к приобретению для бабули лекарственных редкостей из-за бугра - для
бабки ничего не жалел - и решил, минуя Шпындро, прорубить окно в Евро-
пу прямо при помощи Филина.
В знак особого расположения к пострадавшему начальнику Колодец отрядил
к себе домой сопливого пацана за рублишко, чтоб тот притаранил кастрю-
лю с малосольными огурцами в добавку к ресторанной закуси.
Боржомчик лучился желанием угодить и то и дело дотрагивался до сальных
волос, разделенных синюшно белым пробором: задания Мордасова следовало
выполнять с блеском, всегда отольется прямой выгодой; отпаренный Филин
с гладко зачесанными сединами и Шпындро, поднаторевший в значительнос-
ти всех и всяческих оттенков привели Боржомчика в состояние тихого
восторга, будто выпало ему принимать королевских особ: халдейская душа
Боржомчика преодолевала пропасть от хамства к нелепейшему заискиванию
в один прыжок, и сейчас официант, изгибаясь над Филиным, лил коньяк в
неположенное время в кофейные чашки, будто кого могли обмануть нехит-
рые маскировочные уловки и как раз тайное - всем нельзя, а нам положе-
но - придавало трапезе после всех потрясений особенную терпкость, рис-
ковость, тем более, что в разрезе штор, стянутых почти у пола бронзо-
выми кольцами виднелся посреди площади травмированный грузовиком брон-
зовый пионер Гриша, блестящий от быстро кончившегося дождя, с теперь
почти незаметной трещиной на шее - результат сырости, притемнившей
только что белый гипс.
Стол украшали цветы и Притыка. Филин ощутил то знакомое всем и редкое
чувство, когда беспричинно любишь всех и кажется очевидным, что жизнь
- нескончаемый праздник, устраиваемый лично для тебя.
Дружки Стручка меж тем драили машину Шпындро на площади и постовой ца-
рил над ними и охранял их гражданский порыв, будто и не подозревая,
что усилия этих покореженных жизнью людей увенчаются водочной благо-
дарностью Мордасова или погашением долга, или внеочередным займом, да
мало ли что мог властелин площади.
В окне комиссионного синела табличка "Учет" и такая же, по краткости
одергивания, но уже желтая, болталась, прицепленная наспех к ручке
входной двери.
Шпындро пригубил коньяк из кофейной чашки и не успела еще обжечь язык
пахучая жидкость, как отставил неподходящее для коньяка вместилище,-
еще возвращаться в Москву и после пережитого на площади пить в предд-
верии дальней дороги никак не следовало. Жалко! Колодец угощал. И еще
Шпындро чувствовал уколы ревности: во-первых, от неприкрытого желания
Мордасова прибрать к рукам Филина и еще от того, что Притыка, мгновен-
но определив, что в раскладке начальственных стульев и столов Филин
переигрывает Шпындро, улыбалась краснорожему в татуировках с придыха-
нием, и. глаза ее источали столько тепла, что даже Мордасов посмеивал-
ся про себя, уверенный, что подмышки Настурции вспотели.
Годами работая в комиссионном, Притыка с постоянством приступов лихо-
радки принималась обсуждать необходимость смены работы: вот подыщет
себе другое место, должностишку не пыльную, престижную, в учреждении с
табличкой при государственном гербе, отловит там себе привязанность,
переплавит привязанность в семейный очаг и заживет особенной жизнью,
как, небось, живет жена этого Шпындро, не зная, что значит лаяться с
клиентами, каковы порядки в торге и как достается обильная, но нелег-
кая копейка.
Дурища, рассуждал Колодец, наматывая на вилку кус прозрачнейшего балы-
ка. Дурища! Невдомек, что папенькой не вышла, темп жизненных устройств
потеряла на самом старте, дочек да сынков заправляют на нужные места,
когда еще под задом отпрысков тепло парты не остыло, а Настурция хочет
скакнуть из тени бронзового Гриши да под герб с колосьями. Дурища! Од-
но слово. Мордасов опрокинул кофейную чашку, вылакал до дна и наколов
взглядом Боржомчика издалека - тот только выползал из кухни - погнал к
буфету. Не зря Боржомчик свою краюху кусает, вмиг сообразил, через ми-
нуту вышагивал по залу с четыремя новыми чашками кофе, на сей раз
большими.
Филин пил коньяк, фыркая, откладывая в сторону изжеванную беломорину.
Боржомчик засек простецкие папиросы, хватил из кармана забугорные,
протянул на ладони, желаете?
Мальчишка! Филин пожал плечами, да он такими мог вымостить весь учас-
ток на своей даче да разве объяснишь, что игра с беломором не так и
проста, как кажется.
- Это молодежь,- кивок на Шпындро,- предпочитает всякое-такое, непре-
менно чужое, а мы старики, как присосались к окопам, уж только могила
отучит, сорт переменит.
Шпындро смолчал: берешь, гад, как я, как все, гребешь - не брезгуешь,
хоть беломор смоли, хоть трубку, хоть в мундштук засовывай. И есть же
люди, верят - попадаются: взять Филина, костюмчик жеванный-пережеван-
ный, ни единой вещицы оттуда, разит табачищем, весь в наколках, вроде
как со времен то ли солдатского, то ли флотского братства, но в голо-
ву-то его кудлатую не взелешь, про дочерей мало кто знает, а им только
давай-тащи, про дачу и вовсе раз-два и обчелся наслышаны, а смотрится
убедительно, особенно, когда взгромоздится на трибуну такой скромник,
ничего ему для себя не надо, делом только одним и жив. Ладно, папаша,
развлекайся, как хочешь, спасибо дуба не врезал, пиши-прощай тогда
дальние странствия: как прошипел из завистников один, кто и не припом-
нить: оторвать бы вас, сукиных сынов, от помпы, дензнаки качающей. И
еще добавил: думаешь, тебе отчего хорошо? от того, что другим плохо,
все завязано, Шпын, валютку-то для тебя отрывают от детей да матерей в
худосочных городках, сплошь из мешанины кривых переулков и домов, с
покосившимися стенками и дырявыми крышами.
Мордасов хмелел быстро и сознательно и все же догнать Филина ему не
удавалось, тот занырнул в опьянение сразу, будто с вышки десятиметро-
вой сиганул, зажмурившись: будь что будет. Притыка хлебала глотками
мелкими, но частыми, язычок так и мелькал, будто кошка молоко лакала.
Филин хрустел огурцами, мычал, хмыкал, зрачки его, будто на нитках,
мотало в разные стороны: то ли почудилось, то ли впрямь жаркая коленка
Настурции щенячьей мордой тыкалась в брючину филиновского костюма.
Шпындро не хотел, чтоб Филин нализался, а перечить боялся,так, смехом
сказанул - может по тормозам? - но поддержки не нашел и утерся, и сы-
пал анекдотами, веселил честную компанию и сожалел, что сидит напротив
Притыки, а не рядом. Мордасов повелел Боржомчику выставить грибы, а с
грибами коньяк вроде не шел и сообразительный Боржомчик притаранил бу-
тылку лжеминеральной, заправленной лучшей жидкостью под грибы.
Филин повел носом, веско обронил:
- Мешать, стало быть, нацелились,- и тут же Шпындро,- доставишь домой,
к дверям приставишь!
- Нет вопроса.- Шпындро подмигнул Настурции, но его игривость не дошла
до осовевшей женщины, тем более, показалось ей, что подстольные рыска-
ния ее колена увенчались успехом и снова возникло видение учреждения
при гербе, со ступеней ведущих, в котором ей не выпадает более видеть
ненавистного Гришу при галстуке с его бельмастым глазом и тщедушной
фигуркой, вроде молящей избавить его от тягот пионерской жизни, скучно
протекающей у всех на глазах.
Мордасов подозревал, что Филин не воспринимает его всерьез и потому
ринулся в обсуждение проблем внешней торговли, считая в душе, что тор-
говля хоть и в комке, хоть на мировой арене - все одно, торговля и
есть, законы коммерции общие и неделимые, остальное мелочи. Колодец
плел насчет валютной змеи, плавающих курсов, а когда воткнул насчет
диверсификации производства, Филин поперхнулся, икнув и Мордасов ре-
шил, что пронял-таки начальничка, не сообразив, что у того всего лишь
опенок пошел не в то горло. Филин оглядывал Мордасова, как говорящего
зверька, с любопытством, впрочем не фиксируясь долго на прыщавом лице
в очках, а все более прикидывая, отчего так печет колено Притыки, не
зря так жмет, обязательно прорастет просьбой такой жим, а просьбы вго-
няли Филина в уныние, сразу превращали праздник в толчею будней, когда
все требовали, требовали, ныли, а особенно зловредные еще и стращали.
- Вся ваша торговля сплошь надувательство! - Изрек Мордасов, специаль-
но обостряя ситуацию, не имея резонов поддержать свою мысль, а только
решив поддать чистоплюев побольнее.
- А ваша? - Примирительно хрипанул Филин.
- И наша тоже! - Притыка истерично взвизгнула и Мордасов порадовался
за себя, что еще не мертвецки пьян, так как сразу подумал: дурища! дал
же бог рожу, а мозги зажал. Настурцию повело.- Это я вас от крови об-
мыла и картинки ваши тоже.
- Какие картинки? - Грибок с тонкой ножкой соскользнул с губы Филина,
плюхнулся на скатерть, расползаясь масляным пятном.
- Такие картинки,- не унималась Настурция,- развеселые, ну. где в об-
щем.- последние проблески разума удерживали Притыку от подробного опи-
сания картинок и тут встрял Мордасов:
- Картинки у вас на груди, так сказать, детородные, а проще - поха-
бель.
Филин замычал, наколол вилкой упавший на скатерть гриб, прожевал, и
кадык его мощно дернулся: сгинул гриб в утробе Филина.
- Маслята что ль, не хуже огурцов! Огурцы и грибы тоже бабка ваша свя-
тит?
- Грибы не святят,- парировал Колодец.
- А огурцы? - Филин расхохотался, стал неверными пальцами растегивать
рубаху на груди.- Картинки, значит, говорите. А вот поглядим сейчас.
М-да. Сюжетцы там есть право слово радикальные. Я правильно выразился
- радикальные? - Вперился в Шпындро.
Как единственный трезвый в пьяной компании Шпындро являл собой смесь
раздражения и величия, а еще неотступно преследовал вопрос: зачем я
здесь? Шпындро кивнул, но Филин уже утратил интерес к подчиненному,
зато колено Притыки начинало занимать его все более.
Мордасов пьянел скачками: от веселости к нетрезвости, от лихорадочной
активности в угар, из угара в полубеспамятство: до чего ж они против-
ные все! разве только Притыка еще ничего, хоть и дура, а эти-то гуси -
начальничек с холуем-подлизалой - мнят о себе, будто и впрямь подпира-
ют державу плечиками, один жирными, другой цыплячьими, а то что карман
набивают сверх меры, так вроде как им положено! Положено! Мордасов
ловко сунул руку между судками, цапнул безо всякой там вилки прозрач-
ный кусок балыка, про вилку в таких оказиях - касательно доставания
кусков рыбы с блюда - он еще помнил, а только нарочно решил пальцами
рвануть, платит-то он, а раз так.
- Почему вам положено? - Промазанные рыбьим жиром губы Колодца прыга-
ли, смешно дергая уголками.
- Что положено? - Филин усилием воли догадался, что вопрос ему адресо-
ван.
Шпындро тосковал, снедаемый трезвым расчетом: не дай бог вспыхнет пь-
яный скандал и Мордасов, обличая Шпындро, вывалит про их коммерцию все
без утайки Филину, не то, чтоб удивит начальника - кто теперь чему
удивляется? - а вложит в короткопалые лапищи мощное оружие против
Шпындро, да еще накануне выезда и тогда дойку Филин поведет разбойную,
отбросив не то чтобы деликатность, но даже и тень таковской.
- Все положено! - Мордасов уцепился за дужки очков и холодок пластмас-
сы слегка остудил жар, распирающий изнутри.- Все вам положено! Шастае-
те туда-сюда, зависит от вас всякое-разное, подписями сыпете. Чего вы
такого улучшили или продвинули? Смазали народным золотишком счета бур-
жуйные, а товар оттэда, вон, повсюду в снегах гниет, взять хоть нашу
станцию, сколько ж добра сгинуло, то-то Гриша-пионер и в сушь без дож-
дя похоже слезьми исходит. За что вольница такая, житуха пуховая? Не
вижу никаких таких отличий, ни широты взглядов, ни цепкости ума и. даж
за стол, к примеру, я заплачу.
Лицо Филина вмиг окаменело - фу, ты, дурная мысль! Еще не хватало ему
платить и взгляд из-под узкого лобика чиркнул тревожно по Шпындро:
Игорь Иванович мгновенно впился глазами в бронзового Гришу на площади,
будто проверял заинтересованно, уцелел ли пионер-бедолага после всех
передряг сегодняшнего дня; Шпындро всегда таскал с собой сумму и мог
бы на паях с Колодцем осилить стол, но финансовая поддержка Мордасова,
по собственной инициативе затеявшего эти посиделки, никак не входила в
планы Шпындро, хотя. широким жестом оплаты стола Шпындро мог, конечно,
размягчить Филина, но возникал вопрос: достаточно ли трезв начальник,
чтоб впоследствии упомнить, кто платил, и не случится ли так, что
жертва Шпындро камнем канет на дно болота, никто и не заметит, а глу-
пее ничего не придумаешь.
Че попер? Вдруг осадил себя Мордасов. Че им мои обличения. Не хуже ме-
ня все про все знают, занесло некстати, про лекарство бабке и забыл
вовсе, вбивал же себе не раз, не два - сначала дело, потом питье, нет
же, попутала нелегкая, преступил зарок, подлезь теперь к коробочкам с
затейливыми надписями на таблетках, несущих жизнь, пусть недолгую, лю-
бимой бабке. Мордасов с досады опрокинул подряд два стакана минераль-
ной, кликнул Боржомчика, велел организовать стакан воды и умолк, наде-
ясь, что колено Притыки растворит осадок от его, Мордасова, дурного
поведения: Колодец давно приметил, как ноги Настурции - вольно или не-
вольно - главное выигрышно для Мордасова, отвлекают Филина от тягот
жизни, ее суетности и гадости, и мелочных расчетов, превращая началь-
ника в существо уверенное в себе, значительное и умиротворенное.
Мордасов решил молчать и Шпындро молчал, и Филин тоже, только Настур-
ция, хоть и слов не говорила, лучилась той неведомой женской энергией,
что проявляется у представительниц слабого пола в окружении мужчин, в
добром застолье при вкусной еде и обильном питье; Притыка млела - одна
за весь свой пол здесь представлена, а мужиков трое, и каждый на свой
лад примеряет ее себе в спутницы.
- М-да! - Филин по-хозяйски мигнул Боржомчику, мол, тащи кофейные чаш-
ки с коньяком, чего простаивать зря. Мордасов подтвердил кивком обяза-
тельность выполнения прихотей седоголового мужика; Боржомчик видел эту
тушу впервые в жизни и мог поручиться, что долго еще не увидит, знал:
Мордасов обрабатывает клиента для своих нужд. Шпындро, не ведая, как
потечет застолье после выпада Мордасова, счел за благо ринуться в туа-
лет. Шел Шпындро твердо и спокойно, ему и полагалось так - ни капли в
рот не взял, Боржомчик же не следил, кто пьет за обильным столом Мор-
дасова, кто манкирует и благоговейно взирал на пружинно вышагивающего
Шпындро, который по прикидкам официанта должен был принять не меньше
бутылки армянского розлива персонально, к тому ж без всяких там раз-
бавлений чаем и прочими наполнителями; с Колодцем Боржомчик не бало-
вал. и так сплошь дуралеев, им чаек спитой стрелецкой замажешь и что
твой Камю идет, только успевай глаза закатывать, выписывая счет.
Хорошо худшего не излил, утешал себя Мордасов, давно готовился выва-
лить Шпындро раздумья зимних вечеров, когда кругом тишина и лишь ред-
кие снежинки садятся на бронзового пионера Гришу. Вот, Шпын, как у нас
в газетах пишут, мол, там у них военно-промышленный комплекс имеется,
генералы и воротилы, значитца, денежки по-свойски делят, нами всех по-
пугивают, а вот я так тебе скажу, Шпын, у нас тоже имеется комплекс!
Знаешь какой? Момент! Вдохни поглубже! Излагаю. Комплекс жулико-выезд-
ных. Повязанных накрепко, почитай до смерти, вы тряпки да железки та-
щите, мы здесь народ обворовываем и вам платим ломовые цены за прита-
щенное оттуда. Вишь и Мордасов внес свою лепту в политэкономю. Нам без
вас некуда деньги деть, а вам без нас негде их - дензнаки то есть -
взять. Выходит, мы повязаны общим интересом да еще каким. Наши девки
торговые все в вашем щеголяют, а ваши мебеля краснодеревные, абажуры,
вазоны, и прочее оплачено нами уворованными. Круг и замкнулся, но вот
что обидно, мы вроде в жуликах прилюдно числимся - не шмыгай носом, не
морщи лоб - а вы вроде, как цвет нации и это, Шпын, огорчает, нет со-
циальной справедливости, не потому мне досадно, что меня жуликом счи-
тают, а потому, что тебя нет. Равенство нарушается, брат, да ты не
сердись, я не со зла, а так анализирую окружающую действительность;
может, когда в учебниках займу хоть одну строку: комплекс Мордасова -
жулики и выездные - ну, и потом учителя скажут детям, мол, дорогие
крошки, вывелось у нас такое уродливое явление, слава богу недолго
продержалось, всего-то жизнь одного-двух поколений, для ее величества
истории тьфу! растереть и забыть, но видели бы вы, детки дорогие, как
несли себя выездные жулики, как ног под собой не чуяли, будто парили
над землей и только такие, как бронзовый Гриша, все видел и все пони-
мал и терпел, и молчал, не от трусости, а зная, что еще не настало
время рухнуть этому комплексу, не создались предпосылки и общественная
необходимость, и Гриша терпел; и все же, Шпын, терпеть - одно, а де-
лать вид, будто ничего не понимаешь, совсем д
и держу я эту речь вовсе не по злобе или желая тебя обидеть, а напро-
тив - для укрепления нашего братства и для того, чтоб проникся ты ве-
рой - нет разницы между нами, нельзя одному быть чуть более жуликова-
тым, другому чуть менее, жулик он жулик и есть, вроде как дерево,
возьми сосна, маленькая или большая, разве не ясно, что маленькая сос-
на вырастет в большую и никогда в клен, порода-то одна; и все это ска-
зал я тебе, Шпын, только борясь за уважение к себе с твоей стороны. А
то обидно! Возьми, два волка бок о бок сидят в клетке, рядком: про од-
ного говорят - лютый зверюга, пощады не жди, а про другого, вот, мол,
из него собака вывелась, лучший друг человека и тэ пэ, а волки-то -
братья родные, одного помета и тот, что зверюга лютый, и тот, что пра-
дедушка разлюбезного домашнего пса. И не говори мне про врачей наших,
в песках пустынь спасающих народы мира, и про инженеров, возводящих
плотины и порты, есть и такие, но мы-то знаем, про каковских речь дер-
жим. Спасибо тебе, Шпын, за участие, за внимательное слушание и там, в
далеком твоем далеке, скупая на корню лабуду из Гонконга и Тайваня,
всегда помни: деньги в оплату за твои поставки и я, и Настурция, и
Боржомчик, и все мы уже имеем, нам никаких кредитов для товарооборотов
не надо и ждем мы вас с распростертыми объятиями и торговаться не ста-
нем, одна просьба - не говори только, как тяжко вам там было, как тос-
ковал ты и как не хватало тебе памятника Пушкину и золотых листьев на
Бульварном кольце.
Мордасов поднял глаза на Филина, седая голова склонилась к Настурции;
из глубин памяти Мордасова всплыло киновидение: пьяный белый офицер,
кафешантан, девица с разрезом до пупа и офицер красавец-малый шепчет:
"Зиночка, сожжем мосты! Жить надо страстями!" Кажется, так или пример-
но так, и ничего не слыша от гудения в голове, от обломков только, что
прочитанного монолога для Шпындро, сетуя слезно, что монолог этот об-
речен на погибель, испустит дух так и не тронув ушей Шпына, цепляясь
за край стола, чтобы не рухнуть на пол, Мордасов выкрикнул на весь
зал:
- Сожжем мосты! Жить надо страстями!
Филин опешил, отвалился от Настурции и в этот момент из туалета, где
внимательно изучил все настенные мудрости - сохранил привычку еще со
студенческих лет, забавные попадались речения - выбрался Шпындро, как
раз под хлесткие выкрики Мордасова: сожжем мосты. жить надо страстя-
ми!..
Шпындро сжался. Так и есть, разыгрался скандал, сейчас польется грязь:
укрыться в туалете? Глупо, лучше к столу, выслушать все, как есть, а
если получится, отвести удар или смягчить, или обратить все в шутку -
выпито ого-го - пообещав Мордасову компенсацию.
Время летело неостановимо и уж на сценку выползли оркестранты, расста-
вили микрофоны и завыла пристанционная певичка; Настурция потянула на
танец Филина, уронившего в ухарском рывке в положение стоя салатницу,
взревели бас-гитары, Мордасов кричал, не переставая: сожжем мосты! А
Боржомчик перехватил на полпути перепуганного Шпындро и шепнул: "Не
бойтесь, все схвачено!" Стало легко и просто.
В танце Филин переставлял ноги с трудом, будто отяжеленные пушечными
ядрами, топтание грузного тела и кружение его напоминало медведя на
задних лапах да еще с завязанными глазами. Настурция ничего не замеча-
ла сейчас - ни Филина, не Шпындро, ни Мордасова; ни единый мужчина в
мире, как таковой, не занимал ее, она желала только одного - опору в
этой жизни, не важно каких статей, сколько лет карабкающуюся по жизни,
не важно какой комплекции и цвета волос, а только надежную, за спину
которой можно укрыться, как за спину мамы, обхватив руками подол и ты-
каясь носом в теплые ноги.
Мордасов церемонно придвинул стул Шпындро. Игорь Иванович сел, снеди
ощутимо поубавилось, особенно в части балыка, Шпындро густо намазал
хлеб маслом и водрузил последний янтарный кусок. Неужели что болтнул
Колодец? Неужели открыл Филину их игры тихие? Неужели?.. Мордасов при
заметном опьянении умудрялся сохранять вид неприступный, даже таинс-
твенный, украдкой огляделся, не видит ли кто и подтянул молнию на ши-
ринке.
Шпындро обтер рот крахмальной салфеткой:
- Трепанул лишнее? - Ненадежен Мордасов, да и кому можно довериться в
этой жизни, полной светлых идеалов и дурных людей. Краем глаза Шпындро
засек человека, бочком вошедшего в ресторанный зал и перебросившегося
парой слов с бьющим от нетерпения копытом Боржомчиком.
- Че? - Мордасов положил руку на плечо Шпындро, неожиданно нежно пог-
ладил по щеке, по уху, будто любимую.- Не боись! Мы ж в одном комплек-
се, сосны, волки, братство нечистых на руку.
- Ты про что? - Шпындро вяло отстранился.
- А тя разве не ввел в курс дела?.. Ну да.- Колодец хлопнул себя ла-
донью по лбу.- Комплекс Мордасова, значитца, я открыл.
- Пить хватит,- по-отечески заметил Шпындро и отодвинул кофейную чашку
от приемщика, хотя повсюду уже в открытую стояли бутылки коньяка -
время запрета вышло. Боржомчик, как видно ценящий традиции, продолжал
подтаскивать коньяк в кофейных чашках, к тому же официант понимал, что
поголовный-поштучный учет чашек значительно затруднен, не то, что вы-
питых бутылок, и его грели предвкушения выписки счета.
Человек, вошедший в ресторанный зал, поразил Шпындро лаковой чернотой
кудрей; Игорь Иванович естественно не мог предположить, что прибыл с
тайным сообщением Мордасову Туз треф.
Наташа Аркадьева принимала ванну, пена пузырилась под самым подбород-
ком, на полке для флаконов и кремов, не отражаясь в затуманенном паром
зеркале, матово поблескивал фарфоровый пастушок и коровенка, вырванные
у Крупнякова. Аркадьева терла спину и затылок жесткой щеткой и неот-
рывно гладила глазами то бока коровы, то кафтан пастушка, то свирель
тонюсенькую в обрамлении ярких губ. Муж задерживался, и Аркадьева вы-
говаривала себе за поспешность отбытия: могла б и поощрить Крупнякова
участливой болтовней после всего, а с другой стороны хорошо, что она
по всем приметам давным-давно дома, будто и вовсе не выбиралась в го-
род и, когда заявится муж - неизвестно откуда! - ее погубленная суббо-
та должна если не усовестить его, то по крайней мере размягчить, что
само по себе давало определенные козыри. Как использовать их конкрет-
но, Наташа Аркадьева не думала: козыри всегда пригодятся.
Запомнится Крупнякову их встреча не страстями, не томлением, а именно
бесцеремонным уводом пастушка, что ж, Аркадьева не алчность свою теши-
ла, а пеклась еще и о том, чтоб воспоминание Крупнякова не стало про-
чим среди равных, чтоб отличалось глубиной переживаний, а то, что
Крупняков не на шутку переживал утрату пастушка, сомнений не вызывало.
Предметы в ванной, будто страницы исторической книги напоминали о том
или ином периоде пребывания в далеком-далеке и как любое прошлое наве-
вали грусть, но и грели, зримо убеждая, что из всех мыслимых прошлых
ей с мужем удалось урвать наиподходящее.
После ванной Наташа освободила пространство на стеклянной полке у те-
левизора под пастушка, несколько раз передвигала его по стеклянной по-
верхности, примеряясь, где же истинное место нового приобретения и,
наконец, нашла пристанище меж китайскими вазочками, прописала постоян-
но.
Зазвонил телефон, Крупняков нежно выспросил, как доехала.
- Как? Отлично!
Наташа ласкала бок фарфоровой коровы и едва касалась ногтем тонюсень-
кой свирели. Крупняков верещал влажным голосом, пытаясь придать ничего
не значащим словам очарование многозначительности. Аркадьева слушала,
не перебивая: имеем право за свою статуэтку; в завершении Крупняков
заверил, что давно ему не было так хорошо и все прочее, в общепринятых
выражениях, впрочем, не скатываясь за грань явной пошлости.
Грузовик с площади укатил. Постамент бронзового пионера Гриши подперли
с двух сторон бревнами, после дождя торговки зеленью уже не вернулись,
и вечером, когда Туз треф крался к ресторану на доклад Мордасову, нич-
то не напоминало о дневном проишествии, разве что Рыжуха в сотый раз
бухтела, пересказывая любопытствующим, как обломок гипсового галстука
огулял Стручка по самой маковке и -хотите верьте, хотите нет,- если б
не его ложно меховой кепарь с сальной пропиткой, скакать бы Стручку с
дырой в башке.
Шофера грузовика отпустили, оформив необходимые бумаги; на губах у не-
го, кроме горечи, запеклось от нашептывания самому себе колющее словцо
"акция" и еще искренняя жалость к покореженному пионеру: сам шофер ли-
ком напоминал бронзового Гришу и мог только радоваться, что возраст
украшающего площадь строителя светлого будущего, как бы стоит на мес-
те, повзрослеть Грише не удастся, а значит и не удастся прознать, ка-
ково оно - барахтаться в жизни, каково на брюхе ползти по ее рытвинам
и ухабам меж полей, поросших не полевыми колокольчиками, а колокольчи-
ками радиотрансляции, нагло серебристыми, умопомрачительно постоянно
уверяющими ползущего, как ловко у него все получается и как близка
цель.
Рыжуха по причине жары квас сторговала еще к трем и даже, залив в боч-
ку два ведра воды и тем разбавив мутную жижу на дне, сторговала и доп-
паек, уверяя придирчивых, что квас не жидок, напротив свежак, не за-
густел, потому и кажется, будто водянистый. Дома Рыжуху никто не ждал,
дочь с промысла не приходила вторую неделю - у дочери с подругой в
Москве квартира имелась, снятая в складчину, там и несли службу ноч-
ную; Рыжуха, как мать и женщина, переживала, но смирившись с неизбеж-
ностью происшедшего, переживания старалась умерить из-за бессмыслен-
ности их, утешая себя скорым явлением блудной дщери на побывку, на от-
дых - только дурачки да завистники думали, что промысел в неизменном
дурмане, дыму да скачках с машины на машину не изматывает до нутряной
дрожи; на побывке Рыжуха отпаивала дочь парным молоком с пирогами до-
машней выпечки, а после трапезы дочь вываливала на стол, крытый клеен-
кой, улов, и Рыжуха с умилением взирала на необыкновенные вещицы и
всякие финтифлюшки, назначения коих и смутно не угадывала, а когда
дочь царственно протягивала ладонь, приговаривая - тебе, мать - смуща-
лась, махала руками в робком протесте.
Рыжуха видела, как Туз треф проскользнул в ресторан, его изъезденная
мужская красота, блеснула неожиданно в мертвенном свете фонаря уколола
Рыжуху мыслями о несуществующем зяте-красавце, о дочери, обласканной
не в погашение произведенных кавалером трат, о внуке и всем таком для
многих обыденном, а для других - нелепица, вроде паровоза без крыльев,
летящего по воздуху; приснилось ей однажды в жару в дреме за красной
бочкой: паровоз запросто парил в воздухе, поражая необыкновенной паро-
возьей легкостью, а из чрева квасной бочки неслось, нарастая, крещен-
до: наш паровоз вперед лети!.. и он летел так всамделишно, что Рыжуха
дернулась в поту и локтем зацепила кружку под трехкопеечную заливку,
звон стекла об асфальт пресек полет паровоза и чудные слова - наш па-
ровоз вперед лети! - смолкли вместе с мелодией и вместо дивного полета
перед Рыжухой замаячил дружок Стручка на костылях, потерявший ногу по
пьянке под маневровиком и требующий квасу для залития нутряного огня и
праведного негодования от того, что неизвестная Рыжухе сволочь толкну-
ла пиво налево.
Итак Туз треф театрально пересек столб фонарного света и тихо притво-
рил за собой перевязанную тряпкой, будто раненную дверную ручку. Если
б не Боржомчик, Туза в зал не пустили бы, но официант, будто полково-
дец с холма, как поле брани узревал орлиным взором весь зал и сразу
смекнул, что Туз треф ввалился не рассиживать в гульбище, а в розыск-
ном зуде по Мордасову. Боржомчик волок Туза меж столиков, тягостное
зрелище - не вписывался укутанный в лохмотья Туз в веселящуюся приго-
родную буржуазию с наехавшими из Москвы ценителями местной ухи и воз-
можности искупаться глухой ночью с дамами в темном пруду, что снимало
множество проблем разом; чутье подсказало Шпындро, что надо ускорить
отъезд из кабака тутошнего, во-первых, и отъезд во враждебную даль,
во-вторых и в главных. Аркадьева уже выла от очередей, и Шпындро уве-
ряя дружков на службе, будто не сильно тяготится неустройством оте-
чественного быта, ловил себя на мысли, что уверения его звучали с каж-
дым разом все фальшивее.
Туз треф наклонился к Мордасову и зашептал.
Настурция, обвив Филина, танцевала яростно, будто перед атакой или яв-
ной погибелью другого свойства: жалела себя нестерпимо и время, теку-
щее уже годы и годы меж пальцев без смысла, сейчас капало на чудо-ноги
в убойных туфлях обжигающим расплавом невозратимости; разящий табачи-
щем Филин, будто и произносил приговор, будто и сам значился пригово-
ром: ничего не изменить!
Лицо Мордасова и без того не лишенное лошадиных черт вытягивалось все
более от слов Туза треф; наконец приемщик матерно прервал осведомителя
и тычком руки отправил вон.
Филин доставил к столу виснувшую на его шее Настурцию, нес легко, как
в молодости: господи, до чего же затравили домашние, жена-уродина в
пуделиной прическе, дочурки неискренние в доброте и лютые в злобе; Фи-
лин погладил Настурцию, желая ободрить, мол, ничего, все устроится,
такая красавица, вспомнил о своих и осекся. Ничего не устроится! Беда
не снаружи подстерегает этих девок, что его наследниц, что эту за сто-
лом, беда у них внутри гнездится, вроде наново крашенной машины с
насквозь проржавевшим кузовом, для глаз - загляденье, а пальцем ткни,
сыпется труха. Филин хлебнул коньяка, слабо узнавая людей вокруг, и
только Шпындро связывал с реальной жизнью, и Филин пытался припомнить,
что за такой прием и, хотя питейные приемы уже отгремели, вышло их
время, может, какой внеочередной, исключительный задали с горячитель-
ными напитками, но кто и где, убей бог не вспомнить; одно не вызывало
сомнений: Шпындро маслит Филина, улещает, обхаживает, оно и понятно -
отъезд предвиделся нешуточный. Только б сердце не подвело и вспомнил
сразу в страхе: валидол и нитроглицерин в другом пиджаке, хоть и рас-
совал повсюду, а этот-то заштатный костюмчик, как раз и не снабжен це-
лебными помогами. Филин потянулся к беломору - отвлечься от дурного.
