руку.
— Доктор Уотсон, как это любезно с вашей стороны! —
воскликнул он. — Вы же видите, в каком я положении, а
обстоятельства дела известны вам не хуже, чем мне. Если вы
поедете в Баскервиль-холл и поживете там со мной, я этого
никогда не забуду!
Приключения всегда таят в себе какую-то особую прелесть
для меня, а слова Холмса и живость, с которой баронет
откликнулся на его предложение, чрезвычайно мне польстили.
— Я с удовольствием поеду в Баскервиль-холл,— ответил я,
— и не пожалею потраченного времени.
— Вы будете присылать мне подробные отчеты, — сказал
Холмс. — В самый критический момент — а он неминуемо наступит
— я буду руководить вашими действиями. Думаю, что отъезд можно
назначить на субботу.
— Вас это устраивает, доктор Уотсон?
— Вполне.
— Значит, если отмены не будет, мы выезжаем в субботу
поездом десять тридцать с Паддингтонского вокзала.
Мы встали, собираясь раскланяться, как вдруг Баскервиль
вскрикнул и с торжествующим видом вытащил из-под стоявшего в
углу шкафа светло-коричневый башмак.
— Вот она, моя пропажа!
— Пусть и остальные загадки разрешатся так же просто! —
сказал Шерлок Холмс.
— Но все-таки это очень странно,— заметил доктор
Мортимер. — Я еще перед завтраком обыскал всю комнату.
— И я тоже, — сказал Баскервиль. — Обшарил все уголки.
Башмака нигде не было.
— Значит, коридорный положил его туда, пока мы
завтракали.
Послали за немцем, но он ничего не мог сказать, и
дальнейшие расспросы тоже ни к чему не привели. Таким образом,
к серии этих быстро сменяющих одна другую и явно нелепых
загадок прибавилась еще одна. Уж не говоря о трагической смерти
сэра Чарльза, перед нами протянулась цепь необъяснимых событий,
совершившихся всего лишь за два дня: письмо, составленное из
газетных вырезок, бородатый незнакомец в кэбе, пропажа сначала
нового коричневого башмака, потом старого черного и теперь
появление коричневого.
По дороге на Бейкер-стрит Холмс сидел в кэбе молча и, судя
по его нахмуренным бровям и напряженному взгляду, так же, как и
я, пытался привести в единую систему все эти странные и,
казалось бы, не связанные один с другим факты. Весь остальной
день и вечер он провел у себя в кабинете, погруженный в густые
клубы табачного дыма и в размышления.
Перед самым обедом нам подали две телеграммы. Первая
гласила:
"Только что сообщил Бэрримор дома Баскервиль".
Вторая:
"Обошел двадцать три гостиницы сожалению изрезанной
страницы "Таймса" не нашел. Картрайт".
— Вот и оборвались сразу две нити, Уотсон. Нет ничего
лучше таких дел, где все словно сговорились против тебя.
Тогда-то и начинаешь входить в азарт. Ну что ж, пойдем по
третьему следу.
— У вас еще есть в запасе кэбмен, который вез этого
незнакомца.
— Совершенно верно. Я запросил его фамилию и адрес в
Регистрационной конторе и не удивлюсь, если сейчас мы получим
ответ на мой вопрос.
Задребезжавший звонок возвестил о том, что даже превзошло
все ожидания Холмса, ибо в дверях кабинета появился рослый
детина — по-видимому, не кто иной, как сам кэбмен.
— Мне сказали в конторе, что вот по этому адресу
справлялись о номере две тысячи семьсот четыре, — начал он. —
Я уже седьмой год езжу и никогда никаких жалоб не слыхал. Дай,
думаю, сам зайду, пусть мне в глаза скажут, в чем таком я
провинился.
— Вы ни в чем не провинились, любезнейший, — сказал
Холмс. — Наоборот, я заплачу вам полсоверена, только ответьте
мне прямо на мой вопрос.
— Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь! —
ухмыльнулся кэбмен. — А что вам угодно, сэр?
— Прежде всего вашу фамилию и адрес на случай если вы мне
опять понадобитесь.
— Джон Клейтон, проживаю в Бороу, Тарпи-стрит, номер три.
Кэб стоит в Шипли-Ярд, около вокзала Ватерлоо.
Шерлок Холмс записал все это.
— А теперь, Клейтон, расскажите мне про вашего седока,
который наблюдал за этим домом сегодня в десять часов утра, а
потом выслеживал двух джентльменов на Риджент-стрит.
Кэбмен с удивлением воззрился на Холмса и, по-видимому,
несколько оробел.
— Что ж вам рассказать, когда вы сами не хуже меня все
знаете! — ответил он. — Мой седок сказал мне, что он сыщик, и
не велел болтать об этом.
— Ну так вот, любезнейший, тут дело серьезное, и если вы
станете скрывать что-нибудь от меня, то можете оказаться в
очень неприятном положении. Значит, он назвался сыщиком?
— Да, сэр.
— А когда он заявил вам об этом?
— Когда расплачивался.
— А еще что-нибудь он говорил?
— Сказал свою фамилию.
— Холмс бросил на меня победоносный взгляд.
— Свою фамилию? Весьма неосторожно с его стороны! Так как
же его зовут?
— Его зовут, — сказал кэбмен, — мистер Шерлок Холмс.
Ответ кэбмена буквально сразил моего друга. В жизни своей
я не видел у него такого ошеломленного выражения лица. Минуты
две он не мог вымолвить ни слова, потом громко расхохотался.
—Удар, Уотсон! Меткий удар!—сказал он.—Рапира в руках
противника, который не уступает мне ни в быстроте, ни в
точности. На сей раз он обвел меня вокруг пальца. Значит, его
зовут Шерлок Холмс, а?
— Да, сэр, он сам так сказал.
— Блистательно! Теперь расскажите мне, где вы взяли этого
седока и что было дальше.
— Он кликнул меня в половине десятого утра на
Трафальгар-сквер. Говорит: "Я сыщик", и посулил мне две гинеи,
если я буду в точности исполнять его приказания и ни о чем не
стану расспрашивать. Ну что ж, от таких денег не отказываются.
Я подвез его к отелю "Нортумберленд" и остановился там. Потом
оттуда вышли двое джентльменов, кликнули кэб с биржи и поехали
куда-то сюда, на вашу улицу.
— Вот к этому самому дому,—сказал Холмс.
— Может быть. Это уж моего седока надо спрашивать, ему
лучше знать. Он велел мне остановиться примерно посередине
квартала, и мы прождали там еще часа полтора. Потом те двое
джентльменов прошли мимо нас, и мы двинулись за ними по
Бейкер-стрит, свернули на...
— Это я знаю, — сказал Холмс.
— А как выехали на Риджент-стрит, он поднял верхнее
окошечко и крикнул: "Гоните к вокзалу Ватерлоо!" Я стеганул
свою кобылу, и через десять минут мы были на месте. Тут он дал
мне две гинеи — не надул! — и пошел к вокзалу. А напоследок
обернулся и говорит: "Вам, верно, любопытно знать, кого вы
возили? Шерлока Холмса". Вот как это все было.
— Так, понимаю. И больше вы его не видели?
— Нет, больше не видел.
— А теперь опишите мне наружность этого мистера Шерлока
Холмса. Кэбмен почесал в затылке:
— Не так-то это легко. Лет ему будет примерно под сорок,
роста среднего, ниже вас дюйма на два, сэр. Одет чисто, борода
черная, лопатой, а лицо бледное. Больше, пожалуй, ничего не
смогу вам сказать.
— Цвет глаз какой?
— Вот не приметил...
— Больше ничего не запомнили?
— Ничего, сэр.
— Ну хорошо. Вот ваши полсоверена. А другую половину
получите, если разузнаете об этом человеке что-нибудь еще.
Всего хорошего.
— Доброго здоровья, сэр. Благодарю вас.
Джон Клейтон вышел посмеиваясь, а Холмс пожал плечами и с
разочарованной улыбкой повернулся ко мне.
— Третья нить тоже не выдержала, — сказал он. — Теперь
будьте добры начинать все с самого начала. Вот хитрая бестия!
Узнал номер нашего дома, узнал, что сэр Генри Баскервиль поехал
сюда за советом, углядел меня па Риджент-стрит, сообразил, что
номер кэба взят на заметку и что кэбмена разыщут, и решил
поиздеваться надо мной. Попомните мое слово, Уотсон, на сей раз
мы имеем дело с достойным противником. Я потерпел поражение в
Лондоне. Будем надеяться, что вы отыграетесь в Девоншире. И
все-таки меня это очень беспокоит.
— Что?
— Да ваша поездка. Дело очень нехорошее, Уотсон.
Нехорошее и опасное. И чем больше я о нем думаю, тем меньше и
меньше Оно мне нравится. Смейтесь, друг мой, смейтесь, но я
буду очень рад, если вы вернетесь на Бейкер-стрит здравым и
невредимым.
Глава VI. БАСКЕРВИЛЬ-ХОЛЛ
Сэр Генри Баскервиль и доктор Мортимер закончили все свои
дела к назначенному дню, мы отправились, как и было условленно,
в Девоншир. Провожая меня на вокзал, Шерлок Холмс всю дорогу
давал мне напутственные указания и советы.
— Я не стану говорить вам, кого я подозреваю и какие
строю догадки, Уотсон, чтобы у вас не создалось предвзятого
мнения, — сказал он. — Мне нужны факты, изложенные
подробнейшим образом, а уж сопоставлять их я буду сам.
— Что же вас интересует? — спросил я.
— Все, что так или иначе касается этого дела, в
особенности отношения между молодым Баскервилем и его соседями,
а если узнаете что-нибудь новое о смерти сэра Чарльза, то
отметьте и это. За последние дни я навел кое-какие справки, но,
к сожалению, результатами похвалиться не могу. Мне удалось
выяснить только одно: ближайший наследник, мистер Джеймс
Десмонд, действительно прекрасный человек весьма почтенного
возраста, так что это не его козни. Думаю, что мы смело можем
не заниматься им в дальнейшем. Значит, остаются только те люди,
которые составят непосредственное окружение сэра Генри
Баскервиля.
— А не лучше ли сразу же отделаться от четы Бэрриморов?
— Ни в коем случае! Более грубую ошибку трудно совершить.
Если они ни в чем не виноваты, это будет жестокой
несправедливостью, а если виноваты, тогда их после не
доищешься. Нет, нет! Пусть так и остаются на подозрении. Потом,
если не ошибаюсь, там есть конюх, двое фермеров, наш друг
доктор Мортимер, по-видимому, человек безупречной честности, и
его жена, о которой нам ничего не известно. Не забудьте и
натуралиста Стэплтона с сестрой — как говорят, весьма
привлекательной молодой особой. Дальше идут мистер Френкленд из
Лефтер-холла—тоже личность неизвестная, и двое-трое других
соседей. Вот люди, которые должны находиться под вашим
наблюдением.
— Постараюсь не осрамиться.
— Оружие вы взяли?
— Да, думаю, это будет не лишним.
— Безусловно. Держите револьвер при себе и днем и ночью и
не ослабляйте бдительности ни на секунду.
Наши друзья уже успели запастись билетами первого класса и
ждали нас на платформе.
— Нет, ничего нового, — сказал доктор Мортимер, отвечая
на вопрос моего друга. — Могу только поклясться, что последние
два дня слежки за нами не было. Мы все время об этом помнили, и
от нашего внимания никто бы не ускользнул.
— Надеюсь, вы были неразлучны эти дни?
— Да, за исключением вчерашнего. У меня так уж заведено
— по приезде в город посвящать один день целиком развлечениям,
и вчера я был в музее Хирургического колледжа.
— А я пошел в парк посмотреть на гуляющих, — сказал
Баскервиль. — И все обошлось благополучно.
— Тем не менее это было неблагоразумно с вашей стороны,
— сказал Холмс нахмурившись и покачал головой. — Я вас прошу,
сэр Генри, не выходите без провожатых, иначе вам не миновать
беды. Вы нашли другой башмак?
— Нет, сэр, он исчез бесследно.
— Вот как? Любопытно! Ну, всего вам хорошего, — добавил
он, когда поезд тронулся. — Сэр Генри! Помните наставление из
странной легенды, которую нам читал доктор Мортимер, и
остерегайтесь выходить на торфяные болота ночью, когда злые
силы властвуют безраздельно.
Я выглянул из окна и увидел вдали высокую, худощавую
фигуру Холмса, который неподвижно стоял на платформе и смотрел
вслед удаляющемуся поезду.
Мы двигались быстро, и я чувствовал себя как нельзя лучше.
Я присматривался к моим спутникам и забавлялся спаниелем
доктора Мортимера. Через каких-нибудь два-три часа земля вдоль
полотна сменила бурый оттенок на красный, кирпич уступил место
граниту, а разгороженные пышные луга, на которых рыжие коровы
пощипывали сочную траву, свидетельствовали о том, что климат в
этих местах, при всей влажности воздуха, значительно лучше, чем
на востоке.
Молодой Баскервиль не отходил от окна и радостно
вскрикивал при виде родных девонширских пейзажей.
— Где только мне не пришлось побывать с тех пор, как я
уехал отсюда, доктор Уотсон! — сказал он. — И все-таки эти
места ни с чем не сравнишь.
— Покажите нам такого девонширца, который не восхищался
бы своим Девонширом.
— Тут дело не только в самом Девоншире, но и в людях,
которые его населяют, — сказал доктор Мортимер. — Одного
взгляда на круглый череп нашего друга достаточно, чтобы
обнаружить в нем представителя кельтской7 расы, с ее
восторженностью, с ее склонностью к сильным чувствам. У
покойного сэра Чарльза было совершенно редкостное строение
черепа — наполовину галльское, наполовину иберийское. Сэр
Генри, а ведь вы, кажется, с детства не видели
Баскервиль-холла?
— Я его никогда не видел, потому что мы жили в маленьком
коттедже на южном побережье. Когда отец умер, мне шел
тринадцатый год, и я сразу же уехал к нашим друзьям в Америку.
Эти места для меня почти так же новы, как и для доктора
Уотсона, и я просто не дождусь, когда наконец появятся торфяные
болота.
— Вот как! В таком случае ваше желание исполнилось —
можете любоваться ими, — сказал доктор Мортимер, показывая в
окно.
Вдали за зелеными квадратами пастбищ и волнистой кромкой
леса, словно фантастическое видение, возникшее во сне,
показался унылый серый холм с зазубренной вершиной. Баскервиль
смотрел туда не отрываясь, и эти жадные взгляды говорили о том,
как много значит для него первое знакомство с суровым краем,
где люди, близкие ему по крови, владычествовали так долго и
оставили после себя такой глубокий след. Этот молодой человек в
спортивном костюме и с явным американским акцентом сидел рядом
со мной в прозаическом железнодорожном вагоне, и все же, глядя
на его смуглое выразительное лицо, я чувствовал в нем истого
потомка тех неукротимых и властных людей. Густые брови, тонкие
ноздри и большие карие глаза свидетельствовали о гордости,
отваге и силе. Если неприветливые торфяные болота поставят нас
лицом к лицу с трудной и опасной задачей, то ради такого
человека можно пойти на многое, ибо он смело разделит с тобой
любой риск.
Поезд остановился у маленькой, захолустной станции, и мы
вышли из вагона. За низким белым забором стояла коляска,
запряженная парой невысоких, коренастых лошадок. Наш приезд,
очевидно, был здесь большим событием, так как и сам начальник
станции н носильщики — все окружили нас, предлагая свою
помощь. Это было милое деревенское местечко, но, к своему
удивлению, я увидел у выхода с платформы двух солдат в темных
мундирах, которые стояли, опираясь на карабины, и пристально
смотрели на нас. Кучер, нескладный малый с угловатыми чертами
лица, снял шапку, приветствуя сэра Генри Баскервиля, и через
несколько минут мы уже быстро катили по широкой белой дороге.
По обе ее стороны поднимались зеленые склоны пастбищ, домики с
остроконечными крышами выглядывали из густой листвы, но
впереди, за пределами этого мирного, залитого солнцем края,
темнея на горизонте вечернего неба, вырисовывалась сумрачная
линия торфяных болот, прерываемая острыми вершинами зловещих
холмов.
Наша коляска свернула на боковую дорогу, и мы начали
подниматься вверх по глубоким колеям, проложенным столетия
назад между высокими насыпями, на которых росли мясистые хвощи
и влажный мох. Отливающий бронзой папоротник и листья ежевики
поблескивали в лучах заходящего солнца. Продолжая подъем, мы
проехали по узкому каменному мосту через бурную речку, которая
быстро неслась между серыми валунами, обдавая их пеной. И
дорога и речка вились по долине, густо заросшей дубняком и
соснами.
На каждом повороте Баскервиль восторженно вскрикивал, с
любопытством оглядываясь по сторонам, и закидывал нас
бесчисленными вопросами. На его взгляд, все здесь было
прекрасно, но я не мог отделаться от грусти, которую навевали
на меня эти пастбища и взгорья, явно носившие следы осени.
Желтые листья слетали на землю и, порхая, ковром устилали
тропинки. Стук колес нашего экипажа постепенно замер, потонул в
густом слое гниющей травы. "Печальные дары бросает природа под
ноги новому владельцу Баскервиль-холла1" — подумал я.
— Смотрите! — вдруг крикнул доктор Мортимер. — Что это?
Перед нами поднималось крутое взгорье, поросшее вереском,
— первый предвестник близости торфяных болот. На вершине этого
взгорья, словно конная статуя на пьедестале, четко
вырисовывался верховой с винтовкой наготове. Он наблюдал за
дорогой, по которой мы ехали.
— Перкинс, что это значит? — спросил доктор Мортимер.
Наш возница повернулся на козлах:
— Из принстаунской тюрьмы убежал арестант, сэр. Вот уже
третий день, как его разыскивают. Выставили сторожевых на всех
дорогах, на всех станциях, да пока все без толку. Здешний народ
очень этим недоволен, сэр.
— Почему? Ведь тому, кто наведет на след, полагается пять
фунтов.
— Так-то оно так, сэр, да только на пять фунтов надежды
мало, а вот что он горло тебе перережет, это вернее. Такой
человек ни перед чем не остановится, это не какой-нибудь мелкий
воришка.
— Кто же он?
— Селден, который совершил убийство в Ноттинг-хилле.
Я хорошо помнил дело Селдена, потому что в свое время
Шерлок Холмс занимался им, заинтересовавшись жестокостью, с
которой было совершено убийство, и печатью бесцельного
зверства, отмечавшей все действия этого изверга. Преступление
было настолько чудовищно, что у судей зародилось сомнение в
здравости рассудка Селдена, и поэтому смертную казнь ему
заменили тюрьмой.
Коляска поднялась на взгорье, и перед нами раскинулись
огромные просторы торфяных болот с видневшимися на них кое-где
долменами8 из обломков скал и каменными столбами. Холодный
ветер, налетевший оттуда, пронизал нас до костей. Где-то там,
на унылой глади этих болот, дьявол в образе человеческом, точно
дикий зверь, отлеживался в норе, лелея в сердце ненависть к
людям, которые изгнали его из своего общества. Лишь этого не
хватало, чтобы усугубить то мрачное, что таилось в голой
пустыне, расстилавшейся перед нами, в порывистом ветре и
темнеющем небе. Даже Баскервиль умолк и плотнее запахнул на
себе пальто.
Плодородные места остались позади и ниже нас. Мы
оглянулись — лучи заходящего солнца превращали бегущие ручейки
в золотые ленты, горели на поднятой плугом земле и густой чаще
кустарника. Дорога, пересекающая красновато-оливковые перевалы
с огромными валунами, становилась все запущеннее и суровее.
Время от времени перед нами вырастали обнесенные каменными
оградами коттеджи, скупые очертания которых не были скрашены
даже плющом. А потом глазам нашим предстала похожая на глубокую
чашу долина с чахлыми дубами и соснами, искореженными и
погнутыми ветром, бушующим здесь спокон веков. Над деревьями
поднимались две высокие, узкие башни. Наш возница показал на
них кнутом.
— Баскервиль-холл, — сказал он.
Хозяин поместья встал в коляске во весь рост — щеки у
него раскраснелись, в глазах вспыхнул огонь. Через несколько
минут мы подъехали к узорным чугунным воротам с двумя
обомшелыми колоннами, которые увенчивались кабаньими головами
— гербом Баскервилей. Каменный домик привратника был ветхий, с
обнажившимися стропилами, но перед ним стояло новое, еще не
законченное строение — первый плод, принесенный
южноафриканским золотом сэра Чарльза.
За воротами шли два ряда высоких старых деревьев; их ветви
смыкались сумрачным сводом у нес над головой. Стук колес снова
потонул в шорохе листьев. Баскервиль содрогнулся, глядя в
длинный темный прогал аллеи, в конце которого виднелись
призрачные очертания дома.
— Это случилось здесь? — тихо спросил он.
— Нет, нет, в тисовой аллее, она с другой стороны.
Молодой наследник бросил вокруг себя хмурый взгляд.
— Меня нисколько не удивляет, что, живя здесь, дядя все
время ждал какой-то беды, — сказал он. — Тут кого угодно
возьмет страх. Подождите, не пройдет и полугода, как я проведу
сюда электричество, и вы не узнаете этих мест! У входа будут
гореть фонари Эдисона и Свана9 по тысяче свечей каждый.
За аллеей открывался широкий газон, и, обогнув его, мы
подъехали к дому. В сумерках я мог разглядеть лишь массивный
фасад и террасу. Все было сплошь увито плющом, оставлявшим
открытыми только оконные амбразуры да овалы гербов. Две
старинные зубчатые башни с бойницами поднимались над этой
частью здания. Справа и слева к ним примыкали два крыла из
черного гранита, позднейшей пристройки. Сквозь окна со
множеством переплетов на газон лился неяркий свет, над крутой
остроконечной крышей с высокими трубами вставал столб темного
дыма.
— Добро пожаловать, сэр Генри! Добро пожаловать в
Баскервиль-холл!
Высокий человек выступил из тени, падавшей от террасы, и
открыл дверцу коляски. В освещенных дверях холла показался
силуэт женщины. Она тоже подошла к нам и помогла мужчине снять
наши чемоданы.
— Сэр Генри, вы не будете возражать, если я поеду прямо
домой? — сказал доктор Мортимер. — Меня ждет жена.
— Останьтесь, пообедайте с нами!
— Нет, право, не могу. Дел, вероятно, тоже много
накопилось. Я бы с удовольствием сам показал вам дом, но
Бэрримор сделает это лучше меня — он прекрасный гид. Всего
хорошего! И помните: когда бы я вам ни понадобился, днем или
ночью, не стесняйтесь посылать за мной.
Стук колес постепенно замер в глубине аллеи; тяжелая дверь
захлопнулась за нами.
Холл, в котором мы очутились, был очень красив —
просторный, высокий, с массивными стропилами из потемневшего от
времени дуба. В старинном камине с чугунной решеткой для дров
потрескивали и шипели поленья. Продрогнув после долгой езды, мы
с сэром Генри протянули руки к огню. Потом стали разглядывать
дубовую обшивку холла, высокое, узкое окно с цветными стеклами,
оленьи головы и гербы на стенах, смутно видневшиеся в неярком
свете люстры.
— Я именно так и представлял себе все это, — сказал сэр
ведь мои предки жили в этом самом доме в течение пяти веков!
Как вспомнишь об этом, так невольно настраиваешься на
торжественный лад.
Его смуглое лицо горело ребяческим восторгом. Он стоял в
круге света, падавшего от люстры, а длинные тени ложились по
стенам и черным пологом сгущались над ним.
Бэрримор разнес наши чемоданы по комнатам и, вернувшись,
почтительно склонился перед нами, как и подобало хорошо
вышколенному слуге. Наружность у него была незаурядная —
высокий, представительный, с окладистой черной бородой,
оттенявшей бледное благообразное лицо.
— Прикажете подавать обед, сэр?
— А готово?
— Через несколько минут, сэр. Горячая вода у вас в
комнатах. Мы с женой будем счастливы, сэр Генри, остаться здесь
на первых порах, но ведь при новых порядках вам потребуется
большой штат.
— При каких новых порядках?
— Я хочу сказать, что сэр Чарльз вел уединенный образ
жизни и мы вдвоем вполне могли обслужить его, а вы, сэр,
вероятно, будете жить более широко, и вам придется налаживать
все по-новому.
— Значит, вы с женой хотите получить расчет?
— Если только это не причинит вам каких-либо неудобств,
сэр.
— Но ведь ваши предки в течение нескольких поколений жили
в Баскервиль-холле. Мне бы очень не хотелось с первых же своих
шагов здесь порывать старые семейные связи.
Я подметил следы волнения на бледном лице дворецкого.
— Нам с женой это тоже не легко, сэр. Но, сказать вам
правду, мы были очень привязаны к сэру Чарльзу и до сих пор
никак не оправимся после его смерти. Нам тяжело здесь
оставаться. Мы уже не можем чувствовать себя в
Баскервиль-холле, как прежде.
— Что же вы собираетесь предпринять?
— Я надеюсь, сэр, что нам удастся наладить какое-нибудь
дело. Ведь сэр Чарльз не оставил нас своей щедростью... А
теперь разрешите показать вам ваши комнаты.
Верх старинного холла был обведен галереей с перилами, на
которую вела двухпролетная лестница. Оттуда вдоль всего здания
тянулись два длинных коридора, куда выходили все спальни. Моя
была в одном крыле со спальней Баскервиля, почти дверь в дверь.
Эти комнаты оказались более современными, чем центральная часть
дома, а светлые обои и множество зажженных свечей сразу же
смягчили тяжелое впечатление, которое создалось у меня по
приезде в Баскервиль-холл.
Однако столовая в нижнем этаже поразила нас своим
сумрачным видом. Это была длинная комната с помостом для
хозяйского стола, отделенным одной ступенькой от той ее части,
где полагалось сидеть лицам низшего звания. В дальнем конце
были хоры для менестрелей. Высоко у нас над головой чернели
огромные балки, за которыми виднелся закопченный потолок. Очень
может быть, что пылающие факелы, красочность и буйное веселье
стародавних пиров смягчали мрачность этой комнаты, но сейчас,
когда в ней под единственной лампой с абажуром сидели два
джентльмена, одетые во все черное, их голоса звучали
приглушенно, и настроение у них было несколько пониженное.
Длинная вереница предков в самых разнообразных костюмах —
начиная с вельможи эпохи королевы Елизаветы и кончая щеголем
времен Регентства — взирали на нас со стен, удручая своим
молчанием. Разговор за столом как-то не клеился, и я
почувствовал облегчение, когда, закончив обед, мы перешли
курить в бильярдную — комнату вполне современную.
— Что и говорить, обстановка не из веселых, — сказал сэр
Генри. — Ко всему этому, конечно, можно притерпеться, но
сейчас я чувствую себя не в своей тарелке. Неудивительно, что
мой дядюшка нервничал, живя один в таком доме. Ну что ж,
давайте, пожалуй, разойдемся. Может быть, утром нам покажется
здесь не так уж уныло.
Прежде чем лечь спать, я открыл штору и посмотрел в окно.
Оно выходило на газон перед парадной дверью. За газоном,
раскачиваясь на ветру, стонали высокие деревья. В просвете
между быстро бегущими облаками проглянул месяц. В его холодном
сиянии за деревьями виднелась неровная гряда скал и длинная
линия мрачных болот. Я задернул штору, убедившись, что
последнее мое впечатление от Баскервиль-холла ничуть не
противоречит первому.
Но оно оказалось не последним. Несмотря на усталость, я
все-таки не мог заснуть и, ворочаясь с боку на бок, тщетно
призывал к себе сон. Где-то далеко часы отбивали каждые
пятнадцать минут, и больше ничего не нарушало мертвой тишины,
царившей в доме. И вдруг в глухую полночь моего слуха коснулся
совершенно явственный звук, в природе которого сомневаться не
приходилось. Это были рыдания, приглушенные, судорожные
всхлипывания женщины, чье сердце разрывалось от горя. Я
приподнялся на кровати и стал напряженно вслушиваться. Плач
раздавался где-то близко, в самом доме. Я прождал с полчаса,
насторожившись всем своим существом, но не услышал больше
ничего, кроме боя часов и шороха плюща, увивающего стены.
Глава VII. СТЭПЛТОНЫ ИЗ МЕРРИПИТ-ХАУС
Свежая прелесть утра стерла из нашей памяти гнетущее
впечатление, которое осталось у нас обоих после первого
знакомства с Баскервиль-холлом. Когда мы с сэром Генри сели
завтракать, яркий солнечный свет уже лился в узкие окна с
цветными гербами на стеклах, разбрасывая по полу пестрые блики.
Темная дубовая обшивка отливала бронзой в золотых лучах, и
теперь нам трудно было представить, что всего лишь накануне
вечером эта комната навевала на нас такое уныние.
— Дом тут ни при чем, мы, вероятно, сами во всем
виноваты, — сказал баронет. — Устали с дороги, прозябли, вот
нам и представилось все в мрачном свете. А за ночь мы
отдохнули, чувствуем себя прекрасно, и вокруг тоже повеселело.
— Однако нельзя приписывать все только нашему
настроению,— ответил я.— Скажите мне, например, неужели вы не
слышали среди ночи чей-то плач, по-моему, женский?
— А вы знаете, мне тоже почудилось что-то подобное сквозь
дремоту. Я долго прислушивался и потом ре шил, что это было во
сне.
— Нет, я совершенно ясно все слышал и уверен, что плакала
женщина.
— Надо сейчас же поговорить с Бэрримором.
Он вызвал дворецкого звонком и обратился к нему за
разъяснениями. Мне показалось, что бледное лицо Бэрримора
побледнело еще больше, когда он услышал вопрос хозяина.
— В доме всего две женщины, сэр Генри, — ответил
Бэрримор. — Одна из них судомойка, которая спит в другом
крыле, вторая — моя жена, но я уверяю вас, что она не плакала.
И все же он сказал нам неправду, потому что после завтрака
мне пришлось столкнуться с миссис Бэрримор в коридоре, на ярком
свету. Я увидел высокую, очень спокойно державшуюся женщину с
крупными чертами лица и со строго сжатыми губами. Но глаза —
