчатки, пакет с подношениями Мордасову, прикинул,- принеси
зажигалку, ту тонюсенькую пьезо, черт с ним, добавлю, сейчас никак
нельзя всю игру развалить.
Жена застыла в полумраке коридора: зажигалку еще вчера припрятала с
тем, чтоб сегодня на обеде одарить Крупнякова, если будет красиво уха-
живать.
- Тащи!! - Шпындро сбросил цепочку и рванул медную в шишках ручку на
себя.
Аркадьева рассталась с зажигалкой, опустила вещицу в пакет, попыталась
поцеловать мужа, тот резко отстранился и нырнул в кабину лифта.
Филин ожидал на скамье перед подъездом, в ногах сумка, от неловкого
движения звякнули бутылки и пенсионерки-стражницы приподъездного покоя
чутко покосились под ноги начальнику. Филин ухватил сумку, побрел из
дворика на проезжую часть. Шпындро по дороге кипел и, только увидев
угол дома Филина, заглянул в зеркальце заднего вида и примерил маску
лучезарно любезного, светло радостного - в чудный субботний день -
простецкого парня.
Филин плюхнулся на сиденье, гремя бутылками, попытки Шпындро упрятать
поклажу в багажник отмел, хозяйски опустил сумку грязным днищем -
Шпындро заметил нашлепки глины, присохшие к резиновым ножкам - на бе-
лоснежное покрытие заднего сиденья. Шпындро врубил двигатель, шум мо-
тора заглушил злость.
Филин долго ворочался рядом, меняя натяжение ремня, пытаясь упрятать
брюхо под натянутую черную ленту.
Бог мой, Шпындро старался смотреть только на дорогу, от пассажира-то
несет не поймешь чем, провоняет весь салон и водитель нервно поправил
зеленую плоскую елочку, источавшую сладковатый запах.
Филин принялся курить, дым беломора желтоватыми клубами наползал на
обивку, первый окурок, изжеванный и смятый, лег в начищенную до блеска
пепельницу. Болтали разное. Филин сыпал указаниями по вождению и выбо-
ру маршрутов, будто Шпындро его личный шофер; указания пустые, с голо-
вой выдающие человека, никогда не сидевшего за рулем.
В это время Наташа Аркадьева наводила марафет в макияжной истерике;
только что отзвонил Крупняков, пророкотал в трубку, что стол заказан,
только на двоих. разве им скучно будет? А потом что? Крупняков хохот-
нул, Наташа умудрилась увидеть, пропустив взгляд сквозь тонкую медную
жилку кабеля, как он мотает помпон пояса длиннополого халата и скорее
всего оглядывает себя в резном антикварном зеркале-псише.
Поняв, что приезд Шпына необратим, как прогресс, Мордасов договорился
с Настурцией, что она доработает одна, наказал, что если заявится Туз
треф за деньгами, не давать по первости и только поманежив, открыть
кредит, указав, что раз одалживается внеочередно, в отсутствии банки-
ра, то и процент отдачи повышается, забыв о льготах Туза, Настурция
побледнела, для таких дел не создана, колготки и тряпки - одно, а раз-
мах Колодца страшил запахом нар и спецодежды.
- Не боись,- уверил Мордасов,- это я так, на всякий пожарный случай,
не жди Туза, он теперь после производства в звеньевые пьяного племени
дисциплину блюдет, подтянулся, приползает за кредитами только по ого-
воренным дням.- Настурция, бледная еще и от гулянки предшествующим ве-
чером, бледнела еще заметнее. Мордасов рассудил, что Притыка не хочет
свои деньги доверять Тузу - знал Мордасов это тягучее чувство тревоги
при расставании с кровными - и сунул ей трояками тридцатку, Настурция
порозовела: или Колодец угадал причину бескровия в лице, или хмель вы-
шел дочиста и молодое тело отдышалось, медленно приходя в себя.
В дороге Филин распространялся про страну, куда должен отправиться
Шпындро, уныло, неточно, Игорь Иванович решил, что в школе по геогра-
фии за Филиным числилась пара: начальник путался в обычаях, смутно
представлял, где же и меж какими соседями расположилась уютно земля,
поджидающая Шпындро.
Крупняков заехал за женой Игоря Ивановича на такси, при ее появлении
вылез - наполовину лорд английский, наполовину барин русский, большой,
не раздражающе медлительный, величавый в каждом жесте, веско роняющий
слова, сопровождая их округлыми жестами.
Обед Крупняков задал в частном заведении, встретили их ласково, и На-
таша по обращению поняла, что Крупняков здесь персона желанная и вес
его, в смысле заискивания окружающих, как раз подстать его комплекции;
усадили за стол, неуловимо отличающийся от других в лучшую сторону,
официант, мелькая бесшумно, гнулся, как в фильмах про годы НЭПа. Обс-
луживали только мужчины, Аркадьева поразилась: значительностью лиц
обслуга не уступала выездным дружкам мужа, и одеты так же, и причесаны
достойно и аккуратно, отличия начинались с деталей - у всех на пальцах
бугрились здоровенные золотые перстни, у одного седоголового, выгляды-
вающего из подсобки, аж три перстня, галстуки у всех шелковые, дорогу-
щие, таких и у мужа только два, а здесь вроде униформы. Мужчины - со-
держатели заведения - чистые, промытые, знающие себе цену, с едва за-
метным налетом денежного бандитизма на лицах, глаза влажные, полны ре-
шимости постоять за себя. Вскользь оглядела присутствующих в зале:
публика неслучайная в массе своей, таких людей встречала постоянно
вокруг себя на отдыхе, такие же переполняли залы на просмотрах, прес-
тижных вернисажах, забивали ряды партера недоступных смертным концер-
тов.
Крупняков свершил обряд заказа, склонился к Наталье, пересыпая словес-
ные восхищения спутницей кинжальными взглядами по сторонам: все ли ви-
дят, что неоспоримо элегантная, породистая, по всем статьям дорогая, с
ним?
Аркадьевой представилась, что и в самом деле за стенами не обычная
московская улица, а Чикаго, веселые двадцатые годы: букмекеры, реките-
ры, бутлегеры - обстановка густой, вязкой преступности; никто не повы-
шал голоса, никто не допускал резких движений, как за границей в рес-
торациях для самых-самых. Официант, будто существовал только для Ар-
кадьевой, склонялся к ней, вертелся то слева, то справа, всячески
угождал и готов был броситься на рельсы под ревущий, напитанный ско-
ростью и тоннами состав, лишь бы его клиентке было хорошо.
Крупняков великолепием мощной фигуры, облаченной в тысячный костюм,
украшал зал, казался его самой выдающейся, привлекающей взоры частью.
Ел Крупняков также картинно, как говорил и двигался, ни разу не звяк-
нул прибором, куски мяса и салаты медленно уплывали в рот, шевелящий
толстыми яркими губами. В зале пахло дорогим трубочным табаком, и за-
пахи кухни не проникали в это святилище.
За соседним столом Наташа углядела сослуживца мужа не с женой, а с
незнакомкой. "Едва заметно поприветствовали друг друга взглядами -
тайна вкладов гарантировалась, и Аркадьева не испытала и намека на
волнение, к тому же Шпындро привык к деловым контактам супруги и давно
оставил попытки провести грань между деловым обедом и обольщающим. На-
таше у гастрономов-частников нравилось, как нравилось и в других мес-
тах, невольно делающих каждого, в них проникшего, более значительным,
пустые люди тучами слетались туда именно для срочного приобретения до-
полнительного веса в чужих глазах, и чем большие пустоты скрывались в
их головах, тем ожесточеннее рвались такие в закрытые для других залы,
вынуждающие к долгому штурму дома творчества, неприступные пансионаты.
Себя Аркадьева к пустым не причисляла, у нее имелся социальный статус
- она выезжала и этим все сказано, свобода сновать туда и обратно за-
меняла степени и звания; творческие достижения, инженерные озарения не
шли ни в какое сравнение с принадлежностью к клану выездных; сам факт
пересечения границ придавал ее персоне качество редкое и притягатель-
ное для других. Пустым редко выпадало принимать у себя таких сановни-
ков, какие сиживали за обильными столами четы Шпындро. Вложения в
снедь оправдывали себя целиком, даже прижимистый Шпындро понимал, что
щедрые застолья прорастут дополнительными возможностями, в текущий мо-
мент непредсказуемыми.
Крупняков подкладывал и подкладывал, роняя округлые, сальные суждения
и давая биографические справки о каждом из присутствующих за столами в
пределах досягаемости взгляда. Персональные портреты вырисовывались
смешными, обличительными, дурно характеризующими жующих натурщиков; и
Крупняков знал, что также беспощадно живописуют его самого, он мас-
терски подмечал отталкивающие черты, тасовал их как колоду карт и вы-
дергивал в любом наборе рукой опытного фокусника.
После второго - куска нежнейшего мяса, обложенного воздушным гарниром,
утопающим в фиолетово зеленых стебельках и листиках - Аркадьева реши-
ла, что поедет к Крупнякову на кофе, если тот предложит; Крупняков то-
же знал цену разнообразным вложениям и после сокрушительного обеда
предложил бы смотаться к нему непременно. Миг расчета приближался, и
Крупняков выложил по левую руку пухлый бумажник; официант старался не
встретиться взглядом с его блестящей поверхностью; случись такое -
знал за собой неодолимую тягу к деньгам - совладать с инстинктом не
удастся.
Крупняков поглаживал бумажник, как живое существо, и похоже сожалел,
что у вместилища денег нет уха, чтобы почесать за ним.
Наконец официант изогнулся, вытянул шею, напоминая одновременно обоз-
ленно шипящего гуся и грифа, подкравшегося к падали - это могло озна-
чать только одно - пора рассчитаться. Крупняков медленно, будто прео-
долевая сопротивление, разломил бумажник, не под столом, не стараясь
избавить спутницу от лицезрения чужих денег, но, напротив, совершил
все так, чтобы пухлая пачка - вовсе не розовая из червонцев - а изум-
рудной зелени отпечаталась надолго в мозгу женщины. Официант склонился
буквой гэ, и Аркадьева не поверила бы, если бы не видела сама: так
гнулись только японцы в передачах по телевизору и слуги царские в
сказках и фильмах про старину.
Прощание. По очереди подходили изумительные мужчины с перстнями и шел-
ковыми галстуками, вылезающие из-за загадочных кулис, где по мнению
возбужденной Аркадьевой могло твориться, что угодно: опиумокурильни,
нанесение цветных татуировок, торговля младенцами, но никак - обыкно-
венное снование со сковородами и кастрюлями. Расставание прошло также
многозначительно, как и приход: медленные движения, непонятные Наталье
шутки, незнакомые фамилии и гангстерские улыбки, будто с мясом содран-
ные с лиц чужеземных актеров и приклеенные намертво новым владельцам,
зачатым в спальных районах бескрайнего города.
На улице ярилось солнце, ползли троллейбусы, оранжевые фигурки уклады-
вали неизменный асфальт, ровняя катками дорожное полотно с такими
страстью и постоянством, будто следом за ними шли другие, разрывающие
его, украшающие ямами и рытвинами.
Такси с зеленым глазом по-кошачьи кралось вдоль тротуара и по тихоход-
ности средства извоза становилось ясно: редчайшая удача - таксист выс-
матривает добычу, а не наоборот.
Крупняков медленно приподнял руку и выставил ее на уровне живота, рас-
топырив холеную кисть.
Даже не спросил, мелькнуло у Натальи, да и что спрашивать, лишнее,
взрослые люди. И все же Крупняков превзошел все ее ожидания, уточнив
на заднем сиденье, истертом тысячами задов: "Отвезти домой или как?"
Аркадьева положила ладонь на мощное колено ухажера и, глядя в стрижен-
ный затылок водителя, безмолвно улыбнулась: получилось или как.
Мордасов готовился к приезду гостей. Бабка недужила и восковое ее лицо
напоминало о худшем.
Мордасов сварил бабке полкачана капусты, тщательно размял вилкой клек-
