причитала по-новому.
- Посодють тя, Сань!
- Не-а, ба! Кишка тонка, я в своих предприятиях поднаторел, считай
доктор жулеологических наук, прохвэссор перераспределительства. Не зря
нас в школе мутузили, не зря вбивали в мягкие, податливые мозги: чего
где сколько убудет, обязательно присовокупится другому. Чистая правда,
ба! Только сейчас осознал. Вот он, гений в полный рост, ухватил суть и
взирает, как в книгах писано, сквозь толщу веков. Ба, я тебе икорки
спроворил кетовой, сейчас намаслю хлеб, пожуй, тебе пользительно - вся
светишься. Для кого я вкалываю не покладая рук, для кого, ба?
Бабка ахала, глаза застилали радость и боль, сухие губы откусывали ку-
сочки от бутерброда и он казался бесконечным, несъедаемым, возобновля-
ющимся от каждой лунки по сторонам, отщипываемой слабыми зубами. На
усах старушки поблескивало масло и Колодец терпеливо, с непонятным
внутренним восторгом вытирал бабке рот салфеткой.
- Говорят, ба, я злой. Каменюга. Я с ними, как они со мной, а для тебя
мне ничего не жалко. Жаль, ба, ты баранку не крутишь, а то б купил те-
бе машину, разъезжай, пусть у всех злобниц из соседних хибар челюсти
поотвалятся.
Бабка сквозь слезы смеялась и тихо засыпала, а Мордасов доедал кусок
хлеба с красной икрой - не пропадать же добру - и думал, что завтра,
нет, послезавтра сопроводит бабку к консультанту-врачу, а если занеду-
жит сильно, сюда вытребует из Москвы из платной поликлиники. Называл
их ухлисты (УХЛУ - управление хозрасчетных лечебных учреждений), наб-
рел на них с пяток лет назад с мужской бедой, народ ему там понравил-
ся, цену деньгам знал и брать не стеснялся, в своем праве - заработа-
ли, облегчили участь кому какую; бабку его пользовал Михаил Аронович,
тихий, обходительный человек, умевший выказать приязнь не показную, а
истинную и никогда не отказывающийся от чая, чем особенно располагал;
бабка величала его - батюшка - и, хотя батюшка брал деньги за свой
труд, ему хотелось давать еще и еще, за внимание, неторопливость, за
участие подлинное и за честность, потому что однажды батюшка признал-
ся: здесь не тяну, не мой профиль, другого пришлю.
Да, брат, профиль, размыслил Колодец, изучая орлиный нос лекаря, с та-
ким профилем не каждому мил-дорог станешь; Колодец не любил этих, ко-
торым то грузины плохие, то армяне не угодили, то евреи не в масть, то
татары поперек горла,- а мало ли разно-всякого люда? - водятся такие
горе-праведники, пустой народ, неужели не смекнут: всего две нации на
земле совместно проживают - приличные люди и неприличные и все тут.
Себя Колодец к приличным не причислял, а вот лекарь точно приличный и
бабке помогает ощутимо. Телевизор разразился погодными страхами. Мор-
дасов машинально вырубил его, окунувшись в кромешную темноту. Бабка
икнула за стеной. Колодец вошел в ее закуток, поправил ладанку перед
иконами, заверил, что не коптит и лики святых угодников дымной черно-
той не марает. Бабка смотрела на внука, не отрываясь, двух глаз ей не
хватало, чтоб налюбоваться, ей бы дюжину, а то и сотню глазищ и чтоб
каждый с плошку. Мордасов присел на край кровати, поправил пестро-лос-
кутное одеяло.
- Чего так поздно? - Губы едва разлепились, из смиренно сложенных на
груди иссушенных ладошек похоже кровь ушла навсегда. Мордасов поцело-
вал бабкины руки.
- Дела, ба.
- Эх.- кровать скрипнула, взгляд на иконы, на внука, снова на иконы,
призыв в глазах к Господу не оставить заботами дитя заблудшее, снова
шевеление губ.
- Посодють, тя, Сань.
Мордасов ощупал любимый бумажник в заднем кармане, будто напитался от
него недостающих сил, возразил степенно:
- Что ты, ба. Ни в жизнь! Не до меня, я рыбешка мелкая да верткая,
сквозь ячею любой сети проскользну. Не боись, ба, не части с причита-
ниями, а то неровен час накличешь.
- Я не глазливая,- бабка виновато глянула на внука, сухая рука дрогну-
ла, поползла по одеялу, тронула робко цепкие, с заусенецами у ногтей,
пальцы Мордасова, приподнялась, с трудом оторвалась от одеяла и зас-
кользила к щеке внука в виноватом движении.
- Желаешь банан, ба? Привез, девки из овощухи подприлавили, сегодня
там вроде Иосифа хоронили повторно - народищу. Хочешь ананасную шишку
порублю? Абрикосы или во - персики. вчера надыбал. Чем те угостить? А,
ба?
За окном взъярились коты, злобное визжание похоже поколебало пламя пе-
ред иконами и без того огромные зраки святых, будто расширились.
- Сатаны! - Бабка икнула, дряблая кожа на шее задрожала, заходила жел-
то-серой волной, икота перешла в кашель, костлявое тельце затряслось
под одеялом. Мордасов поправил подушки, набросил крупно-клетчатый плед
чистой шерсти - даже повздорили с Настурцией полгода назад, кому дос-
танется,- погладил седую голову и на цыпочках вышел из комнатенки.
Настурция Робертовна Притыка сжимала обеими руками пудреницу, будто
окантовала пестик из коричневой пластмассы лепестками малиновых ног-
тей; приемщица осматривала свое лицо с тем тщанием, с каким сотни лет
назад землепроходцы изучали карту гиблых и вовсе неизвестных мест, ку-
да им предстояло отправиться за славой ли, за смертью или за тем и
другим. До открытия магазина оставались минуты, за дверью под уныло
струящимся дождем мокли сдатчики, пыль на окнах снаружи свалялась в
толстых, мохнатых червяков, вяло сползающих к низу растрескавшейся не-
определившегося цвета рамы. Две минуты миновали, Настурция подняла
глаза и свозь стекло встретилась взглядом с Тузом треф. Неужто День
возвращения? Настурция щелкнула пудреницей. Время летит, ужас. Только
вчера вроде ссужал Колодец свои железные рубли, а вот уж пора рассчи-
таться, к кредитору тянутся люди. или бывшие люди. или как их назвать.
так жизнь и прошмыгнет.
Туз треф согнул указательный палец крендельком, собираясь постучать в
стекло, мол, открывай, царица. Настурция остервенела, отшвырнула пуд-
реницу, вскочила, покрутила пальцем у виска; очередь понуро глазела
сквозь вертикальные столбики сбегающей по стеклу дождевой жижи. Наст-
роение хуже не придумаешь. Настурция искрами негодования расстреливала
очередь и ненавидела ее, всю, целиком, как единое существо; ноздри уже
привычно вздрагивали от тошнотворной смеси запахов, которые ворвутся с
улицы с приходом безмолвных. Настурция тяжело вздохнула и еще раз
гневно вперились в Туза треф, алкаш смешался, упер глаза в объедки со-
бачьей трапезы у порога.
Очередь терпеливо молчала, на месте Туза треф никто оказаться не воз-
желал. Настурция - женщина серьезная и злопамятная, как начнет цены
сбивать да тыкать в никому не понятные прейскуранты, только держись.
После времени открытия, оговоренного на жестяной табличке, прошло семь
минут, Настурция двумя пальцами скинула крючок с петли. Очередь благо-
дарно потянулась внутрь. Настурция из-под насупленных бровей сверкнула
недовольством. Встали не так! К прилавку не пройти! Очередь покорно
перестроилась. Настурция не подобрела, только шумно, драматически, как
актриса на сцене перед принятием кинжала в свои груди, вздохнула, мол,
олухи, боже мой, неужто не понятно?.. Очередь стоически перестроилась
еще раз и, как видно, не угадала намерения приемщицы. Настурция не вы-
держала:
- Не понятно?.. Ближе к креслу стать нельзя что ли? - махнула на кол-
ченогое тряпично-деревянное безобразие, призванное воплощать многове-
ковую идею внимания к ближнему оторванными подлокотниками и сальными
потертостями.
Колодец подъехал, когда Настурция нарочито медленно раскладывала книж-
ки квитанций под терпеливым и понимающим - не простое это дело, а как
же? - взглядом подмокшей на дожде шушеры. Колодец грохнул дверцей ма-
шины и все подтянулись от грозного звука. Туз треф даже спину прогнул
и победно глянул на сотоварищей по отдаче долгов: не тужи братва, выше
голову, отец родной пожаловал самолично.
Колодец распахнул дверь ногой, вошел хозяйски, застыл посреди предус-
мотрительно освобожденной Настурцией комнатенки - все жались к стене
и, если до того, кто и подозревал Настурцию в издевке, сейчас сразу
убедился: Настурция права, все знала наперед, иначе как выкроить мес-
то, чтоб Колодец вот так победно застыл посреди своих владений. Послу-
шались сдавленные - здрастьица, чуть более вольные - приветики и даже
храпануло единственное - мое почтение.
Колодец молча прошествовал за шторку, кликнул Настурцию; приемщица
удалилась, очередь ждала, от момента официального открытия отщелкало
полчаса.
Колодец стоял спиной к Настурции и раскладывал железные рубли в стол-
бики, время зря терять не любил: график имел скользящий, кому День
возвращения, а кому День воздаяния, можно и возвращенные деньги пус-
тить в оборот, если кредитование сегодня пойдет шустро, а так тому и
быть. День возвращения совпал с пятницей и каждому ясно, что это уда-
ча.
Колодец извлек паркер Шпына для Настурции, повертел и безмолвно поло-
жил на табурет.
Настурция молчала: в раскладке их отношений теперь приемщица станови-
лась вроде очереди, а Колодец вроде самой Настурции; и теперь Настур-
ции положено было больше молчать, стараясь угадать тайные намерения
Мордасова.
- Тебе! - Мордасов поддел табурет носком ботинка.
- Мне? - Настурция поспешнее, чем следовало, цапнула поблескивающий
футляр.- От кого?
- Шпын расщедрился.- Колодец расшпилил английскую булавку на бумажни-
ке, из шелкового зева торчали боковушки тощих пачек.- Видать свербит в
одном месте.
Слова нехорошие, но их вполне достаточно, чтоб Настурция согнала хмарь
дурного настроения с красивого лица и окунулась в сладостные мечты.
Очередь загомонила, Настурция встревоженно повела плечами. Колодец те-
атрально отбросил шторку и вышел к народу.
- Та-а-к.- Мордасов воткнул локти в прилавок и подпер голову кулаками.
Зрачки его перемещались с лица на лицо, как у въедливого нижнего чина,
замершего перед строем рядовых. Образовалась тишина.- Восстания нынче
не в моде. усекли, граждане? - Колодец выхватил взглядом безгрудую,
высоченную женщину с птичьими плечиками и бесцветными глазами, волоса-
ми и лицом.- Опять плисовый жакетик по пятому разу заносим, вдруг Мор-
дасов забудет? Прошу покинуть очередь.
Женщина бочком поплелась к двери и вынырнула в дождь.
- Та-а-к! - Мордасов прокашлялся, вежливо растягивая слова, провозгла-
сил:
- Настурция Робертовна, вас ожидают клиенты, прошу выказать им уваже-
ние согласно уровню предприятия отличного обслуживания.- Колодец нап-
равился к шторке, бросив через плечо,- кто ко мне - обождите.
Туз треф опустился в кресло для ожидающих, дряхлая мебелина картинно,
как в замедленной съемке, развалилась у всех на глазах. Туз смущенно
поднялся. На шум вышел Мордасов, увидел разломанное, чмокнул, поднял
палец.
- Никакого уважения к социалистической собственности, граждане. Подка-
пываетесь под любимые бережливость и учет. Так мы далеко не уедем.
Между прочим кресло, Туз, актировано, интеварная реальность, вон у не-
го бирка на заду. Что будем делать?
Туз растревожился не на шутку, принес отдачу в обрез, лишней копейки
не предвиделось.
- Оно разломано,- Туз жалко улыбнулся,- в смысле до меня еще.
Мордасов игры не принял.
- Что значит разломано? Это вы его, гражданин Туз, разломали. при сви-
детелях. Народное добро похерили, наплевали на достояние республики.
Может прикажете мне из своего кармана возмещать?
Очередь молчала: половина ее думала, что происходящее - шутка, а поло-
вина принимала все всерьез, причем представления молчавших людей о
сцене, разыгрывающейся у них на глазах менялось каждую секунду. Коло-
дец умел поддержать напряжение.
- Настурция Робертовна,- Колодец развел руками - такая, мол, беда.-
Тут клиент угробил кресло. Хорошо, если за этим никто не стоит, в
смысле происков и подкопов. Гражданину Тузу что, а вон старушки прихо-
дят, пожилые можно сказать женщины, наши матери и отцов наших подруги
с ногами, отутюженными починами и энтузиазмом. Им как? Стоять вдоль
стен прикажете?
Мордасов удалился, оставив народ в тревожном недоумении. Туз не дога-
дывался, какова его участь и никто этого не знал; из вспомогательных
пространств вплыла Настурция, шторка облепила ее бедра и все увидели -
у приемщицы отменная фигура. Притыка притянула две кофты, обнаружила
дырочку под мышкой у одной и без слов отшвырнула шалой от смущения
сдатчице, вторую кофту поновей сгребла под прилавок, оформила бумажки
и поглаживая футляр паркера, торчавшего из кармана, мечтательно проше-
лестела:
- Следующий!
Крупняков царил в четырехкомнатном антикварном райке, на кожаном пуфе
у его ног горбился купец из Литвы на машину Шпындро. После визита На-
тальи Крупняков развил бурную деятельность, убедив себя, что Шпындро
вскоре двинут в зону загнивания, а раз так, рвать с четой глупость не-
сусветная. Крупняков уже выложил все резоны: машина отличная, ни разу
не битая, шестерка с родным движком, хозяин попался нежнейший, как и
подобает человеку, выезжающему за границу - ах не говорил? - так у не-
го в машине, знаете там всякие штуки-дрюки, елочки для запаха, будто
вы в сандаловой роще прохлаждаетесь, и спираль, чтоб заднее стекло не
запотевало и прочие наклейки и вроде бы мелочи, расцвечивающие ску-
дость жизни и, конечно, вся эта дребедень перейдет по наследству
счастливчику, купившему машину; посему Крупняков даже не может уяснить
себе, отчего вместо решительного - да! да! - наталкивается на размыш-
ления, прикидки и даже опаску; и уж совсем последнее дело считать, что
Крупняков выкраивает свой интерес, он живет другим - большим искусс-
твом можно сказать, а помогает в купле-продаже по-дружески, давно ус-
воив, что творить ближнему добро - наисладчайшая обязанность человека.
Крупняков окутывался клубами аристократического дыма и время от време-
ни упоминал всуе величественные, отдающие тайным могуществом фамилии,
такие и камень безгласый, безокий и тот заставят краснеть и смущенно
бормотать. Купец вымаливал номер телефона Натальи. Крупняков отказы-
вал. Люди - выездные, им надо с осторожностью жить, репутация - весь
их товар, уверял он, понимая, что допусти он прямой контакт продавца и
покупателя, и его навар рассосется, как вот этот трубочный дым под ду-
новением из распахнутого окна.
Телефон заплясал на инкрустированном столике с эмалевыми медальонами
на ножках. Крупняков поднял трубку - звонили из прачечной - отцедил
пару слов, тускнея глазом. Купцу повинился, что доложилась хозяйка ма-
шины, известила, что нашла желающего. Купец взмок и стал походить на
родного брата херувима с медальона на гнутой ножке, что блестела ближе
к толстому колену Крупнякова. Крупняков натурально утерял интерес к
купцу и начал ощутимо тяготиться чужим присутствием. Купец елозил на
пуфике, не отрывая зада от нагретой кожи, с тем же опасением, что Ахи-
лес не отрывал пяту от земли. Крупняков отбросил вальяжность, как
стоптанные донельзя тапки, брезгливо и не раздумывая, натянул маску
суетливой деловитости. Купец прел, пригвожденный дурным известием, из-
лившимся из телефонной трубки и корил себя за несговорчивость.
Крупняков выложил козырного туза:
- До следующего раза, любезный. как говорится с моим удовольствием и.
Не подняться после таких слов даже мертвый не отважился бы. Купец зак-
ряхтел и, прикрывая ладонями зад, будто и впрямь верил, что только с
тыла его и можно взять живьем, распрямился в немалый рост. Засборенная
кожа пуфа разгладилась.
Крупняков тысячи раз видывал это выражение согласия мелькнувшее в гла-
зах купца. Лопнул гусар, диагностировал Крупняков и представил, как
смачно опишет торги Наталье, весело смеясь и не забыв присовокупить:
"Чаю, зараза, выхлебал ведро - все мои запасы. Липтонок, жасминовый!
Так что уж компенсируй потерю, амортизацией подмогни".
- Согласен,- выдавил купец и ему сразу полегчало, лицо просветлело, и
подрагивание губ прекратилось.
Крупняков безразлично пожал плечами, мол, поезд ушел, мил человек,
посмотрел в окно на город, окутанный вечером - вид и впрямь редкостно
умиротворяющий, прошелестел философично:
- Красотища!
- Что? - Купец попытался опуститься на пуф, но Крупняков острым взгля-
дом пресек посадку.
- Красотища, говорю.
- В смысле машины? - Купец стоял неловко, будто ему мешали все конеч-
ности одновременно, к тому же дело усугублялось пониманием своей пол-
ной ненужности в этой почти по дворцовому обставленной квартире.
- В смысле вида за окном.- Крупняков завис над подоконником, высунул-
ся, согнулся пополам, будто хотел вобрать в себя весь этот расчудесный
вид по капельке, выпить без остатка и, так и стоя спиной к посетителю,
внятно произнес:
- У меня дела. прошу извинить.
Далее действо развивалось стремительно. Купец упросил Крупнякова пе-
резвонить владельцам машины. Крупняков ломался, оба кругами обходили
пуф и Крупняков изучил каждую царапину, каждую потертость и осыпь по-
золоты с тисненных рисунков. Дело выгорело. После звонка купец оглядел
громоздившиеся Великой китайской стеной разновысокие шкафы Крупнякова,
как бы намекая: не обмыть ли сделку? Крупняков суть томлений купца ух-
ватил и сразу, не церемонясь, отмел поползновения еще и выпить за его
счет. Распрощались в коридоре сухо, деловито; Крупняков, поматывая
помпоном на витом поясе тяжелого, будто шитого из театральных бархат-
ных штор халата с оторочкой по шалевому воротнику, привычно бормотал:
если что, звоните. если что, звоните. придвигая гостя все ближе к две-
рям лифта.
Рубиновый глазок на облупленном стальном коробе засвидетельствовал,
что шахта поглотила купца. Крупняков вернулся в квартиру, накинул все
цепочки, привел в движение все задвижки, достал бутылку потустороннего
ликера и, налив щедрую рюмаху, вписал в листок прихода четырехзначную
цифру.
Наташа осуждала крохоборство мужа, стычки иногда разгорались из-за ба-
ночки гуталина; Шпындро вылизывал донце чуть ли не языком; или из-за
тюбика пасты, откуда муж умудрялся выжимать материальное, когда там
давным-давно поселился воздух. Шпындро закручивал жестяной тюбик одно-
му ему известным способом и тюбик видно от натуги, горя и жестяной бо-
ли плакал слезами пасты, неизвестно как сохранившейся меж слипшихся
стенок.
Утренний завтрак всегда отличался особенной тягостью. Наталья кормила
мужа с укором в глазах, но понимала, что отказ от кормления подводит
отношения к опасной грани, за ней разрыв почти неминуем. В этом убеж-
дали опыт и подруги. Главное, корми! И приземленность этой копеечной
мудрости одновременно с ее отталкивающей и унизительной правильностью
и проверенностью веками превращали для Натальи утренний завтрак в зу-
босверлильную, ежедневную пытку, избежать коей никак не удавалось.
Хотелось поделиться, что Крупняков пристроил машину на условиях неожи-
данно выгодных, хотелось обсудить, куда направить наметившийся резерв
денег, но Шпындро жевал угрюмо, обдумывая свое и не желая вступать в
разговор.
Журнально чистая кухня притихла и белизна ее вызывающе била по глазам
с учетом черноты взаимной неприязни внутри расположившихся на кухне.
Шпындро бредил единственно Филиным и предстоящей битвой за отъезд. Же-
лающих пруд пруди и за каждым клан, силы, нашептывания, телодвижения
блатующих, глухие угрозы и осязаемое давление. Филин, Филин. чем ста-
рик жив? Дочерями. Через них легче всего подковырнуть его решимость,
пустопорожние принципы, избыть горечь надругательства над совестью и
преподнести желаемое Шпындро за выношенное Филиным самостоятельно, без
участия со стороны.
Игорь Иванович отодвинул кофе, скользнул по Наталье взором бездумно,
не замечая, не удосужившись ни одним мускулом засвидетельствовать, что
перед ним живой человек, тем более близкий, хотя бы по документам. У
Натальи требовалось выспросить, что есть женского и чего не жалко в
дар. Сейчас она начнет морщить лоб, прикидывать, будто не помнит, хотя
вся опись ее имущества по убеждению супруга от вещей крошечных до
масштабных и валютоемких горела неугасимым светом в мозгу жены. Никто
не догадывался, но он знал, что сподвижница - ходячая опись и там, где
у других селились воспоминания, куски пережитого, тронувшее из книг
или чужих горестей, у Натальи размещалась многостолбцовая, многостра-
ничная, как книга судеб, опись и обширность ее и впрямь не оставляла
места ничему постороннему.
- Мне нужны презенты. женские.- Шпындро оглядел набитость кухни разной
разностью, отчетливо понимая, что этот вещный захлеб подвергается
опасности в виду таких просьб, как адресованная сейчас Наталье. Вся
его психоэнергия давным-давно приводила в движение механизм внутри се-
мейных выгод, на другое куражу не хватало и сейчас - причуды души! -
он попытался представить луг или заснеженную просеку в зимнем лесу,
когда ели пушисто роняют хлопья белизны от прикосновения лыжных палок.
Ничего нет проще! И все же луг не давался, ускользал, расползался не-
определенным пятном, и просека выглядела, как на глянцевой картинке,
не настоящей, продуманной до мелочей, закомнанованной и стерильной и
от того холодной не холодом морозного дня, а льдом безразличия, тако-
го, как например, на работе, когда все делают вид - упражняются - в
причастности к бедам другого, а на деле ни одна струна не дрогнет в
оттренированных десятилетиями душах, оттренированных не подпускать на
пушечный выстрел чужие горести - свои бы переварить, переступить, пе-
резабыть - что проку в сострадании? уж и дети знают - пустое и смеются
с жестокостью, не понимая скоротечности времени.
Наталья молчала. Обычно такие просьбы не выводили ее из себя или не
выводили так взрывно, как сейчас. Первое, что пришло в голову - у него
кто-то есть - и черт с ним, но одаривать воровок, крадущих причитающи-
еся ей по закону ласки и тепло, она не намеревается.
Луг, мелькало в возбужденном мозгу, луг и просека! Дались же некстати
и возникло ощущение, что он уже не способен, разучился вызывать виде-
ния обыденной природы, но без труда выхватывает картинки из журналов -
вот луг, но только журнальный, вот лес, но тоже из журнала - откуда бы
тогда взяться на сосновых верхушках пачке сигарет? - вот море, на го-
ризонте в волнах плавает флакон духов, а на луче солнца болтаются на
цепочке, будто брезгливо оттопыренная нижняя губа, часы, с отвалившей-
ся золотой крышкой.
Наталья убрала со стола. Шпындро нервно вперился в циферблат - успеет,
как раз к тому мигу, когда Филин забирается в свой кабинет; попадаться
на глаза в подходящий момент важно - успеть ко времени, когда началь-
ство и повыше Филина заползает в берлоги. Чиновная лежка.
Не стрели медведя в берлоге, злющ апосля зимовки, худ и яр. эх-ма не
стрели.
- Медведь. глупо.- Шпындро и не заметил, как высказался вслух.
Жена посмотрела зло, выковыривая крупицы паясничания, уверовала в его
способности прикидываться, помалу юродствовать.
- Перестань! - Глаза сузились, длинные ресницы враждебно встопорщи-
лись.
Никогда не угасающий бой двоих. Шпындро погладил рукой подпотолочный
холодильник, оттедовский, гвоздь предпоследнего набега, белизна эмали
согревает, блеск никелированных частей заместил зимние видения и если
для большинства призыв - подумай о белом! кончается снежным полем, для
него - гладью холодильной дверцы; призыв - подумай о блеске! напомина-
ет невыездным гладь моря в безветрие при высоко висящем солнце, а ему
блеск никелированных ручек привычнее; через этот никель пропущены уст-
ремления его жизни, извивы застывшего металла, будто свидетельства
давних битв на неторном пути, а море - оно всеобщее, никак не отражаю-
шее частички пережитого именно Шпындро, пережитого по-своему и потому
незаменимого и дорогого. Все любят побеждать и для него самоценны не
ордена и почести, а осязаемые признаки победы, их можно погладить, пе-
редвинуть и - не смейтесь, не нахожу развеселого - продать, как этот
фризер.
- Мне нужны презенты. дочерям Филина.
Размытым разговорам с оттенком неопределенности Аркадьева предпочитала
насыщенные фамилиями, именами, конкретикой просьб. Разговор принял
оборот ей понятный, велся в привычных терминах: нужно. фамилия. доче-
ри. и вдали неколебимо, как холодильник, вырисовывался смысл разгово-
ра, его итог. Отъезд!
Колодец еще утром разложил товар Шпындро, рассортировал и приготовил к
сдаче, один пакет для маляра из автосервиса, другой для перекупщицы из
продмага по прозвищу Гречневая. Ох и люди! Колодец еще приноравливался
к маневрам обогащения, когда Гречневая меняла пятую, не то шестую ма-
шину. Откуда прозвище? Ах, Мордасов, ах Александр Прокопыч, святоша
непонятливый. Четыре года назад нехваткой аж за версту разило, сейчас
сама Гречневая пропиталась пиететом к Колодцу - внушил ей играючи ма-
лоупотребительное словцо: ты ко мне пиететно и я к тебе, Гречневая!
Мог бы пиджак лакостовый Настурции отписать, все ж коллега, дак нет,
следую уговору - тебе первой на просмотр самое-самое. Ну уж и ты пос-
пешай, ответствуй взаимностью. Свела их Настурция, предварительно со-
общив: "Гречневая - баба крутая, не переусердствуй, ее сама мафия при-
вечает". Какая мафия? не утерпел Колодец, тогда еще Саня Мордасов. Не
в кино, чай, да вроде и не в Палермо, не надо парить, Настурция! При-
тыка скользнула глазом по начинающему обогащенцу ласково и жалостливо.
Какая? Городская! Московская! Серьезные люди. Почтенное общество. Нас-
турция попала в точку случайно или уж подзабыв, как слышала в кинозале
о холодноглазых, лысоватых мужчинах средних лет, что прели в пиджаках
при галстуках под палящим солнцем Сицилии.
Гречневая почему? Лениво пробурчал тогда еще не Колодец в приступе лю-
бопытства. Настурция пользовалась прелестью многознания быта про-
ныр-жуликов. Гречневая почему? Захожу как-то в продмаг - шаром покати
в зале, а мне подруга наказала пакетик гречки организовать, поросенка
фаршировать или другая нужда, не припомню. Я Томе, значит, излагаю
проблему. Гречка!
Бац! Смотрю тащит в подсобку, а там клети железные полны под завязку
гречкой. Бери, говорит, сколько влезет. Я беру, а самой любопытно,
гречку-то зачем заныкивать, не утерпела, гречка-то пятьдесят шесть коп
кило, дешевка, неужто из нее можно лишек выжать? Чего, говорю, гречку
не держишь в торговом зале, не икра поди?
Тома глянула прозрачно, потянулась, накладные карманы на белом халате
прилипли к ляжкам и просвечивают в них сквозь тонкое полотно разноц-
ветные денежки. Видишь ли, Настурция, на любом рынке в области пакет
ядрицы за два эр с песнями отлетает, сейчас ко мне ребята заскочат на
жигулях, так вот эта клеть о двустах пачках, как дитя в приноровленную
колыбель, ссыпается и задремывает в багажнике, будто его и предназна-
чили гречку перевозить, все двести пачек одна в одну. Ребятам крупу
сдам по полтора рубля, а они толкнут по два, клеть перегрузить минут-
ное дело: мне две кати, будто думки на полати, всегда кстати. Гречне-
вая похлопала по набитым деньгами карманам. Вскоре зашел человек, су-
меречный и важный. Гречневая отдала ему деньги, выгребла из карманов
не считая, усмехнулась - при себе чего держать; на вопрос в глазах
Настурции с придыханием и отнюдь не шутейным ужасом бросила вслед ухо-
дящему мужчине, убедившись, что оцинкованная дверь за ним захлопну-
лась:
- Человек Амирана!
Сейчас Колодец ожидал Гречневую, раскрыв банку персикового компота и
колдуя над ней деревянной расписной ложкой, приподнесенной квасницей
бабкой Рыжухой после того, как Колодец участливо поинтересовался судь-
бой ее дочери. "Слышь, Рыжуха, твоя плоть унд кровь все мужиков усла-
щает, скажи, чтоб тормознула, не то спиданется и на вынос. Поняла,
бабка! Конец тогда счастливому материнству. А дочурке еще тридцати не
прокукарекало, до срока в могиле обустраиваться не вижу резона!" Рыжу-
ха понимающе кивнула, голова без шеи, подпертая мощными грудями кру-
чинно клонилась к полу, глаза разъезжались в разные стороны, толстый
подбородок дрожал растормошенный страхом еще не подцепленной болячки.
"И то сказать. Я ее стращаю, а она - думаешь мне, мать, не боязно? еще
как! а только жить способа иного не углядываю для себе. Мож мне бетон
мешать в каменных от цементной пропитки портках или асвальт месить на
дороге?" Асфальт - вельможно поправил Колодец и бабка Рыжуха, чтобы
уйти от неприятного разговора тут же согласно заворковала: "Верно,
верно, асфальт, совсем за лотком родную речь сгубила!"
День возвращения по случаю совпадения с пятницей удался и Колодец коий
раз ласкал себя мыслью о том, что не убоялся возвысить процент отдачи
долга, опасался бунтанут - ничего, съели и утерлись, куда денутся.
Прикинул на глазок влезет ли персик-богатырь в рот разом, без откусы-
вания и запихнул сладкоблестящий плод ложкой, раздувая щеки. В этот
момент и вошла Гречневая. Колодец не то что говорить, дыхнуть не мог.
Бу-бу-бу-му-му! повел рукой, предлагая сесть.
- Недосуг мне рассиживаться,- Гречневая по виду напоминала наизнамени-
тейшую актрису и не только в городе или стране, а всемирно, так ска-
зать, известную; наметанным глазом определила предназначенный ей па-
кет, ухватила пальцами в кольцах и в ответ протянула Колодцу прозрач-
ный отечественный пластиковый конверт безо всяких рисунков, глубоко
функциональный и скромный, а внутри сверток бумажный. Колодец не спра-
вился с персиком, из угла рта вытек струйкой сладкий сок и закапал
квитанцию. Мордасов припал к пакету-дару и повел носом.
- Угорек там, копченый,- подмигнула Гречневая и, желая весомее угодить
Мордасову, присовокупила,- для бабули, Сан Прокопыч. Спрячь сей мо-
мент, не то Настурция нагрянет, умнет дочиста. Притыка-Горемыка до уг-
ря охоча, а отказывать себе не привыкла.
Тут Мордасов по-первости впечатления совладал с персиком и выдавил на-
поминающее - а кто ж себе откажет в здравом-то рассудке? но персик так
просто не дался, забил липким куском дыхалку, Колодец кромешно закаш-
лялся, прошибло потом под волосьями на лбу и даже слеза выкатилась из
близоруко сощуренного глаза.
Гречневая удалилась плавно и подчеркнуто достойно, как дама в криноли-
не в последнем акте спектакля, билеты на который Колодцу отписал
Шпындро через свою жену, спектакль числился в дефиците, не пойти -
глупость, пьеса вроде про старое время, еще короли и шуты, и безмолв-
ные воины - работа для бедняг, плохо успевавших в студиях, но, как на-
мекнул Шпын, надо угадывать, уметь читать между строк и тогда полное
совпадение с действительностью можно узреть, действительность просту-
пает, как если с переводной картинки смываешь мутную, скрывающую соч-
ность цветов бумажку. Колодец ничего не узрел, в зале скучал, а деви-
ца, приглашенная им, икала и затыкала рот сильно надушенным платком;
от искусства и надушенной соседки у Колодца кружилась голова, он иног-
да проваливался в сон и удушливые запахи, загоняющие в дремоту сами же
