моего друга. — Я в картинах мало что понимаю. Вот лошадь или
бычок — другое дело. Но кто бы мог подумать, что у вас есть
время интересоваться искусством !
— Не беспокойтесь, хорошую вещь я всегда замечу. Бьюсь об
заклад, что вон та дама в голубом шелковом платье — кисти
Неллера. А толстый джентльмен в парике, безусловно, написан
Рейнольдсом. Это, вероятно, фамильные портреты?
— Да, все до одного.
— И вы знаете их по именам?
— Бэрримор долго натаскивал меня по этому предмету, и я,
кажется, могу ответить свой урок без запинки.
— Кто этот джентльмен с подзорной трубой?
— Это контр-адмирал Баскервиль, служивший в Вест-Индии. А
вот тот, в синем сюртуке и со свитком в руках, сэр Вильям
Баскервиль, председатель комиссии Палаты общин при Питте16.
— А этот кавалер напротив меня, в черном бархатном
камзоле с кружевами?
— О! С ним вы должны познакомиться. Это и есть виновник
всех бед — злодей Гуго, положивший начало легенде о собаке
Баскервилей. Мы его, вероятно, не скоро забудем.
Я смотрел на портрет с интересом и некоторым недоумением.
— Боже мой! — сказал Холмс. — А ведь по виду он такой
спокойный, тихонький. Правда, в глазах есть что-то бесовское.
Но я представлял себе вашего Гуго эдаким дюжим молодцом с
разбойничьей физиономией.
— Портрет подлинный, в этом не может быть ни малейших
сомнений. Сзади на полотне написано его имя и дата — тысяча
шестьсот сорок седьмой год.
Весь остальной вечер Холмс говорил мало, но портрет
беспутного Гуго словно приковывал его к себе, и за ужином он
почти не отрывал от него глаз. Однако ход мыслей моего друга
стал ясен мне только тогда, когда сэр Генри ушел к себе. Холмс
захватил свечу со своего ночного столика и, вернувшись вместе
со мной в пиршественный зал, поднес ее к потемневшему от
времени портрету.
— Вы ничего особенного не замечаете?
Я долго рассматривал широкополую шляпу с плюмажем, белый
кружевной воротник и длинные локоны, обрамляющие суровое узкое
лицо. Это лицо никто не упрекнул бы ни в грубости черт, ни в
жестокости выражения, но в поджатых тонких губах, в холодном,
непреклонном взгляд" было что-то черствое, чопорное,
беспощадное.
— Он никого вам не напоминает?
— В нижней части лица есть что-то общее с сэром Генри.
— Да, пожалуй, чуть-чуть есть. Но подождите минутку!
Он встал на стул и, держа свечку в левой руке, прикрыл
согнутой правой широкополую шляпу и длинные локоны.
— Силы небесные! — воскликнул я вне себя от изумления.
С полотна на меня смотрело лицо Стэплтона.
— Ага! Разглядели? Мои-то глаза привыкли отделять самое
лицо от того, что его обрамляет. Умение проникать взором за
маскировку — основное качество сыщика.
— Поразительно! Как будто его портрет!
— Да, любопытный пример возврата к прошлому и в
физическим и в духовном отношении. Вот так начнешь изучать
фамильные портреты и, пожалуй, уверуешь в переселение душ. Он
тоже Баскервиль, это совершенно очевидно.
— И метит в наследники.
— Безусловно. Этот случайно попавшийся мне на глаза
портрет помог нам восполнить один из самых трудных пробелов.
Теперь мы его поймали, Уотсон, теперь мы его поймали! И клянусь
вам, завтра к ночи он будет биться в наших сетях, как бьются
его бабочки под сачком. Булавка, пробка, ярлычок — и коллекция
на Бейкер-стрит пополнится еще одним экземпляром.
Холмс громко расхохотался и отошел от портрета. В тех
редких случаях, когда мне приходилось слышать его смех, я знал,
что это всегда предвещает какому-нибудь злодею большую беду.
Одеваясь на следующее утро, я выглянул в окно и увидел
Холмса, который, оказывается, встал еще раньше и уже успел
куда-то отлучиться.
— Да, денек у нас будет хлопотливый, — сказал он,
радостно потирая руки в предвкушении всех этих хлопот. — Скоро
начнем действовать. Сети уже расставлены. А к вечеру будет
видно, запуталась в них эта большая зубастая Щука или уже
ускользнула на волю.
— Вы уже успели побывать на болотах?
— Я дошел до Гримпена и дал оттуда телеграмму в Принстаун
о смерти Селдена. Думаю, что никого из вас не станут беспокоить
по этому делу. Кроме того, я связался с моим верным Картрайтом,
который от тревоги за меня, по всей вероятности, не замедлил бы
умереть на пороге пещеры, как собака на могиле своего хозяина.
— С чего же мы сегодня начнем?
— Прежде всего повидаем сэра Генри. Да вот и он сам!
— С добрым утром, Холмс! — сказал баронет. — Вы похожи
на генерала, который обсуждает с начальником штаба план
предстоящего сражения.
— Так оно и есть. Уотсон явился за приказаниями.
— Я тоже.
— Прекрасно. Если не ошибаюсь, наши друзья Стэплтоны
пригласили вас сегодня к обеду?
— Надеюсь, что вы тоже пойдете? Они люди гостеприимные и
будут очень рады вам.
— К сожалению, мы с Уотсоном должны уехать в Лондон.
— В Лондон?
— Да. При данных обстоятельствах нам лучше быть там.
Лицо у баронета вытянулось:
— А я-то думал, что вы не покинете меня до конца!
Откровенно говоря, в Баскервиль-холле не так-то уютно одному.
— Друг мой, вы должны повиноваться мне беспрекословно и
делать все, что я от вас потребую. Скажите вашим друзьям, что
мы пришли бы с удовольствием, но неотложные дела призывают нас
в Лондон. Впрочем, мы скоро вернемся в Девоншир. Вы не забудете
передать им это?
— Если вы настаиваете.
— Уверяю вас, другого выхода нет.
По тому, как баронет нахмурился в ответ на эти слова, я
понял, что он обиделся и считает наш отъезд дезертирством.
— Когда вы думаете выехать? — холодно спросил он.
— Сразу же после завтрака. Мы доедем на лошадях до
Кумби-Треси, но Уотсон оставит вам свои вещи в залог, так что
ждите его обратно. Уотсон, напишите записочку Стэплтону,
извинитесь, что не можете у них быть.
— Мне тоже захотелось уехать в Лондон, — сказал баронет.
— Почему я должен сидеть здесь один?
— Потому, что вам нельзя покидать свой пост. Потому, что
вы дали слово слушаться меня во всем, а теперь я говорю вам:
оставайтесь здесь.
— Хорошо, я останусь.
— Еще одна просьба. Поезжайте в Меррипит-хаус на лошадях.
Отошлите экипаж обратно и скажите Стэплтонам, что домой вы
пойдете пешком.
— Пешком, через болота?
— Да.
— Но ведь вы же сами столько раз удерживали меня от
этого!
— А теперь можете идти совершенно спокойно. Я настаиваю
на этом только потому, что уверен в вашем мужестве.
— Хорошо, я так и сделаю.
— И если вы хоть сколько-нибудь дорожите жизнью, не
сворачивайте с тропинки, которая ведет от Меррипит-хаус к
Гримпенской дороге, тем более что это ближайший путь к
Баскервиль-холлу.
— Все будет исполнено в точности.
— Вот и хорошо. А мы постараемся выехать сразу же после
завтрака, чтобы попасть в Лондон днем.
Меня очень удивила эта программа действий, хотя я помнил,
как накануне вечером Холмс предупреждал Стэплтона о своем
отъезде. Но кто бы мог подумать, что ему придет в голову ехать
вместе со мной, да еще в такое время, которое он сам считал
критическим! Впрочем, мне не оставалось ничего другого, как
беспрекословно повиноваться моему другу, и вскоре мы простились
с опечаленным баронетом, а через два часа, отослав шарабан
домой, вышли на станционную платформу в Кумби-Треси. Там нас
ждал небольшого роста мальчик.
— Какие будут приказания, сэр?
— Садись в поезд, Картрайт, и поезжай в Лондон. Как
только приедешь, сейчас же дай от моего имени телеграмму сэру
Генри Баскервилю. Запроси его, не нашел ли он где-нибудь мою
записную книжку, которую я потерял. Если нашел, пусть вышлет ее
заказной бандеролью на Бейкер-стрит.
— Слушаю, сэр.
— А сейчас узнай в станционной конторе, нет ли там чего
на мое имя.
Мальчик вскоре вернулся с телеграммой. Холмс прочитал ее и
протянул мне. Там было написано следующее:
"Телеграмму получил. Выезжаю ордером на арест. Буду пять
сорок. Лестрейд".
— Это ответ на мою утреннюю. Лестрейд — лучший
сыщик-профессионал, нам может понадобиться его помощь... Ну-с,
Уотсон, время у нас есть, и я думаю, что сейчас самое время
нанести визит вашей знакомой миссис Лауре Лайонс.
План кампании, составленный Холмсом, прояснялся для меня с
каждой минутой. С помощью баронета он убедит Стэплтона, что нас
нет здесь, а на самом деле мы вернемся к тому времени, когда
наша помощь будет больше всего нужна. Если сэр Генри упомянет о
телеграмме, полученной от Холмса из Лондона, это рассеет
последние подозрения Стэплтона. И я уже видел мысленно, как
наши сети все туже и туже стягиваются вокруг зубастой щуки.
Миссис Лаура Лайонс сидела у себя в рабочей комнате.
Шерлок Холмс приступил к разговору с такой прямотой и
откровенностью, что у нее широко открылись глаза от изумления.
— Я расследую обстоятельства смерти сэра Чарльза
Баскервиля, — начал он. — Мой друг, доктор Уотсон, передал
мне все, что вы ему сообщили в связи с этим и о чем предпочли
умолчать.
— О чем же я умолчала? — дерзко спросила она.
— Вы признались, что вызывали сэра Чарльза к калитке к
десяти часам вечера. Как мы знаем, он умер именно в тот час и
на том самом месте. Вы умолчали о связи, существующей между
этими двумя фактами.
— Между ними не существует никакой связи.
— В таком случае совпадение получилось поистине
поразительное. Но я думаю, что в конце концов мы эту связь
установим. Я буду с вами совершенно откровенен, миссис Лайонс.
Речь идет об убийстве, а улики по этому делу таковы, что под
следствием может оказаться не только ваш друг, мистер Стэплтон,
но и его жена.
Миссис Лайонс вскочила с кресла:
— Его жена!
— Это уже ни для кого не тайна. Особа, которую он выдает
за свою сестру, на самом деле его жена.
Миссис Лайонс опустилась в кресло и с такой силой впилась
пальцами в его ручки, что ногти у нее побелели.
— Его жена! Его жена... Но ведь он холостяк!
Шерлок Холмс пожал плечами.
— Докажите мне это! Докажите! И если сможете... —
Яростный блеск ее глаз говорил лучше всяких слов.
— За доказательствами дело не станет, — сказал Шерлок
Холмс, вынимая из кармана какие-то бумаги. — Вот фотография
этой супружеской четы, снятая четыре года назад в Йорке. На
обороте надпись: "М-р и м-с Ванделер", но вы, конечно, узнаете
и его и эту женщину, если вам приходилось встречаться с ней.
Дальше — три документа, подписанные людьми, заслуживающими
всяческого доверия. Это описание мистера и миссис Ванделер,
которые содержали некогда частную школу "Сент-Оливер". Прочтите
их, и у вас не останется ни малейших сомнений в том, что это
действительно знакомые вам люди.
Миссис Лайонс мельком просмотрела лежавшие перед ней
бумаги и перевела взгляд на нас. Отчаяние превратило ее лицо в
неподвижную маску.
— Мистер Холмс, — сказала она, — этот негодяй обещал
жениться на мне, если я получу развод. Значит, нельзя верить ни
одному его слову? Значит, он все время обманывал меня? Но
зачем? Зачем? Я думала, что он печется только обо мне. А
выходит, я была орудием в его руках. Чего ради хранить верность
человеку, который так лжет? Чего ради выгораживать его? Пусть
поплатится за свое злодейство! Спрашивайте меня о чем угодно, я
ничего не утаю. В одном клянусь вам: когда я писала то письмо,
мне и не снилось, что это погубит сэра Чарльза, моего лучшего
друга!
— Я верю каждому вашему слову, сударыня, — сказал Шерлок
Холмс. — Вам, вероятно, очень тяжело рассказывать об этом.
Давайте сделаем так: я буду говорить сам и, если ошибусь в
чем-нибудь существенном, вы меня поправите. Письмо было
написано по наущению Стэплтона?
— Под его диктовку.
— Он, вероятно, говорил вам, что сэр Чарльз возьмет на
себя все издержки по бракоразводному процессу?
— Да.
— А потом, когда письмо было отослано, убедил вас не
ходить на свидание?
— Он сказал, что перестанет уважать самого себя, если
деньги на процесс даст кто-то другой. Клялся, что, несмотря на
всю свою бедность, отдаст последнее пенни, лишь бы уничтожить
препятствие, которое отделяет нас друг от друга.
— Он, по-видимому, весьма последователен в своих
поступках! Итак, о дальнейших событиях вы ничего не слышали и
узнали о смерти сэра Чарльза только из газет?
— Да.
— И Стэплтон взял с вас слово, что вы никому не скажете о
предполагавшемся свидании?
— Да. Он сказал, что смерть сэра Чарльза произошла при
весьма загадочных обстоятельствах и, если о письме узнают, я
буду взята на подозрение. Он запугал меня, и я решила молчать.
— Так, понимаю. Но вы все-таки подозревали что-то?
Миссис Лайонс опустила глаза, видимо, не решаясь ответить.
— Я хорошо знаю этого человека, — сказала она наконец.
— Но если б он не обманул меня, я бы его не выдала.
— В общем, вы счастливо отделались, — сказал Шерлок
Холмс. — Он был в ваших руках и прекрасно знал это, а вы
все-таки остались живы. Последние месяцы вы ходили по краю
бездны. А теперь, миссис Лайонс, разрешите пожелать вам всего
хорошего. Но мы еще, вероятно, увидимся...
— Ну вот, все мало-помалу выясняется, туман редеет, —
сказал Холмс, когда мы снова вышли на станционную платформу к
приходу лондонского экспресса. — Скоро я смогу пункт за
пунктом воссоздать это преступление — пожалуй, самое
сенсационное преступление нашего времени. Криминалисты скажут,
что нечто подобное уже было, и, конечно, вспомнят убийство в
Гродно, на Украине, в 1866 году и Андерсона из Северной
Каролины, но у теперешнего нашего дела есть некоторые
совершенно своеобразные черты. Мы даже сейчас не можем
предъявить прямые улики этому коварному хитрецу. Но помяните
мое слово, Уотсон: к тому времени, когда мы ляжем спать, все
будет выяснено.
Лондонский экспресс с грохотом подкатил к станции, и из
вагона первого класса выскочил на платформу маленький
коренастый человек, напоминающий чем-то бульдога. Мы
поздоровались, и по той почтительности, с какой Лестрейд
относился к моему товарищу, мне стало ясно, что он многое понял
с тех пор, как они начали работать вместе. Я прекрасно помнил,
сколько презрения вызывали когда-то у этого практика логические
выкладки нашего любителя теорий.
— Ну как, крупное дело? — спросил Лестрейд.
— Такого давно не бывало, — сказал Холмс. —У нас в
запасе два часа свободного времени. Давайте употребим его на
обед, а потом, Лестрейд, мы угостим вас чистейшим ночным
воздухом Дартмура и поможем вам прочистить горло от лондонского
тумана. Никогда здесь не были? В таком случае вы не скоро
забудете свое первое знакомство с этими местами.
Глава XIV. СОБАКА БАСКЕРВИЛЕЙ
Одним из недостатков Шерлока Холмса — если только это
можно назвать недостатком — было то, что он никогда и ни с кем
не делился своими планами вплоть до их свершения. Такая
скрытность объяснялась отчасти властной натурой этого человека,
любившего повелевать окружающими и поражать их воображение,
отчасти профессиональной осторожностью, не позволявшей ему
рисковать без нужды. Как бы то ни было, эта черта характера
Шерлока Холмса доставляла много неприятностей тем, кто работал
с ним в качестве его агентов или помощников. Я сам часто
страдал от нее, но то, что мне пришлось вытерпеть за это долгое
путешествие в темноте, превзошло все мои прошлые муки. Нам
предстояло нелегкое испытание, мы были готовы нанести
последний, решающий удар, а Холмс упорно молчал, и я мог только
догадываться о его планах. Мое нервное напряжение дошло до
предела, как вдруг в лицо нам пахнуло холодным ветром, и,
глянув в темноту, на пустынные просторы, тянувшиеся по обеим
сторонам узкой дороги, я понял, что мы снова очутились на
болотах. Каждый шаг лошадей, каждый поворот колес приближал нас
к развязке всех этих событий.
В присутствии возницы, нанятого в Кумби-Треси, нельзя было
говорить о деле, и мы, несмотря на все свое волнение,
беседовали о каких-то пустяках. Я облегченно вздохнул, когда в
стороне от дороги показался коттедж Френкленда, от которого
оставалось две-три мили до Баскервиль-холла и до того места,
где должна была разыграться заключительная сцена трагедии. Не
останавливаясь у подъезда, мы проехали к калитке в тисовой
аллее, расплатились с возницей, отправили его обратно в
Кумби-Треси, а сами пошли по направлению к Меррипит-хаус.
— Вы с оружием, Лестрейд?
Маленький сыщик улыбнулся:
— Раз на мне брюки, значит, и задний карман у них есть, а
раз есть задний карман, значит, он не пустует.
— Вот и прекрасно! Мы с Уотсоном тоже приготовились ко
всяким неожиданностям.
— Я вижу, вы настроены очень серьезно, мистер Холмс. А
что от нас теперь требуется в этой игре?
— Требуется терпение. Будем ждать.
— Действительно, места здесь не очень веселые! — Сыщик
повел плечами, глядя на мрачные склоны холмов и туман, озером
разлившийся над Гримпенской трясиной. — А вон где-то горит
огонек.
— Это Меррипит-хаус — конечная цель нашего путешествия.
Теперь попрошу вас ступать как можно тише и говорить шепотом.
Мы осторожно шагали по тропинке, которая вела к дому, но
ярдов за двести от него Холмс остановился.
— Дальше не надо, — сказал он. — Вот эти валуны
послужат нам прекрасной ширмой.
— Здесь и будем ждать?
— Да, устроим засаду. Станьте вот сюда, Лестрейд. Уотсон,
ведь вы бывали в доме? Расположение комнат знаете? Вон те окна
с переплетом — что это?
— По-моему, кухня.
— А следующее, ярко освещенное?
— Это столовая.
— Шторы подняты. Вы лучше меня знаете, как туда пройти.
Загляните в окно — что они там делают? Только, ради бога,
тише. Как бы вас не услышали.
Я подкрался на цыпочках к низкой каменной ограде,
окружающей чахлый садик Стэплтонов, и, пробираясь в ее тени,
дошел до того места, откуда можно было заглянуть в
незанавешенное окно.
В комнате были двое мужчин — сэр Генри и Стэплтон. Они
сидели друг против друга за круглым столом, ко мне в профиль, и
курили сигары. Перед ними стояли чашки с кофе и вино. Стэплтон
оживленно говорил о чем-то, но баронет сидел бледный и слушал
его невнимательно. Ему, вероятно, не давала покоя мысль о
скором возвращении домой по зловещим болотам.
Но вот Стэплтон встал и вышел из комнаты, а сэр Генри
подлил себе вина в стакан и откинулся на спинку стула,
попыхивая сигарой. Я услышал скрип двери, потом похрустывание
гравия на тропинке. Шаги приближались ко мне. Выглянув из-за
стены, я увидел, что натуралист остановился у небольшого сарая
в углу сада. Звякнул ключ в замке, и в сарае послышалась
какая-то возня. Стэплтон пробыл там не больше двух минут, снова
звякнул ключом, прошел мимо меня и исчез в доме. Я увидел, что
он вернулся к своему гостю; осторожно пробравшись к товарищам,
я рассказал им все это.
— Значит, женщина не с ними? — спросил Холмс, когда я
кончил.
— Нет.
— Тогда где же она? Ведь, кроме кухни и столовой, все
окна темные.
— Право, не знаю.
Я уже говорил, что над Гримпенской трясиной стлался густой
белый туман. Он медленно полз в нашу сторону, окружая нас и
справа и слева низким, но плотным валом. Лившийся сверху лунный
свет превращал его в мерцающее ледяное поле, над которым,
словно черные пики, вздымались верхушки отдаленных гранитных
столбов. Холмс повернулся в ту сторону и, глядя на эту медленно
подползающую белую стену, нетерпеливо пробормотал:
— Смотрите, Уотсон, туман движется прямо на нас.
— А это нехорошо?
— Хуже некуда! Туман — единственное, что может нарушить
мои планы. Но сэр Генри там не задержится. Уже десять часов.
Теперь все — и наш успех и даже его жизнь — зависит от того,
выйдет ли он прежде, чем туман доползет до тропинки, или нет.
Ночное небо было чистое, без единого облачка Звезды
холодно поблескивали в вышине, луна заливала болота мягким
неверным светом. Прямо перед нами смутно чернели очертания дома
с остроконечной крышей, словно ощетинившейся трубами, которые
четко выступали на звездном небе. Широкие золотые полосы падали
из окон нижнего этажа в сад и дальше, на болота. Одна из них
вдруг погасла. Слуги вышли из кухни. Теперь лампа горела только
в столовой, где те двое — убийца-хозяин и ничего не
подозревающий гость — покуривали сигары и продолжали свой
разговор.
Белая волокнистая пелена, затянувшая почти все болото, с
каждой минутой приближалась к дому. Первые прозрачные клочья
уже завивались у золотистого квадрата освещенного окна. Дальняя
стена сада совсем исчезла в этой клубящейся мгле, над которой
виднелись только верхушки деревьев. Вот белесые кольца
показались с обеих сторон дома и медленно слились в плотный
вал, и верхний этаж с крышей всплыл над ним, точно волшебный
корабль на волнах призрачного моря. Холмс яростно ударил
кулаком о камень, за которым мы стояли, и вне себя от
нетерпения топнул ногой.
— Если он не появится через четверть часа, тропинку
затянет туманом, а через полчаса мы уже не сможем разглядеть
собственную руку в этой тьме.
— Отойдем немного назад, там выше.
— Да, пожалуй, так и сделаем.
По мере того как туман надвигался на нас, мы отступали все
дальше и дальше, пока не очутились в полумиле от дома. Но
сплошное белесое море, посеребренное сверху луной, подбиралось
и туда, продолжая свое медленное, неуклонное наступление.
— Мы слишком далеко зашли, — сказал Холмс. — Это уже
рискованно: его могут настигнуть прежде, чем он дойдет до нас.
Ну, будь что будет, останемся здесь.
Он опустился на колени и приложил ухо к земле.
— Слава богу! Кажется, идет!
В тишине болот послышались быстрые шаги. Пригнувшись за
валунами, мы напряженно всматривались в подступавшую к нам
мутно-серебристую стену. Шаги все приближались, и вот из
тумана, словно распахнув перед собой занавес, выступил тот,
кого мы поджидали. Увидя над собой чистое звездное небо, он с
удивлением осмотрелся по сторонам. Потом быстро зашагал по
тропинке, прошел мимо нас и стал подниматься вверх по отлогому
склону, начинавшемуся сразу за валунами. На ходу он то и дело
оглядывался через плечо, видимо остерегаясь чего-то.
— Тсс! — шепнул Холмс и щелкнул курком, — Смотрите! Вот
она!
В самой гуще подползающего к нам тумана послышался мерный,
дробный топот. Белая стена была от нас уже ярдах в пятидесяти,
и мы трое вперили в нее взгляд, не зная, какое чудовище
появится оттуда. Стоя рядом с Холмсом, я мельком взглянул ему в
лицо — бледное, взволнованное, с горящими при лунном свете
глазами. И вдруг оно преобразилось: взгляд стал сосредоточен и
суров, рот приоткрылся от изумления. В ту же секунду Лестрейд
вскрикнул от ужаса и упал ничком на землю. Я выпрямился и,
почти парализованный тем зрелищем, которое явилось моим глазам,
потянулся ослабевшей рукой к револьверу. Да! Это была собака,
огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из нас,
смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя,
глаза метали искры, по" морде и загривку переливался мерцающий
огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть
видение более страшное, более омерзительное, чем это адское
существо, выскочившее на нас из тумана.
Чудовище неслось по тропинке огромными прыжками,
принюхиваясь к следам нашего друга. Мы опомнились лишь после
того, как оно промчалось мимо. Тогда и я и Холмс выстрелили
одновременно, и раздавшийся вслед за этим оглушительный рев
убедил нас, что по меньшей мере одна из пуль попала в цель. Но
собака не остановилась и продолжала мчаться вперед. Мы видели,
как сэр Генри оглянулся, мертвенно-бледный при свете луны,
поднял в ужасе руки и замер в этой беспомощной позе, не сводя
глаз с чудовища, которое настигало его.
Но голос взвывшей от боли собаки рассеял все наши страхи.
Кто уязвим, тот и смертен, и если она ранена, значит, ее можно
и убить. Боже, как бежал в ту ночь Холмс! Я всегда считался
хорошим бегуном, но он опередил меня на такое же расстояние, на
какое я сам опередил маленького сыщика. Мы неслись по тропинке
и слышали непрекращающиеся крики сэра Генри и глухой рев
собаки. Я подоспел в ту минуту, когда она кинулась на свою
жертву, повалила ее на землю и уже примеривалась схватить за
горло. Но Холмс всадил ей в бок одну за другой пять пуль.
Собака взвыла в последний раз, яростно щелкнула зубами,
повалилась на спину и, судорожно дернув всеми четырьмя лапами,
замерла. Я нагнулся над ней, задыхаясь от бега, и приставил
дуло револьвера к этой страшной светящейся морде, но выстрелить
мне не пришлось —
исполинская собака была мертва.
Сэр Генри лежал без сознания там, где она настигла его. Мы
сорвали с него воротничок, и Холмс возблагодарил судьбу,
убедившись, что он не ранен и что наша помощь подоспела
вовремя. А потом веки у сэра Генри дрогнули и он слабо
шевельнулся. Лестрейд просунул ему между зубами горлышко фляги
с коньяком, и через секунду на нас глянули два испуганных
глаза.
— Боже мой! — прошептал баронет. — Что это было? Где
оно?
— Его уже нет, — сказал Холмс. — С привидением, которое
преследовало ваш род, покончено навсегда.
Чудовище, лежавшее перед нами, поистине могло кого угодно
испугать своими размерами и мощью. Это была не чистокровная
ищейка и не чистокровный мастиф, а, видимо, помесь — поджарый,
страшный пес величиной с молодую львицу. Его огромная пасть все
еще светилась голубоватым пламенем, глубоко сидящие дикие глаза
были обведены огненными кругами. Я дотронулся до этой
светящейся головы и, отняв руку, увидел, что мои пальцы тоже
засветились в темноте.
— Фосфор, — сказал я.
— Да, и какой-то особый препарат, — подтвердил Холмс,
потянув носом. — Без запаха, чтобы у собаки не исчезло чутье.
Простите нас, сэр Генри, что мы подвергли вас такому страшному
испытанию. Я готовился увидеть собаку, но никак не ожидал, что
это будет такое чудовище. К тому же нам помешал туман, и мы не
смогли оказать псу достойную встречу.
— Вы спасли мне жизнь.
— Подвергнув ее сначала опасности... Ну как, можете
встать?
— Дайте мне еще один глоток коньяку, и тогда все будет в
порядке. Ну вот! Теперь с вашей помощью я встану. А что вы
намерены делать дальше?
— Пока оставим вас здесь — вы уже достаточно натерпелись
за сегодняшнюю ночь,— а потом кто-нибудь из нас вернется с
вами домой.
Баронет попробовал подняться, но не смог. Он был бледен
как полотно и дрожал всем телом. Мы подвели его к валуну. Он
сел там, дрожа всем телом, и закрыл лицо руками.
— А теперь нам придется уйти, — сказал Холмс. — Надо
кончить начатое дело. Дорога каждая минута. Состав преступления
теперь налицо, остается только схватить преступника... Держу
пари, в доме его уже не окажется, — продолжал Холмс, быстро
шагая рядом с нами по тропинке. — Он не мог не слышать
выстрелов и понял, что игра проиграна.
— Ну что вы! Это было далеко от дома, к тому же туман
приглушает звуки.
— Можете не сомневаться, что он кинулся следом за
собакой, ведь ее надо было оттащить от тела. Нет, мы его уже не
застанем! Но на всякий случай надо обшарить все уголки.
Входная дверь была открыта настежь, и, вбежав в дом, мы
быстро осмотрели комнату за комнатой, к удивлению дряхлого
слуги, встретившего нас в коридоре. Свет горел только в
столовой, но Холмс взял оттуда лампу и обошел с ней все
закоулки в доме. Человек, которого мы искали, исчез бесследно.
Однако на втором этаже дверь одной из спален оказалась
запертой.
— Там кто-то есть! — крикнул Лестрейд.
В комнате послышался слабый стон и шорох. Холмс ударил
ногой чуть повыше замка, и дверь распахнулась настежь. Держа
револьверы наготове, мы ворвались туда.
Но дерзостного негодяя, за которым мы охотились, не
оказалось и тут. Вместо него глазам нашим предстало нечто до
такой степени странное и неожиданное, что мы замерли на месте.
Эта комната представляла собой маленький музей. Ее стены
были сплошь заставлены стеклянными ящиками, где хранилась
коллекция мотыльков и бабочек —
любимое детище этой сложной и преступной натуры.
Посередине поднималась толстая подпорка, подведенная под
трухлявые балясины потолка. И у этой подпорки стоял человек,
привязанный к ней простынями, которые укутывали его с головы до
ног, так что в первую минуту даже нельзя было разобрать, кто
это — мужчина или женщина. Одно полотнище шло вокруг горла,
другое закрывало нижнюю часть лица, оставляя открытыми только
глаза, которые с немым вопросом смотрели на нас, полные ужаса и
стыда. В мгновение ока мы сорвали эти путы, вынули кляп, и к
нашим ногам упала не кто иная, как миссис Стэплтон. Голова ее
опустилась на грудь, и я увидел красный рубец у нее на шее от
