красные, с припухшими веками, — выдали ее. Значит, она-то и
плакала ночью, а если так, муж не мог не знать об этом. И все
же он шел даже на то, что его могут уличить во лжи. Зачем? И
почему она так горько рыдала?
Чем-то таинственным и мрачным веяло от этого бледного
благообразного человека с черной бородой. Он первый обнаружил
тело сэра Чарльза, и обстоятельства смерти старика Баскервиля
были известны нам только с его слов. Неужели же мы видели
Бэрримора в кэбе на Риджент-стрит? Во всяком случае, борода
была точно такая. Кэбмен говорил о человеке среднего роста, но
это впечатление могло быть ошибочным. Как же мне установить
истину? Прежде всего надо, конечно, повидать начальника
почтовой конторы в Гримпене и узнать у него, была ли наша
телеграмма передана Бэрримору в собственные руки. И в том и в
другом случае у меня, по крайней мере, будет что сообщить
Шерлоку Холмсу.
Сэр Генри занялся после завтрака просмотром деловых бумаг,
и я вполне мог располагать своим временем. Пройдя четыре мили
по хорошей дороге вдоль болот, я вышел к маленькой, невзрачной
деревушке, в которой мне прежде всего бросились в глаза два
более солидных, чем остальные, строения — гостиница и дом
доктора Мортимера. Начальник почтовой конторы, оказавшийся
также и здешним лавочником, запомнил нашу телеграмму.
— Конечно, сэр, — сказал он, — я доставил ее мистеру
Бэрримору, как и было указано.
— А кто ее относил?
— Мой сынишка. Джеймс, ведь ты доставил телеграмму в
Баскервиль-холл, мистеру Бэрримору?
— Да, папа.
— И вручил ему самому? — спросил я.
— Нет, мистер Бэрримор был где-то на чердаке, и я отдал
телеграмму его жене, а она обещала тотчас же передать ему.
— А самого мистера Бэрримора ты видел?
— Нет, сэр, я же говорю, что он был на чердаке.
— Откуда же ты знаешь, где он был, если сам его не видел?
— Ну, жена-то должна была знать, где он, — раздраженно
сказал почтмейстер. — Ведь телеграмма доставлена? А если
произошла какая-то ошибка, пусть мистер Бэрримор сам
пожалуется.
Продолжать расспросы было бессмысленно, но мне стало ясно,
что хитрая уловка Холмса ни к чему не привела и мы так и не
узнаем, уезжал Бэрримор в Лондон или нет. Допустим, что уезжал.
Допустим, что он — последний, кто видел сэра Чарльза в живых,
— первый выследил его наследника, как только тот приехал в
Англию. Что из этого следует? Действует ли Бэрримор по чьему-то
наущению, или у него есть свои собственные коварные планы?
Какой ему смысл преследовать Баскервилей? Я вспомнил странное
предостережение, составленное из газетных вырезок. Неужели это
дело рук Бэрримора? А может быть, оно послано кем-то другим,
кто старается помешать ему? Единственное правдоподобное
объяснение дал всему этому сэр Генри, сказав, что если
Баскервилей удастся отпугнуть от родового поместья, то чета
Бэрриморов обеспечит себе безмятежное существование до конца
дней своих. Но разве это в какой-то мере оправдывает ту
глубокую и тонкую интригу, которая невидимой сетью оплетает
молодого баронета? Холмс сам признал, что среди всех его
сенсационных расследований это дело наиболее запутанное и
сложное.
Возвращаясь безлюдной, сумрачной дорогой, я молил бога,
чтобы мой друг освободился как можно скорее и, приехав сюда,
снял с меня тяжелую ответственность.
Мои размышления были внезапно прерваны звуком быстрых
шагов позади. Чей-то голос окликнул меня по имени. Я оглянулся,
ожидая увидеть доктора Мортимера, но, к моему удивлению, за
мной спешил какой-то невысокий, худощавый блондин лет тридцати
пяти—сорока, с чисто выбритой, несколько постной физиономией и
узким длинным подбородком. На нем был серый костюм и соломенная
шляпа. Через плечо у него висела жестяная ботаническая коробка,
а в руках он держал зеленый сачок для ловли бабочек.
— Простите мне мою смелость, доктор Уотсон, — еще не
отдышавшись как следует, заговорил незнакомец. — Мы здесь
народ нецеремонный и не дожидаемся официальных представлений.
Вы, может быть, слышали обо мне от нашего общего друга,
Мортимера. Я Стэплтон из Меррипит-хаус.
— Вас нетрудно узнать по коробке и сачку, — сказал я,
так как мне было известно, что мистер Стэплтон натуралист. —
Но как вы-то догадались, кто я такой?
— Я сидел у Мортимера, и он показал мне вас из окна своей
приемной, когда вы проходили мимо. Нам с вами по дороге, и я
решил догнать вас и представиться вам самолично. Надеюсь, сэр
Генри не очень утомился после долгого путешествия?
— Нет, он хорошо себя чувствует, благодарю вас.
— Мы все боялись, что после печальной кончины сэра
Чарльза новый баронет не захочет жить здесь. Трудно требовать
от состоятельного человека, чтобы он заживо похоронил себя в
такой глуши, но ведь вы сами понимаете, как много будет значить
его присутствие для всей нашей округи. Я полагаю, эта история
не внушила сэру Генри суеверного страха?
— Нет, не думаю.
— Вы, конечно, знаете легенду про чудовищную собаку,
которая будто бы преследует род Баскервилей.
— Да, знаю.
— До чего же здешние фермеры суеверный народ! Просто
поразительно! Ведь они чуть ли не все готовы поклясться, что
видели на болотах это чудовище. — Стэплтон говорил с улыбкой,
но я прочел в его глазах, что он относится к своим словам
гораздо серьезнее. — Легенда совершенно овладела воображением
сэра Чарльза, и она-то и привела его к трагическому концу.
— Каким образом?
— Когда у человека так натянуты нервы, появление любой
собаки может гибельно сказаться на его больном сердце. Мне
думается, что в тот вечер сэр Чарльз действительно увидел нечто
подобное в тисовой аллее. Я очень любил старика и, зная о его
болезни, так и ждал какого-нибудь несчастья.
— Откуда вы знали, что у него больное сердце?
— От моего друга, Мортимера.
— Следовательно, вы думаете, что на сэра Чарльза
бросилась какая-то собака и он умер от страха?
— Может быть, вы располагаете более достоверными
сведениями?
— Нет, я еще не успел прийти к определенным выводам.
— А мистер Шерлок Холмс?
На секунду у меня занялось дыхание от этих слов, но
спокойное лицо и твердый взгляд моего собеседника говорили о
том, что он и не думал застигнуть меня врасплох своим вопросом.
— Доктор Уотсон, зачем нам прикидываться, будто мы не
знаем вас? — сказал он.— Слухи о знаменитом сыщике проникли и
в наши края, а разве вы можете прославлять его, сами оставаясь
в тени? Мортимер не стал отрицать, что вы и есть тот самый
доктор Уотсон. А если вы появились здесь, значит, мистер Шерлок
Холмс заинтересовался этим делом, и мне, разумеется, любопытно
знать его точку зрения.
— Увы, я не могу ответить на ваш вопрос.
— Тогда разрешите спросить: не удостоит ли он нас своим
посещением?
— Сейчас он не может уехать из Лондона. У него есть
другие дела.
— Какая жалость! Он мог бы пролить свет на то, что
скрывается во тьме для всех нас. Но вы тоже ведете
расследование, доктор Уотсон, и если я в состоянии хоть
чем-нибудь содействовать вам, располагайте мной как угодно. Мне
было бы достаточно одного намека, кого вы подозреваете, как
намерены приступить к делу, и, может статься, я уже сейчас
помог бы вам советом или указанием.
— Уверяю вас, я просто приехал погостить у своего друга,
сэра Генри, и никакой помощи мне не нужно.
— Великолепно! — воскликнул Стэплтон. — Вы поступаете
совершенно правильно: осторожность прежде всего! Я вполне
заслужил такую отповедь за свою навязчивость и обещаю вам
больше не касаться этого вопроса.
Мы подошли к тому месту, где справа от дороги начиналась
заросшая тропинка, узкой лентой вьющаяся среди болот. Левее
стоял крутой, усеянный валунами холм, на котором в древние
времена велись разработки гранита. Обращенная к нам сторона
этого холма представляла собой отвесный откос, густо заросший
папоротником и ежевикой. Вдали, на горизонте, поднимались серые
клубы дыма.
— По этой тропинке отсюда не так уж далеко до
Меррипит-хаус, — сказал Стэплтон. — Пожертвуйте часом
времени, и я буду иметь удовольствие представить вас своей
сестре.
В первую минуту я подумал, что мне следует быть возле сэра
Генри, но потом вспомнил счета и бумаги, грудой лежавшие у него
на столе. Уж тут я ничем не мог ему помочь. А Холмс просил меня
познакомиться с людьми, живущими по соседству с
Баскервиль-холлом. Я принял приглашение Стэплтона, и мы
свернули вправо.
— Замечательные здесь места! — сказал он, глядя на
волнистую линию зеленых холмов, над которыми морскими валами
поднимались фантастические очертания гранитной гряды. — Эти
болота никогда вам не примелькаются. А сколько тайн они хранят
— бескрайние, пустынные, загадочные!
— Вы хорошо их знаете?
— Я ведь здесь всего второй год. Местные старожилы,
пожалуй, назовут меня новичком. Мы перебрались сюда вскоре
после приезда сэра Чарльза, но я, по своему призванию, уже
успел обследовать здесь каждый уголок. Смею думать, что теперь
мало кто знает торфяные болота лучше меня.
— А разве это такое нелегкое дело?
— Весьма нелегкое. Вот, например, присмотритесь к той
равнине с поднимающимися кое-где причудливыми холмами. Чем она,
по-вашему, замечательна?
— По ней хорошо скакать галопом.
— Всякий так сказал бы на вашем месте, а между тем эта
ошибка уже многим стоила жизни. Видите, сколько на ней
ярко-зеленых лужаек?
— Да, это, вероятно, те места, где почва лучше?
Стэплтон рассмеялся.
— Перед вами огромная Гримпенская трясина, — сказал он.
— Попади в эту трясину человек или животное — один
неосторожный шаг, и все кончено. Я только вчера видел, как туда
забрел чей-то пони и, разумеется, погиб. Его голова долго
виднелась над трясиной. Он все вытягивал шею, старался
выбраться, но в конце концов засосало бедняжку. Там даже в
засуху опасно ходить, а после осенних дождей это совсем гиблое
место. И тем не менее я не раз пробирался в самое сердце
Гримпенской трясины и возвращался оттуда живым. Смотрите, еще
один несчастный пони!
В зеленой осоке перекатывалось и билось что-то темное.
Потом над зарослями мелькнула мучительно вытянутая шея, и
болота огласились страшным криком. Я похолодел от ужаса, но у
моего спутника были, по-видимому, более крепкие нервы.
— Кончено! — сказал он. — Засосало. Второй за два дня,
только у меня на глазах. А сколько их еще погибло! Они как
повадятся туда в засуху, так и ходят до самой осени. И часто
гибнут. Да, Гримпенская трясина — страшное место.
— И вы все-таки пробираетесь туда?
— Да, там есть две-три тропинки, по которым ловкий
человек может пройти. Я отыскал их.
— Но зачем вам ходить в такое опасное место?
— А вон видите те холмы вдалеке? Это настоящие островки
среди непролазной топи, которая мало-помалу окружила их со всех
сторон. Сумейте на них пробраться, и какие там редкостные
растения, какие бабочки!
— Что ж, когда-нибудь попробую.
Стэплтон с удивлением посмотрел на меня.
— Ради бога, выкиньте эту мысль из головы! — сказал он.
— Ваша гибель будет на моей совести. Назад вам не вернуться,
поверьте мне. Я сам только потому и осмеливаюсь туда ходить,
что у меня есть сложная система примет.
— Стойте! — крикнул я. — Что это?
Негромкий, протяжный и невыразимо тоскливый вой пронесся
над болотами. Воздух наполнился им, но откуда он шел,
определить было невозможно. Начавшись с невнятного стона, этот
звук постепенно перешел в глухой рев и опять сник до щемящего
сердце стенания. Стэплтон как-то странно посмотрел на меня.
— Таинственные места эти болота, — сказал он.
— Что это такое?
— Фермеры говорят, что так воет собака Баскервилей, когда
ищет свою жертву. Мне и раньше приходилось ее слышать, но
сегодня что-то уж очень громко.
Похолодев от страха, я оглядел широкую, поднимающуюся к
горизонту равнину, покрытую зелеными зарослями осоки. Ни
шороха, ни малейших признаков жизни на ней — только два ворона
громко каркали, сидя на каменном столбе позади нас.
— Вы же образованный человек, вас такой чепухой не
проведешь, — сказал я. — Как вы объясняете этот вой?
— Трясина иной раз издает очень странные звуки. То ли это
ил оседает, то ли вода поднимается на поверхность, то ли еще
что, кто знает?
— Нет, нет! Это был голос живого существа.
— Может быть. Вам никогда не приходилось слышать, как
кричит выпь?
— Нет, не приходилось.
— В Англии эта птица попадается теперь очень редко, в
сущности она почти вымерла, но на таких болотах все возможно. Я
бы нисколько не удивился, если б оказалось, что до нас донесся
голос одной из последних представительниц этого вида.
— В жизни не слышал более странных и жутких звуков!
— Что и говорить, места таинственные. Посмотрите на тот
холм. Что это такое, по-вашему?
Крутой склон был покрыт как бы кольцами из серого камня. Я
насчитал их около двадцати.
— Что это? Овчарни?
— Нет, это жилища наших почтенных пращуров.
Доисторический человек густо заселял торфяные болота, и так как
после него здесь никто не жил, то весь этот домашний уют
остался в целости и неприкосновенности. Только крыши сняты. При
желании можно пойти туда и увидеть очаг и ложе.
— Да это целый городок! Когда же он был обитаем?
— Неолитический человек10 — точный период не установлен.
— А чем этот человек занимался?
— Пас стада здесь же, на склонах, а когда каменный топор
начал уступать первенство бронзовой палице, научился добывать
олово. Видите вон тот ров на противоположном холме? Это следы
его работы. Да, доктор Уотсон, вы найдете много любопытных
особенностей на наших болотах. А, простите, пожалуйста! Это,
наверно, Cyclopides!
Мимо нас пролетел маленький мотылек, и Стэплтон с
поразительной быстротой и ловкостью кинулся за ним в погоню. Я
с ужасом увидел, что мотылек понесся прямо к трясине, но мой
новый знакомый как ни в чем не бывало прыгал с кочки на кочку и
размахивал своим зеленым сачком. Серый костюм и порывистые
движения придавали ему самому сходство с какой-то огромной
бабочкой. Я стоял, глядя на него со смешанным чувством
восхищения и страха, — мне все казалось, что он вот-вот
оступится и уйдет в предательскую трясину. Вдруг позади меня
послышались чьи-то шаги. Я оглянулся и увидел почти рядом с
собой женщину. Она появилась с той стороны, где виднелся дым,
указывающий на близость Меррипит-хаус, но раньше я не мог ее
заметить, ибо тропинка, по которой она шла, уходила под уклон.
Я не сомневался, что это и есть мисс Стэплтон, так как
вряд ли в здешних местах приходилось рассчитывать на встречу с
другими дамами. Кроме того, мне говорили о ней как о красавице,
а идущая по тропинке женщина действительно поражала своей
красотой — красотой не совсем обычного типа. Большее
несходство между сестрой и братом трудно было себе представить.
Он бесцветный блондин с серыми глазами, она брюнетка — таких
жгучих брюнеток мне еще не приходилось встречать в
Англии,—изящная, стройная, высокая. Ее тонкие, горделивые
черты были настолько правильны, что лицо могло бы показаться
безжизненным, если б не выразительный рот и быстрый взгляд
прекрасных темных глаз. Идеальная фигура, нарядное платье —
как странно было видеть такое существо на безлюдной тропинке,
вьющейся среди торфяных болот! Когда я оглянулся, взгляд этой
женщины был устремлен на Стэплтона, но она тут же ускорила шаги
и подошла ко мне. Я снял шляпу, уже приготовившись объяснить
свое присутствие здесь, как вдруг ее слова направили мои мысли
по совершенно иному пути.
— Уезжайте отсюда! — сказала она. — Немедленно уезжайте
в Лондон!
В ответ на это я мог только с ошеломленным видом
воззриться на нее. Она сверкнула глазами и нетерпеливо топнула
ногой.
— Зачем же мне уезжать? — спросил я.
— Не требуйте объяснений. — Она говорила тихо, быстро и
чуть-чуть картавила. — Ради бога, послушайтесь моего совета!
Уезжайте, и чтоб ноги вашей больше не было на этих болотах!
— Но ведь я только что приехал!
— Боже мой, — воскликнула она, — неужели вы не
понимаете, что я желаю вам добра? Уезжайте в Лондон! Сегодня
же! Вам нельзя здесь оставаться. Тсс! Мой брат идет! Не
говорите ему ни слова... Будьте так любезны, сорвите мне вон ту
орхидею. У нас здесь очень много орхидей, но вы немного
опоздали: к осени они уже начинают отцветать, и здешняя природа
несколько теряет свою красоту.
Стэплтон оставил погоню за мотыльком и подошел к нам, весь
красный и запыхавшийся.
— А, это ты, Бэрил! — сказал он, и я не почувствовал в
этом приветствии особой сердечности.
— Как ты разгорячился, Джек!
— Да, я погнался за великолепным экземпляром Cyclopides.
Их здесь не часто увидишь поздней осенью. И подумай, какая
жалость — не поймал!
Он говорил спокойно-небрежным тоном, а сам все время
переводил свои маленькие серые глазки с сестры на меня.
— Вы, кажется, успели познакомиться?
— Да. Я говорила сэру Генри, что сейчас уже поздно
любоваться красотами наших болот — орхидеи отцветают.
— Что? Как ты думаешь, кто перед тобой?
— Сэр Генри Баскервиль.
— Нет, нет, — сказал я, — не награждайте меня чужим
титулом. Я всего лишь друг сэра Генри, доктор Уотсон.
Краска досады разлилась по ее выразительному лицу.
— Значит, мы говорили, не понимая друг друга, — сказала
она.
— Да, у вас было не так уж много времени на разговоры, —
заметил Стэплтон, продолжая пытливо глядеть на сестру.
— Я приняла доктора Уотсона за нашего соседа, — сказала
она. — А ему, должно быть, совершенно безразлично, цветут
сейчас орхидеи или нет. Но вы все-таки зайдете к нам в
Меррипит-хаус?
Через несколько минут мы подошли к мрачной на вид ферме,
которая, вероятно, в давние времена служила жильем
какому-нибудь зажиточному скотоводу, а потом была перестроена
на более современный лад. Ферму окружал садик; деревья в нем,
как и повсюду на болотах, были низкорослые, чахлые. Убожеством
и грустью веяло от этого места. Слуга, открывший нам дверь, был
под стать дому — старый, весь сморщенный, в порыжевшем
сюртуке. Но самые комнаты удивили меня своими размерами и
элегантностью убранства; последнее следовало, вероятно,
приписать вкусу хозяйки. Я посмотрел в окно на бескрайние,
усеянные гранитными валунами болота, которые тянулись до еле
видной вдали линии горизонта, и не мог не подумать: "Что же
привело в такую глушь этого образованного человека и его
красавицу сестру?"
— Странное мы выбрали место, где поселиться? — сказал
Стэплтон, будто отвечая на мои мысли. — И все-таки нам здесь
хорошо. Правда, Бэрил?
— Да, очень хорошо, — ответила она, но ее слова
прозвучали как-то неубедительно.
— У меня была школа в одном из северных графств, —
сказал Стэплтон. — Для человека с моим темпераментом такая
работа суховата, неинтересна, но что меня привлекало в ней, так
это тесная близость с молодежью. Какое счастье передавать им
что-то от себя самого, от своих идей, видеть, как у тебя на
глазах формируются юные умы! Но судьба обернулась против нас. В
школе вспыхнула эпидемия, трое мальчиков умерли. Нам так и не
удалось поправить дела после такого удара, большая часть моего
капитала была безвозвратно потеряна. И все же, если б не
разлука с моими дорогими мальчиками, я радовался бы этой
неудаче, ибо для человека с моей страстью к ботанике и зоологии
здесь непочатый край работы, да и сестра моя — не меньшая
любительница природы. Это признание, доктор Уотсон, вы навлекли
на свою голову сами: вольно же вам было устремлять из окна
такой грустный взгляд на наши болота!
— Да, не отрицаю, мне действительно кажется, что жить
здесь скучно не столько вам, сколько вашей сестре.
— Нет, я не скучаю, — быстро ответила она.
— Мы заняты научной работой, у нас большая библиотека и
очень интересные соседи. Доктор Мортимер — весьма начитанный
человек в своей области. Несчастный сэр Чарльз тоже был
прекрасным собеседником. Мы с ним были очень близки, и я даже
не могу вам передать, как нам тяжела эта утрата. А что вы
скажете, если я нанесу сегодня визит сэру Генри? Это ему не
помешает?
— Я уверен, что он будет очень рад познакомиться с вами.
— Тогда будьте добры предупредить его. Может быть, нам
удастся помочь ему первое время, пока он еще не освоился на
новом месте... А теперь, доктор Уотсон, давайте поднимемся
наверх, я покажу вам свою коллекцию чешуекрылых. Смею думать,
что более полной коллекции вы не найдете в этой части Англии. А
когда мы кончим, к тому времени и завтрак будет готов.
Но я спешил к своему подопечному, сэру Генри. Унылость
болот, гибель несчастного пони, загадочный вой, который
ставился в какую-то связь с мрачной легендой, существовавшей в
роду Баскервилей, — все это настроило меня на грустный лад. А
к этим более или менее смутным впечатлениям прибавились еще и
совершенно недвусмысленные слова мисс Стэплтон, которые были
сказаны с такой силой убеждения, что мне не приходилось
сомневаться в серьезности и глубине причин, их вызвавших. Я
отказался от настойчивых приглашений к завтраку и отправился
домой по той же самой тропинке.
Но, кроме этой тропинки, здесь был, очевидно, и другой,
более короткий путь, ибо не успел я выйти на дорогу, как увидел
перед собой мисс Стэплтон. Румянец, горевший у нее на щеках,
придавал ей еще большую прелесть; она сидела на придорожном
камне, тяжело дыша и прижимая руку к груди.
. — Мне хотелось опередить вас, доктор Уотсон, и я всю
дорогу бежала, — проговорила она. — Даже шляпу не успела
надеть. Я не стану задерживаться, а то брат может заметить мое
отсутствие. Мне только хочется попросить у вас извинения за
свою глупую ошибку: ведь я приняла вас за сэра Генри. Прошу
вас, забудьте все, что я говорила. К вам это не имеет никакого
отношения.
— Как же я могу это забыть, мисс Стэплтон! Судьба моего
друга, сэра Генри, меня очень интересует. Скажите мне, почему
вы так настаивали на его отъезде в Лондон?
— Женский каприз, доктор Уотсон! Когда мы с вами
познакомимся поближе, вы убедитесь, что я не всегда могу
объяснить свои слова и поступки.
— Нет, нет! Я помню, какой у вас был взволнованный голос,
я помню ваши глаза. Мисс Стэплтон, будьте откровенны со мной,
прошу вас! Я, как только очутился здесь, сразу почувствовал,
что вокруг меня собираются какие-то призраки. Ходишь словно по
Гримпенской трясине: вот-вот увязнешь с головой на одной из
этих зеленых лужаек, и никто не поможет тебе выбраться оттуда.
Объясните, на что вы намекали, и я передам ваше предостережение
сэру Генри.
Тень нерешительности пробежала по лицу мисс Стэплтон, но
не прошло и секунды, как взгляд ее стал снова суровым, и она
ответила мне:
— Вы придаете слишком большое значение моим словам,
доктор Уотсон. Смерть сэра Чарльза потрясла нас с братом. Мы
часто встречались с покойным, потому что его излюбленная
прогулка была вот по этой тропинке, что ведет к нашему дому.
Легенда о проклятии, тяготеющем над родом Баскервилей, угнетала
сэра Чарльза, и когда катастрофа разразилась, я поняла, что его
опасения были обоснованны. Теперь меня очень беспокоит приезд
наследника сэра Чарльза, и я считаю нужным предупредить его об
опасности, которая ему угрожает. Вот и все, ничего другого я не
хотела сказать.
— Но в чем же, по-вашему, эта опасность?
— Вы знаете предание о собаке?
— Я не верю этому вздору!
— А я верю. Если вы имеете хоть какое-нибудь влияние на
сэра Генри, увезите его отсюда. Это роковое место для
Баскервилей. Мир велик. Почему сэру Генри надо жить именно
здесь, где ему грозит опасность?
— Вот потому-то он и решил здесь жить. Таков характер
этого человека, и, если вы не выскажетесь более определенно,
вряд ли мне удастся увезти его отсюда.
— Я не могу дать вам более определенных сведений по той
простой причине, что у меня их нет.
— Тогда, мисс Стэплтон, разрешите задать вам еще один
вопрос. Если это все, что вам нужно было сказать мне, почему же
вы боялись, как бы вас не услышал брат? По-моему, тут нет
ничего такого, что могло бы не понравиться ему или кому-нибудь
другому.
— Мой брат очень не хочет, чтобы Баскервиль-холл
пустовал: это повредит бедному люду, который живет здесь на
болотах. Он бы страшно рассердился на меня, если бы знал, что я
стараюсь как-то повлиять на сэра Генри. Но я исполнила свой
долг и больше ничего не скажу. А теперь мне надо идти, не то он
хватится меня и заподозрит, что я говорила с вами. Прощайте!
Ока повернулась и вскоре исчезла среди валунов, а я,
полный каких-то неясных страхов, направил свои шаги к
Баскервиль-холлу.
Глава VIII. ПЕРВЫЙ ОТЧЕТ ДОКТОРА УОТСОНА
Начиная с этого дня я буду излагать ход событий по своим
письмам к мистеру Шерлоку Холмсу, которые лежат сейчас передо
мной на столе. Они сохранились полностью, если не считать
одного затерявшегося листка, и передадут все мои мысли и
подозрения более точно, чем я мог бы сделать это сам, полагаясь
только на свою память, хотя из нее еще не изгладились
трагические события тех дней.
Баскервиль-холл, 13 октября
Дорогой Холмс!
По моим предыдущим письмам и телеграммам вы знаете все,
что произошло за последнее время в этом самом глухом уголке
мира. Чем дольше живешь здесь, тем больше и больше начинает
въедаться тебе в душу унылость этих болот, этих необъятных
просторов, впрочем, не лишенных даже какой-то мрачной прелести.
Стоит мне только выйти на них, и я чувствую, что современная
Англия остается где-то позади, а вместо нее видишь вокруг лишь
следы жилья и трудов доисторического человека. Это давно
исчезнувшее племя напоминает о себе повсюду — вот его пещеры,
вот могилы, вот огромные каменные глыбы, оставшиеся там, где,
по-видимому, были его капища11. Глядя на иссеченные примитивным
орудием склоны холмов, на которых темнеют эти пещеры,
забываешь, в каком веке живешь, и если бы вдруг под низким
сводом одной из них появилось одетое в звериную шкуру волосатое
существо и вложило бы в лук стрелу с кремневым наконечником, вы
почувствовали бы, что его присутствие здесь более уместно, чем
ваше. Страннее всего то, что эти люди так густо заселяли
здешние неплодородные места. Я не археолог, но, по-моему, это
было отнюдь не воинственное, а скорее угнетенное племя, которое
довольствовалось тем, от чего отказывались другие.
Однако все это не имеет никакого касательства к моему
пребыванию здесь и, вероятно, нисколько не интересно такому
сугубо практическому человеку, как вы. Я до сих пор не в силах
забыть ваше равнодушие к вопросу о том, движется ли солнце
вокруг земли или земля вокруг солнца. Так давайте же перейдем к
фактам, имеющим непосредственное отношение к Генри Баскервилю.
Последние несколько дней вы не получали от меня никаких
сведений по той простой причине, что рассказывать мне было не о
чем. Но с тех пор произошло одно странное событие, о котором я
доложу вам в свое время, а сейчас разберемся в других
обстоятельствах, немаловажных для нашего дела.
Одно из этих обстоятельств — весьма существенное, хотя я
почти не упоминал о нем в своих письмах, — каторжник,
скрывающийся на болотах. Есть все основания предполагать, что
он ушел из здешних мест, к великой радости обитателей одиноких
ферм. Со времени его побега прошло две недели, и с тех пор о
нем нет ни слуху ни духу. Трудно себе представить, чтобы
человек мог просуществовать на болотах все это время. Правда,
спрятаться там есть где. Любая из каменных пещер могла бы
служить ему пристанищем. Но ведь без еды не проживешь. Разве
только он ловит и убивает овец. Нет, каторжник безусловно ушел
из этих мест, а посему жители отдаленных ферм спят теперь
спокойно.
Мы, четверо здоровых, сильных мужчин, живущих в
Баскервиль-холле, в случае чего сможем постоять за себя, но
признаюсь вам: думая о Стэплтонах, я беспокоюсь. Близких
соседей у них нет, так что им трудно рассчитывать на чью-либо
помощь. Горничная, старик лакей, сестра и брат — последний,
по-видимому, отнюдь не силач, — вот и все обитатели
Меррипит-хаус. Они окажутся совершенно беспомощными в руках
этого ноттингхиллского убийцы, если он заберется к ним в дом.
Мы с сэром Генри очень тревожились за них и хотели даже, чтобы
конюх Перкинс ночевал в Меррипит-хаус, но Стэплтон не пожелал и
слышать об этом.
Дело в том, что наш друг баронет начинает проявлять
сильный интерес к своей прекрасной соседке. Да это и
неудивительно, ибо он человек живой, деятельный, ему скучно в
такой глуши, а она, надо признаться, обворожительная и красивая
женщина. В ней есть какая-то экзотическая пылкость, в
