пятнадцать лет. Не отсидев нескольких лет до полного срока, они
вышли на свободу на днях и решили, как вы догадываетесь,
выследить предателя и отомстить ему за смерть товарища. Дважды
они пытались добраться до него и терпели неудачу; на третий
раз, как видите, получилось. Теперь вам все ясно, доктор
Тревельян?
— Мне кажется, что лучше уж объяснить нельзя, — сказал
доктор. — И, конечно, в первый раз он был сильно встревожен
именно в тот день, когда прочел в газетах, что их выпускают на
свободу.
— Совершенно верно. А все его страхи, что его могут
ограбить, для отвода глаз.
— Но почему он не сказал всей правды вам?
— Ну, видите ли, уважаемый сэр, он знал мстительный
характер своих бывших сообщников и пытался как можно дольше
скрывать ото всех, кто он на самом деле. Это была постыдная
тайна, и он не мог заставить себя признаться мне. Однако, каким
бы негодяем он ни был, он все же жил под защитой английских
законов, и я не сомневаюсь, что вы, инспектор, примете
надлежащие меры. Щит правосудия на этот раз не помог, но меч
его по-прежнему обязан карать.
Таковы были странные обстоятельства, связанные с делом
постоянного пациента и его врача с Брук-стрит. Полиция так и не
нашла убийц, и в Скотленд-Ярде решили, что они уплыли из Англии
на злополучном пароходе "Норма Крейна", который исчез несколько
лет назад со всей командой у берегов Португалии, в нескольких
лигах2 севернее Опорто. Судебное дело против мальчика-слуги
было прекращено за недостатком улик. В газетах "тайна
Брук-стрит" до настоящего времени полностью не освещалась.
Перевод Д. Жукова
Примечания
1 подвиг (фр.).
2 Лига — мера длины. Морская лига равна 5,56 км.
Артур Конан-Дойль. Собака Баскервилей
Повесть
Глава I. МИСТЕР ШЕРЛОК ХОЛМС
Мистер Шерлок Холмс сидел за столом и завтракал. Обычно он
вставал довольно поздно, если не считать тех нередких случаев,
когда ему вовсе не приходилось ложиться. Я стоял на коврике у
камина и вертел в руках палку, забытую нашим вчерашним
посетителем, хорошую толстую палку с набалдашником — из тех,
что именуются "веским доказательством". Чуть ниже набалдашника
было врезано серебряное кольцо шириной около дюйма. На кольце
было начертано: "Джеймсу Мортимеру, Ч. К. X. О., от его друзей
по ЧКЛ" и дата: "1884". В прежние времена с такими палками —
солидными, увесистыми, надежными — ходили почтенные домашние
врачи.
— Ну-с, Уотсон, какого вы мнения о ней?
Холмс сидел спиной ко мне, и я думал, что мои манипуляции
остаются для него незаметными.
— Откуда вы знаете, чем я занят? Можно подумать, что у
вас глаза на затылке!
— Чего нет, того нет, зато передо мной стоит начищенный
до блеска серебряный кофейник, — ответил он. — Нет, в самом
деле, Уотсон, что вы скажете о палке нашего посетителя? Мы с
вами прозевали его и не знаем, зачем он приходил. А раз уж нам
так не повезло, придется обратить особое внимание на этот
случайный сувенир. Обследуйте палку и попробуйте воссоздать по
ней образ ее владельца, а я вас послушаю.
— По-моему, — начал я, стараясь по мере сил следовать
методу моего приятеля, — этот доктор Мортимер — преуспевающий
медик средних лет, к тому же всеми уважаемый, поскольку друзья
наделяют его такими знаками внимания.
— Хорошо! — сказал Холмс. — Превосходно!
— Кроме того, я склонен думать, что он сельский врач, а
следовательно, ему приходится делать большие концы пешком.
— А это почему?
— Потому что его палка, в прошлом весьма недурная, так
сбита, что я не представляю себе ее в руках городского врача.
Толстый железный наконечник совсем стерся — видимо, доктор
Мортимер исходил с ней немало миль.
— Весьма здравое рассуждение, — сказал Холмс.
— Опять же надпись: "От друзей по ЧКЛ". Я полагаю, что
буквы "КЛ" означают клуб, вернее всего охотничий, членам
которого он оказывал медицинскую помощь, за что ему и
преподнесли этот небольшой подарок.
— Уотсон, вы превзошли самого себя! — сказал Холмс,
откидываясь на спинку стула и закуривая папиросу. — Я не могу
не отметить, что, описывая со свойственной вам любезностью мои
скромные заслуги, вы обычно преуменьшаете свои собственные
возможности. Если от вас самого не исходит яркое сияние, то вы,
во всяком случае, являетесь проводником света. Мало ли таких
людей, которые, не блистая талантом, все же обладают недюжинной
способностью зажигать его в других! Я у вас в неоплатном долгу,
друг мой.
Я впервые услышал от Холмса такое признание и должен
сказать, что его слова доставили мне огромное удовольствие, ибо
равнодушие этого человека к моему восхищению им и ко всем моим
попыткам предать гласности метод его работы не раз ущемляло мое
самолюбие. Кроме того, я был горд тем, что мне удалось не
только овладеть методом Холмса, но и применить его на деле и
заслужить этим похвалу моего друга.
Холмс взял палку у меня из рук и несколько минут
разглядывал ее невооруженным глазом. Потом, явно
заинтересовавшись чем-то, отложил папиросу в сторону, подошел к
окну и снова стал осматривать палку, но уже через
увеличительное стекло.
— Не бог весть что, но все же любопытно, — сказал он,
возвращаясь на свое излюбленное место в углу дивана. —
Кое-какие данные здесь, безусловно, есть, они и послужат нам
основой для некоторых умозаключений.
— Неужели от меня что-нибудь ускользнуло? — спросил я не
без чувства самодовольства. — Надеюсь, я ничего серьезного не
упустил?
— Увы, дорогой мой Уотсон, большая часть ваших выводов
ошибочна. Когда я сказал, что вы служите для меня хорошим
стимулом, это, откровенно говоря, следовало понимать так: ваши
промахи иногда помогают мне выйти на правильный путь. Но сейчас
вы не так уж заблуждаетесь. Этот человек, безусловно,
практикует не в городе, и ему приходится совершать большие
концы пешком.
— Значит, я был прав.
— В этом отношении — да.
— Но ведь это вс°?
— Нет, нет, дорогой мой Уотсон, не вс°, далеко не вс°.
Так, например, я бы сказал, что подобное подношение врач скорее
всего может получить от какой-нибудь лечебницы, а не от
охотничьего клуба, а когда перед лечебницей стоят буквы "ЧК",
название "Черингкросская" напрашивается само собой.
— Возможно, что вы правы.
— Все наводит на такое толкование. И если мы примем мою
догадку за рабочую гипотезу, то у нас будут дополнительные
данные для воссоздания личности нашего неизвестного посетителя.
— Хорошо. Предположим, что буквы "ЧКЛ" означают
"Черингкросская лечебница". Какие же дальнейшие заключения
можно отсюда вывести?
— А вам ничего не приходит в голову? Вы же знакомы с моим
методом. Попробуйте применить его.
— Вывод очевиден: прежде чем уехать в деревню, этот
человек практиковал в Лондоне.
— А что, если мы пойдем немного дальше? Посмотрите на это
вот под каким углом зрения: почему ему был сделан подарок?
Когда его друзья сочли нужным преподнести ему сообща эту палку
в знак своего расположения? Очевидно, в то время, когда доктор
Мортимер ушел из лечебницы, решив заняться частной практикой.
Ему поднесли подарок, это нам известно. Предполагается, что
работу в лечебнице он сменил на сельскую практику. Будут ли
наши выводы слишком смелыми, если мы скажем, что подарок был
сделан именно в связи с его уходом?
— Это весьма вероятно.
— Теперь отметьте, что он не мог состоять в штате
консультантов лечебницы, ибо это допустимо только врачу с
солидной лондонской практикой, а такой врач вряд ли уехал бы из
города. Тогда кем же он был? Если он работал там, не будучи
штатным консультантом, значит, ему отводилась скромная роль
куратора1, живущего при лечебнице, то есть немногим большая,
чем роль практиканта. И он ушел оттуда пять лет назад —
смотрите дату на палке. Таким образом, дорогой мой Уотсон, ваш
солидный пожилой домашний врач испарился, а вместо него перед
нами вырос весьма симпатичный человек около тридцати лет,
нечестолюбивый, рассеянный и нежно любящий свою собаку,
которая, как я приблизительно прикидываю, больше терьера, но
меньше мастифа.
Я недоверчиво рассмеялся, а Шерлок Холмс откинулся на
спинку дивана и пустил в потолок маленькие, плавно колеблющиеся
в воздухе кольца дыма.
— Что касается последнего пункта, то тут вас никак не
проверишь, — сказал я, — но кое-какие сведения о возрасте
этого человека и его карьере мы сейчас отыщем.
Я снял со своей маленькой книжной полки медицинский
справочник и нашел нужную фамилий). Там оказалось несколько
Мортимеров, но я сразу же отыскал нашего посетителя и прочел
вслух все, что к нему относилось:
— "Мортимер Джеймс, с 1882 года член Королевского
хирургического общества. Гримпен, Дартмур, графство Девоншир. С
1882 по 1884 год — куратор Черингкросской лечебницы. Удостоен
премии Джексона по разделу сравнительной патологии за работу
"Не следует ли считать болезни явлением атавистического
порядка?". Член-корреспондент Шведского патологического
общества. Автор статей "Аномальные явления атавизма" ("Ланцет",
1882), "Прогрессируем ли мы?" ("Вестник психологии", март
1883). Сельский врач приходов Гримпен, Торсли и Хай-Бэрроу".
— Ни слова об охотничьем клубе, Уотсон, — с лукавой
улыбкой сказал Холмс, — зато действительно сельский врач, как
вы тонко подметили. Мои умозаключения правильны. Что же
касается прилагательных, то, если не ошибаюсь, я употребил
следующие: симпатичный, нечестолюбивый и рассеянный. Уж это я
знаю по опыту — только симпатичные люди получают прощальные
подарки, только самые нечестолюбивые меняют лондонскую практику
на сельскую и только рассеянные способны оставить свою палку
вместо визитной карточки, прождав больше часа в вашей гостиной.
— А собака?
— Была приучена носить поноску за хозяином. Эта палка не
из легких, собака брала ее посередине и крепко сжимала зубами,
следы которых видны совершенно отчетливо. Судя по расстоянию
между отметинами, для терьера такие челюсти слишком широки, а
для мастифа узки. Возможно, что... Боже мой! Ну, конечно,
курчавый спаниель!
Говоря это, Холмс сначала расхаживал по комнате, потом
остановился у оконной ниши. В его последних словах прозвучало
такое твердое убеждение, что я недоуменно взглянул на него:
— Послушайте, друг мой, почему вы в этом уверены?
— По той простой причине, что я вижу собаку у наших
дверей, а вот и звонок ее хозяина. Не уходите, Уотсон, прошу
вас. Вы же с ним коллеги, и ваше присутствие поможет мне. Вот
она, роковая минута, Уотсон! Вы слышите шаги на лестнице, эти
шаги врываются в вашу жизнь, но что они несут с собой — добро
или зло, неизвестно. Что понадобилось человеку науки, доктору
Джеймсу Мортимеру, от сыщика Шерлока Холмса?.. Войдите.
Наружность нашего гостя удивила меня, ибо я рассчитывал
увидеть типичного сельского врача. Доктор Мортимер оказался
очень высоким, худым человеком с длинным носом, торчащим,
словно клюв, между серыми, близко посаженными глазами, которые
ярко поблескивали за золотой оправой очков. Одет он был, как и
подобает человеку его профессии, но с некоторой неряшливостью:
сильно поношенный пиджак, обтрепанные брюки. Он уже сутулился,
несмотря на молодые годы, и странно вытягивал шею,
благожелательно приглядываясь к нам. Как только наш гость вошел
в комнату, его взгляд тотчас же упал на палку в руках Холмса, и
он с радостным криком потянулся за ней.
— Какое счастье! А я никак не мог вспомнить, где я ее
оставил, здесь или в пароходной компании. Потерять такую вещь!
Это было бы просто ужасно!
Подарок? — спросил Холмс.
Да, сэр.
От Черингкросской лечебницы?
Да, от тамошних друзей ко дню моей свадьбы.
Ай-ай, как это скверно! — сказал Холмс, покачивая
головой.
Доктор Мортимер изумленно заморгал глазами:
— А что же тут скверного?
— Только то, что вы нарушили ход наших умозаключений.
Значит, подарок был свадебный?
— Да, сэр. Я женился и оставил лечебницу, а вместе с ней
и все надежды на должность консультанта. Надо было обзаводиться
собственным домом.
— Ну, вот видите, мы не так уж сильно ошиблись, — сказал
Холмс.— А теперь, доктор Джеймс Мортимер...
— Что вы, что вы! У меня нет докторской степени, я всего
лишь скромный член Королевского хирургического общества.
И, по-видимому, человек научного склада ума?
Я имею только некоторое отношение к науке, мистер Холмс:
так сказать, собираю раковины на берегу необъятного океана
познания. Если не ошибаюсь, я имею честь говорить с мистером
Шерлоком Холмсом, а не с...
— Нет, доктор Уотсон вот — перед вами.
— Очень рад познакомиться, сэр. Ваше имя часто
упоминается рядом с именем вашего друга. Вы меня чрезвычайно
интересуете, мистер Холмс. Я никак не ожидал, что у вас такой
удлиненный череп и так сильно развиты надбровные дуги.
Разрешите мне прощупать ваш теменной шов. Слепок с вашего
черепа, сэр, мог бы служить украшением любого
антропологического музея до тех пор, пока не удастся получить
самый оригинал. Не сочтите это за лесть, но я просто завидую
такому черепу.
Шерлок Холмс усадил нашего странного гостя в кресло.
— Мы с вами, по-видимому, оба энтузиасты своего дела,
сэр, — сказал он. — Судя по вашему указательному пальцу, вы
предпочитаете сами набивать папиросы. Не стесняйтесь,
закуривайте.
Доктор Мортимер вынул из кармана табак и с поразительной
ловкостью набил папиросу. Его длинные, чуть дрожащие пальцы
двигались проворно и беспокойно, как щупальца у насекомого.
Холмс сидел молча, но быстрые, мимолетные взгляды, которые
он бросал на нашего занятного собеседника, ясно говорили о том,
что этот человек сильно интересует его.
— Я полагаю, сэр, — начал он наконец, — что вы оказали
мне честь своим вчерашним и сегодняшним посещением не только
ради обследования моего черепа?
— Нет, сэр, конечно, нет! Правда, я счастлив, что мне
представилась такая возможность, но меня привело к вам совсем
не это, мистер Холмс. Я человек отнюдь не практической складки,
а между тем передо мной внезапно встала одна чрезвычайно
серьезная и чрезвычайно странная задача. Считая вас вторым по
величине европейским экспертом...
— Вот как, сэр! Разрешите полюбопытствовать, кто имеет
честь быть первым? — довольно резким тоном спросил Холмс.
— Труды господина Бертильона2 внушают большое уважение
людям с научным складом мышления.
— Тогда почему бы вам не обратиться к нему?
— Я говорил, сэр, о "научном складе мышления", но как
практик вы не знаете себе равных — это признано всеми.
Надеюсь, сэр, что я не позволил себе излишней...
— Так, самую малость, — ответил Холмс. — Однако, доктор
Мортимер, я думаю, что вы поступите совершенно правильно, если
сейчас же, без дальнейших отступлений, расскажете мне, в чем
состоит дело, для разрешения которого вам требуется моя помощь.
Глава II. ПРОКЛЯТИЕ РОДА БАСКЕРВИЛЕЙ
— У меня в кармане лежит один манускрипт, — сказал
доктор Джеймс Мортимер.
— Я заметил это, как только вы вошли, — сказал Холмс.
— Манускрипт очень древний.
— Начало восемнадцатого века, если только не подделка.
— Откуда вам это известно, сэр?
— Разговаривая со мной, вы все время показываете мне
краешек этого манускрипта дюйма в два шириной. Плох же тот
эксперт, который не сможет установить дату документа с
точностью до одного-двух десятилетий. Вам, может быть,
приходилось читать мой небольшой труд по этому вопросу? Я
датирую ваш манускрипт тысяча семьсот тридцатым годом.
— Точная дата тысяча семьсот сорок второй. — Доктор
Мортимер вынул рукопись из бокового кармана пиджака. — Эта
фамильная реликвия была отдана мне на сохранение сэром Чарльзом
Баскервилем, внезапная и трагическая смерть которого так
взволновала весь Девоншир три месяца назад. Я считал себя не
только врачом сэра Чарльза, но и его личным другом. Это был
человек властный, умный, весьма практический и отнюдь не
фантазер, как ваш покорный слуга. И все же он относился к этому
документу очень серьезно и был подготовлен к тому концу,
который его постиг.
Холмс протянул руку, взял манускрипт и расправил его на
коленях.
— Уотсон, присмотритесь к написанию буквы "д". Это одна
из тех особенностей, которые помогли мне установить дату
документа.
Я глянул через его плечо на пожелтевшие листы с
полустертыми строками. Вверху страницы было написано:
"Баскервиль-холл", а ниже стояли крупные, размашистые цифры:
"1742".
— Это, по-видимому, какая-то запись.
— Да, запись одного предания, которое живет в роду
Баскервилей.
— Но, насколько я понял, вы пришли посоветоваться со мной
по вопросу более практическому и более близкому к нам по
времени.
— Да, животрепещуще близкому! Он не терпит отлагательств,
его надо решить в течение суток. Рукопись совсем короткая, и
она имеет непосредственное отношение к делу. С вашего
позволения, я прочту ее вам.
Откинувшись на спинку кресла. Холмc сомкнул концы пальцев
и с видом полной покорности судьбе закрыл глаза. Доктор
Мортимер повернулся к свету и высоким скрипучим голосом начал
читать нам следующую любопытную повесть древних времен:
— "Много есть свидетельств о собаке Баскервилей, но,
будучи прямым потомком Гуго Баскервиля и будучи наслышан о сей
собаке от отца своего, а он — от моего
деда, я положил себе записать сию историю, в подлинности
коей не может быть сомнений. И я хочу, дети мои, чтобы вы
уверовали, что высший судия, наказующий нас за прегрешения
наши, волен и отпустить их нам с присущим ему милосердием и что
нет столь тяжкого проклятия, коего нельзя было бы искупить
молитвой и покаянием. Так предайте же забвению страшные плоды
прошлого, но остерегайтесь грешить в будущем, дабы снова всем
нам на погибель не даровать свободу темным страстям,
причинившим столько зла всему нашему роду.
Знайте же, что во времена Великого восстания (историю его,
написанную лордом Кларендоном, мужем большой учености, я
всячески советую вам прочесть) владетелем поместья Баскервиль
был Гуго, того же рода, и этого Гуго можно со всей
справедливостью назвать человеком необузданным, нечестивым и
безбожным. Соседи простили бы ему все его прегрешения, ибо
святые никогда не водились в наших местах, но в натуре Гуго
была наклонность к безрассудным и жестоким шуткам, что и
сделало имя его притчей во языцех во всем Девоне. Случилось
так, что этот Гуго полюбил (если только можно назвать его
темную страсть столь чистым именем) дочь одного фермера, земли
коего лежали поблизости от поместья Баскервилей. Но юная
девица, известная своей скромностью и добродетелью, страшилась
одного его имени и всячески его избегала. И вот однажды, а это
было в Михайлов день, Гуго Баскервиль отобрал из своих
товарищей шестерых, самых отчаянных и беспутных, прокрался к
ферме и, зная, что отец и братья девицы находятся в отлучке,
увез ее. Вернувшись в Баскервиль-холл, он спрятал свою пленницу
в одном из верхних покоев, а сам, по своему обычаю, стал
пировать с товарищами. Несчастная чуть не лишилась ума, слыша
пение, крики и страшные ругательства, доносившиеся снизу, ибо,
по свидетельству тех, кто знал Гуго Баскервиля, он был столь
несдержан на язык во хмелю, что, казалось, подобные богохульные
слова могут испепелить человека, осквернившего ими уста свои.
Под конец страх довел девушку до того, что она отважилась на
поступок, от коего отказался бы и самый ловкий и смелый
мужчина, а именно: выбралась на карниз, спустилась на землю по
плющу, что оплетал (и по сию пору оплетает) южную стену замка,
и побежала через болото в отчий дом, отстоявший от
баскервильского поместья на три мили.
По прошествии некоторого времени Гуго оставил гостей с
намерением отнести своей пленнице еду и питье, а может статься,
в мыслях у него было и нечто худшее, но увидел, что клетка
опустела и птичка вылетела на волю. И тогда его обуял дьявол,
ибо, сбежав вниз по лестнице в пиршественный зал, он вскочил на
стол, разметал фляги и блюда и поклялся во всеуслышание отдать
тело свое и душу силам зла, лишь бы настигнуть беглянку. И пока
сотрапезники его стояли, пораженные бушевавшей в нем яростью,
один из них, самый бессердечный или самый хмельной, крикнул,
что надо пустить собак по следу. Услышав такие слова, Гуго
выбежал из замка, приказал конюхам оседлать его вороную кобылу
и спустить собак и, дав им понюхать косынку, оброненную
девицей, поскакал следом за громко лающей сворой по залитому
лунным светом болоту.
Сотрапезники его некоторое время стояли молча, не уразумев
сразу, из-за чего поднялась такая суматоха. Но вот до их
отуманенного винными парами рассудка дошло, какое черное дело
будет содеяно на просторах торфяных болот. Тут все закричали:
кто требовал коня, кто пистолет, кто еще одну флягу вина.
Потом, несколько одумавшись, они всей компанией, числом в
тринадцать человек, вскочили на коней и присоединились к
погоне. Луна сияла ярко, преследователи скакали все в ряд по
тому пути, каким, по их расчетам, должна была бежать девица,
если она имела намерение добраться до отчего дома.
Проехав милю или две, они повстречали пастуха со стадом и
спросили его, не видал ли он погоню. А тот, как рассказывают,
сначала не мог вымолвить ни слова от страха, но потом все же
признался, что видел несчастную девицу, по следам коей неслись
собаки. "Но я видел и нечто другое, — присовокупил он. — Гуго
Баскервиль проскакал мимо меня на вороной кобыле, а за ним
молча гналась собака, и не дай мне боже увидеть когда-нибудь
такое исчадие ада у себя за спиной!"
Пьяные сквайры обругали пастуха и поскакали дальше. Но
вскоре мороз пробежал у них по коже, ибо они услышали топот
копыт, и вслед за тем вороная кобыла, вся в пене, пронеслась
мимо них без всадника и с брошенными поводьями. Беспутные
гуляки сбились в кучу, обуянные страхом, но все же продолжали
путь, хотя каждый из них, будь он здесь один, без товарищей, с
радостью повернул бы своего коня вспять. Они медленно
продвигались вперед и наконец увидели собак. Вся свора, издавна
славившаяся чистотой породы и свирепостью, жалобно визжала,
теснясь у спуска в глубокий овраг, некоторые собаки крадучись
отбегали в сторону, а другие, ощетинившись и сверкая глазами,
порывались пролезть в узкую расселину, что открывалась перед
ними.
Всадники остановились, как можно догадаться, гораздо более
трезвые, чем они были, пускаясь в путь. Большинство из них не
решалось сделать вперед ни шагу, но трое самых смелых или же
самых хмельных направили коней в глубь оврага. И там взорам их
открылась широкая лужайка, а на ней виднелись два больших
каменных столба, поставленные здесь еще в незапамятные времена.
Такие столбы попадаются на болотах и по сию пору. Луна ярко
освещала лужайку, посреди которой лежала несчастная девица,
скончавшаяся от страха и потери сил. Но не при виде ее
бездыханного тела и не при виде лежащего рядом тела Гуго
Баскервиля почувствовали трое бесшабашных гуляк, как волосы
зашевелились у них на голове. Нет! Над Гуго стояло мерзкое
чудовище — огромный, черной масти зверь, сходный видом с
собакой, но выше и крупнее всех собак, каких когда-либо
приходилось видеть смертному. И это чудовище у них на глазах
растерзало горло Гуго Баскервилю и, повернув к ним свою
окровавленную морду, сверкнуло горящими глазами. Тогда они
вскрикнули, обуянные страхом, и, не переставая кричать,
помчались во весь опор по болотам. Один из них, как говорят,
умер в ту же ночь, не перенеся того, чему пришлось быть
свидетелем, а двое других до конца дней своих не могли
оправиться от столь тяжкого потрясения.
Таково, дети мои, предание о собаке, причинившей с тех
самых пор столько бед нашему роду. И если я решил записать его,
то лишь в надежде на то, что знаемое меньше терзает нас ужасом,
чем недомолвки и домыслы.
Есть ли нужда отрицать, что многие в нашем роду умирали
смертью внезапной, страшной и таинственной? Так пусть же не
оставит нас провидение своей неизреченной милостью, ибо оно не
станет поражать невинных, рожденных после третьего и четвертого
колена, коим грозит отмщение, как сказано в Евангелии. И сему
провидению препоручаю я вас, дети мои, и заклинаю:
остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла
властвуют безраздельно.
(Написано рукой Гуго Баскервиля для сыновей Роджера и
Джона, и приказываю им держать все сие в тайне от сестры их,
Элизабет)".
Прочитав это странное повествование, доктор Мортимер
сдвинул очки на лоб и уставился на мистера Шерлока Холмса. Тот
зевнул и бросил окурок в камин.
— Ну и что же? — сказал он.
— По-вашему, это неинтересно?
— Интересно для любителей сказок.
Доктор Мортимер вынул из кармана сложенную вчетверо
газету:
— Хорошо, мистер Холмс. Теперь мы познакомим вас с более
современным материалом. Вот номер "Девонширской хроники" от
четырнадцатого июня сего года. В нем помещен короткий отчет о
фактах, установленных в связи со смертью сэра Чарльза
Баскервиля, постигшей его за несколько дней до этого.
Мой друг чуть подался вперед, и взгляд у него стал сразу
внимательным. Поправив очки, доктор Мортимер начал:
— "Скоропостижная смерть сэра Чарльза Баскервиля,
возможного кандидата от партии либералов на предстоящих
выборах, произвела очень тяжелое впечатление на весь Средний
Девоншир. Хотя сэр Чарльз сравнительно недавно обосновался в
Баскервиль-холле, своим радушием и щедростью он успел снискать
себе любовь и уважение всех, кому приходилось иметь с ним дело.
В наши дни владычества нуворишей3 приятно знать, что потомок
древнего рода, знавшего лучшие времена, смог собственными
руками нажить себе состояние и обратить его на восстановление
былого величия своего имени. Как известно, сэр Чарльз совершал
весьма прибыльные операции в Южной Африке. В противоположность
тем людям, которые не останавливаются до тех пор, пока колесо
фортуны не повернется против них, он, со свойственной ему
трезвостью ума, реализовал свои доходы и вернулся в Англию с
солидным капиталом. В Баскервиль-холле сэр Чарльз поселился
всего лишь два года назад, но слухи о различных
усовершенствованиях и планах перестройки поместья, прерванных
его смертью, успели распространиться повсюду. Будучи бездетным,
он не раз выражал намерение еще при жизни облагодетельствовать
своих земляков, и у многих из здешних жителей есть личный повод
оплакивать его безвременную кончину. О щедрых пожертвованиях
сэра Чарльза на нужды благотворительности как в местном
масштабе, так и в масштабе всего графства неоднократно
упоминалось на страницах нашей газеты.
Нельзя сказать, чтобы следствию удалось полностью выяснить
обстоятельства смерти сэра Чарльза Баскервиля, хотя оно все же
положило конец слухам, рожденным местными суеверными умами. У
нас нет никаких оснований подозревать, что смерть последовала
не от естественных причин. Сэр Чарльз был вдовец и, если можно
так выразиться, человек со странностями. Несмотря на свое
большое состояние, он жил очень скромно, и весь штат домашней
прислуги в Баскервиль-холле состоял из супружеской четы
Бэрриморов. Муж исполнял обязанности дворецкого, жена —
экономки. В своих показаниях, совпадающих с показаниями близких
друзей покойного, Бэрриморы отмечают, что здоровье сэра Чарльза
за последнее время заметно ухудшилось. По их словам, он страдал
болезнью сердца, о чем свидетельствовали резкие изменения цвета
лица, одышка и подавленное состояние духа. Доктор Джеймс
Мортимер, близкий друг и домашний врач покойного, подтвердил
это в своих показаниях.
С фактической стороны все обстояло весьма просто. Сэр
Чарльз Баскервиль имел обыкновение гулять перед сном по
знаменитой тисовой аллее Баскервиль-холла. Чета Бэрриморов
показывает, что он никогда не изменял этой привычке. Четвертого
июня сэр Чарльз объявил о своем намерении уехать на следующий
день в Лондон и приказал Бэрримору приготовить ему вещи к
отъезду, а вечером, как обычно, отправился на прогулку, во
время которой он всегда выкуривал сигару. Домой сэр Чарльз
больше не вернулся. В полночь, увидев, что дверь в холл все еще
открыта, Бэрримор встревожился, зажег фонарь и отправился на
поиски своего хозяина. В тот день было сыро, и следы сэра
Чарльза ясно виднелись в аллее. Посередине этой аллеи есть
калитка, которая ведет на торфяные болота. Судя по некоторым
данным, сэр Чарльз стоял около нее несколько минут, потом пошел
дальше... и в самом конце аллеи был обнаружен его труп.
Тут остается невыясненным одно обстоятельство. Бэрримор
показывает, что как только сэр Чарльз отошел от калитки,
характер его следов изменился — по-видимому, дальше он ступал
на цыпочках. В то время по болоту, недалеко от аллеи, проходил
