— А заодно и удивить?
— Да, вы правы.
— Но, уверяю вас, друг мои, удивились не вы один Я и не
подозревал, что вам удалось найти мое временное пристанище, и
никак не думал застать вас здесь. Это выяснилось всего лишь за
двадцать шагов до пещеры.
— Вы узнали мои следы?
— Нет, Уотсон! Боюсь, что это непосильная задача —
различить ваши следы среди множества других, которые существуют
на свете. Если же в будущем вы захотите как-нибудь провести
меня, то советую вам сначала переменить табачный магазин, ибо
стоит только мне увидеть папиросу с маркой "Бредли.
Оксфорд-стрит", как я сразу же догадаюсь, что мой друг Уотсон
находится где-то поблизости. Вон он, ваш окурок, валяется около
тропинки. Вы, вероятно, бросили его в ту минуту, когда решили
взять приступом мое пустое жилье?
— Совершенно верно.
— Так я и думал... И, зная ваш дотошный характер,
догадался, что вы устроили в пещере засаду и ждете возвращения
ее обитателя, держа револьвер наготове. Так вы в самом деле
приняли меня за преступника?
— Я не знал, кто вы такой, но решил выяснить
— Великолепно, Уотсон! А как вам удалось отыскать мое
жилье? Вы, вероятно, увидели меня во время погони за
каторжником, когда я по собственной оплошности позволил луне
светить мне в спину?
— Да, я вас увидел тогда.
— И стали обыскивать все пещеры подряд, пока не
наткнулись на эту?
— Нет, меня навел на след ваш мальчишка — за ним тут
кое-кто наблюдает.
— А! Старый джентльмен с подзорной трубой! Я видел, как
солнце поблескивает на ее линзе, и сначала не мог догадаться,
что это за штука. — Он встал и заглянул в пещеру. — Ага,
Картрайт уже побывал здесь. Что это за бумажка? Так вы ездили в
Кумби-Треси?
— Да.
— Повидаться с миссис Лаурой Лайонс?
— Совершенно верно.
— Прекрасно! В своих розысках мы с вами, очевидно,
двигались по параллельным линиям. Что ж, теперь надо поделиться
добытыми сведениями, и тогда у нас будет более или менее ясное
представление об этом деле.
— Я страшно рад, что вы здесь! У меня уже нервы начали
сдавать под бременем всех этих тайн и ответственности, которая
лежала на мне. Но как вы сюда попали и что вы здесь делаете? А
я-то думал, что Холмс сидит на Бейкер-стрит и трудится над
делом о шантаже!
— Я хотел, чтобы вы именно так и думали.
— Значит, вы пользуетесь моей помощью и в то же время не
доверяете мне! — рассердился я. — Это незаслуженно, Холмс!
— Друг мой, и в теперешнем деле и во многих других ваша
помощь была для меня бесценна. Если вам кажется, что я вас
как-то надул, умоляю, не сердитесь! Откровенно говоря, я пошел
на это отчасти ради вас же самих. Я чувствовал, что вы
подвергаетесь опасности, и приехал сюда лично расследовать это
дело. Если б я был вместе с сэром Генри и с вами, моя точка
зрения ничем не отличалась бы от вашей, да и противники наши
были бы начеку. Приезд в Баскервиль-холл меня очень связал бы,
а так я мог действовать совершенно свободно, оставаясь за
кулисами и готовясь выступить на сцену в самую критическую
минуту.
— Но зачем вам понадобилось скрываться и от меня?
— Если б вы знали, что я здесь, это ничему бы на помогло
и, может быть, даже кончилось моим разоблачением. Вам, наверно,
захотелось бы рассказать мне что-нибудь или же вы, по
свойственной вам доброте, вдруг вздумали бы обставлять меня
здесь удобствами. Зачем подвергаться ненужному риску? Я привез
с собой Картрайта — помните мальчугана из Рассыльной конторы?
— и он великолепно обслуживает меня. А вы знаете мои скромные
требования: кусок хлеба, чистый воротничок, что еще человеку
нужно? Кроме того, Картрайт — это лишняя пара глаз и лишняя
пара ног, весьма быстрых. То и другое оказалось для меня просто
кладом.
— Значит, все мои отчеты писались впустую! — сказал я
дрогнувшим голосом, вспомнив, сколько труда и гордости этим
трудом было вложено в них.
Холмс вынул из кармана пачку писем:
— Вот ваши отчеты, друг мой, изученные самым тщательным
образом, в чем вы можете не сомневаться. Я так хорошо все
устроил, что они попадали ко мне с опозданием только на один
день. Примите мои горячие поздравления. Упорство и
наблюдательность, которые вы проявили в таком необычайно
трудном деле, выше всякой похвалы.
Я все еще никак не мог примириться с тем, что меня так
ловко провели, но теплые слова Холмса рассеяли мою досаду.
Кроме того, в глубине души я чувство вал правоту моего друга и
признавал, что в интересах дела мне не следовало знать о его
появлении в здешних местах.
— Ну, то-то же! — сказал он, глядя на мое просветлевшее
лицо. — А теперь расскажите мне о своем визите к миссис Лауре
Лайонс. Я сразу догадался, к кому вы поехали, ибо теперь мне
уже ясно, что это единственный человек в Кумби-Треси, от
которого мы можем кое-чего добиться. Откровенно говоря, если б
вы не по бывали там сегодня, я, по всей вероятности, отправился
бы к ней завтра сам.
Солнце уже спряталось, над болотами сгустились сумерки. В
воздухе сразу похолодало, и мы перешли в пещеру. И там, сидя в
полутьме рядом с Холмсом, я рассказал ему о своем разговоре с
миссис Лайонс. Он так заинтересовался им, что многое мне
пришлось повторять по два раза.
— Это все очень важно,— сказал Холмс, когда я кончил. —
Дело чрезвычайно сложное, и в нем был один пробел, который до
сих пор мне никак не удавалось заполнить. Вы, вероятно, знаете,
что Стэплтон в большой дружбе с миссис Лайонс?
— Нет, о дружбе я ничего не слыхал.
— Это факт. Они встречаются, обмениваются письмами —
вообще между ними полное согласие, что дает нам крупный козырь
в руки. Если б пустить этот козырь в ход, чтобы воздействовать
на его жену...
— Его жену?
— Теперь я поделюсь кое-чем с вами в обмен на ваши
открытия. Женщина, которую он выдает здесь за мисс Стэплтон, на
самом деле его жена.
— Боже мой, Холмс! Вы уверены в этом? Тогда как же он
допустил, чтобы сэр Генри влюбился в нее?
— Романтические чувства сэра Генри грозят бедой только
самому сэру Генри. Как вы заметили, Стэплтон всячески оберегает
ее от ухаживаний баронета. Повторяю, эта леди не сестра, а жена
Стэплтона.
— Но зачем понадобились такие хитросплетения?
— А вот зачем: Стэплтон предвидел, что она будет гораздо
полезнее ему в роли свободной женщины.
Все мои неясные подозрения, вс° подсказанное чутьем вдруг
выплыло наружу и сомкнулось вокруг натуралиста. От этого
спокойного, бесцветного человека в соломенной шляпе и с сачком
для ловли бабочек веяло чем-то грозным. Выдержка и терпение,
сопряженное с хитростью, на губах улыбка, а в сердце черная
злоба...
— Значит, это и есть наш противник? Значит, он и
выслеживал нас в Лондоне?
— Да, так я разгадал эту загадку.
— А предостережение... Его прислала она?
— Совершенно верно.
Из мрака, в котором я так долго блуждал, выступили
наполовину увиденные, наполовину угаданные мною очертания
чудовищного злодейства.
— Неужели это верно, Холмс? Откуда вы узнали, что она его
жена?
— В первую свою встречу с вами Стэплтон настолько
увлекся, что поведал вам часть своей биографии, о чем,
вероятно, не перестает жалеть до сих пор. У него действительно
была школа на севере Англии. А ведь отыскать учителя — самое
простое дело. На этот предмет существуют школьные агентства,
которые дадут вам сведения о любом лице, связанном с этой
профессией. Я навел справки и вскоре узнал, что действительно в
одной школе разыгрались очень неприятные события и что директор
ее — фамилия у него была другая — скрылся вместе с женой. Все
их приметы совпадали в точности. А когда мне стало известно его
увлечение энтомологией15, тут уж я совсем перестал сомневаться.
Тьма, окутывавшая меня, мало-помалу начинала редеть, но
многое еще оставалось в тени
— Если эта женщина его жена, то при чем тут миссис Лаура
Лайонс? — спросил я.
— Это один из пунктов, на который вы сами пролили
некоторый свет. После вашей поездки в Кумби-Треси многое стало
ясным. Я, например, не знал, что миссис Лайонс хочет развестись
с мужем. Она, вероятно, рассчитывает на брак со Стэплтоном —
ведь ей невдомек, что он женат.
— А когда она узнает правдуг
— Тогда эта леди может оказаться весьма полезной для нас.
Нам обоим нужно завтра же повидать ее. А теперь, Уотсон, как вы
думаете, не пора ли вам вернуться к своим обязанностям? Ваше
место в Баскервиль-холле.
Последние красные отблески заката погасли на западе, и на
болота спустилась ночь. В лиловатом небе слабо мерцали редкие
звезды.
— Еще один, последний, вопрос, Холмс, — сказал я,
вставая. — Нам нечего скрывать друг от друга. Что все это
значит? К чему он ведет?
Холмс ответил мне глухим голосом:
— К убийству, Уотсон... хладнокровно обдуманному
убийству. Не допытывайтесь с подробностях. Стэплтон затягивает
в свои сети сэра Генри, а я затягиваю его самого. Он почти у
меня в руках, с вашей помощью. Теперь нам угрожает только одна
опасность —
он может нанести удар первым. Еще день, самое большее два,
и у меня все будет готово, а до тех пор берегите сэра Генри,
как любящая мать бережет больного ребенка. Ваше отсутствие
сегодня вполне простительно, и все же я бы, пожалуй, предпочел,
чтобы вы не оставляли его... Слышите?
Страшный протяжный вопль, полный ужаса и муки, пронесся
над безмолвными болотами. Я слушал его и чувствовал, как у меня
стынет кровь в жилах.
— Боже мой! Что это? Что это такое?
Холмс вскочил с места, и его высокая фигура заслонила от
меня вход в пещеру. Он стал там, пригнувшись, вытянув шею,
напряженно вглядываясь в темноту, и только успел бросить мне
шепотом:
— Тише! Тише!
Этот крик, поразивший нас своей пронзительностью, шел из
глубины беспросветно темных болот. Но вот он послышался ближе,
явственнее...
— Где это? — шепнул Холмс, и по тому, как дрогнул у него
голос — у него, у человека с железными нервами! — я понял,
что этот вопль проник ему в самую душу. — Где кричат, Уотсон?
— По-моему, в той стороне. — Я протянул руку, показывая
в темноту.
— Нет, вон там!
Мучительный крик снова пронесся в безмолвной ночи, но
теперь он был еще ближе, еще громче. И к нему примешивались
какие-то другие звуки — глухое низкое рычание, напоминающее
чем-то непрестанный рокот моря.
— Это собака! — крикнул Холмс. — Бежим, Уотсон, бежим!
Боже мой! Только бы не опоздать!
Он бросился в темноту, я следом за ним. И вдруг где-то
впереди, за валунами, раздался отчаянный вопль, потом глухой,
тяжелый стук. Мы остановились, прислушиваясь. Но больше ничто
не нарушало давящей тишины безветренной ночи.
Я увидел, как Холмс, словно обезумев, схватился за голову
и топнул ногой о землю:
— Он опередил нас, Уотсон! Мы опоздали!
— Нет, этого не может быть!
— Чего я медлил, дурак! И вы тоже хороши, Уотсон!
Оставили Баскервиля одного, и вот чем все кончилось! Нет, если
поправить ничего нельзя, я все равно отомщу негодяю!
Не разбирая дороги, мы бросились туда, откуда донесся этот
страшный крик. Мы взбирались вверх по склонам, сбегали вниз,
натыкались в темноте на валуны, продирались сквозь заросли
дрока. С вершины каждого холма мой друг быстро оглядывался по
сторонам, но болота покрывал густой мрак, и на их угрюмой шири
нельзя было приметить ни малейшего движения.
— Вы что-нибудь видите?
— Ничего.
— Подождите! Что это?
До нас донесся приглушенный стон. Он шел откуда-то слева.
Каменная гряда круто обрывалась там вниз, переходя в усеянный
валунами склон, и среди валунов лежало что- то темное. Мы
подбежали ближе, и темный предмет принял более ясные очертания.
Это был человек, лежащий на земле лицом вниз. Он словно
готовился сделать кульбит — подвернутая под каким-то
невероятным углом голова, приподнятые плечи, округленная линия
спины. Нелепость этой позы помешала мне в первую минуту
осознать, что его стон был предсмертным. Мы стояли,
наклонившись над ним, и не слышали ни хрипа, не могли уловить
ни шороха. Холмс тронул неподвижное тело, вскрикнул в ужасе и
тут же отдернул руку. Зажженная спичка осветила его
окровавленные пальцы и страшную лужу, медленно расплывавшуюся
из-под разбитого черепа мертвеца. И сердце у нас замерло — при
свете спички мы увидели, что перед нами лежит сэр Генри
Баскервиль!
Разве можно было забыть этот необычный
красновато-коричневый костюм — тот самый, в котором баронет
впервые появился на Бейкер-стрит! Нам достаточно было секунды,
чтобы узнать его, а потом спичка вспыхнула и погасла так же,
как погасла в нас последняя искра надежды. Холмс застонал, и я
даже в темноте разглядел, какой бледностью покрылось его лицо.
— Мерзавец! Мерзавец! — Руки у меня сами собой сжались в
кулаки. — Холмс, я никогда не прощу себе, что оставил его на
произвол судьбы!
— Моя вина больше, Уотсон. Я пожертвовал жизнью клиента
только ради того, чтобы подытожить, так сказать, закруглить,
это дело. Я не помню другого такого удара за всю свою практику.
Но кто мог знать, кто мог знать, что, несмотря на все мои
предостережения, он рискнет выйти один на болота!
— И мы слышали его крик — боже мой, какой крик! — и не
могли сразу прийти ему на помощь! Но куда делась эта чудовищная
собака — виновница его смерти? Может быть, она и сейчас
где-нибудь здесь? И где Стэплтон? Он ответит за это!
— Да, он ответит за все, об этом я позабочусь. И дядя и
племянник— оба убиты. Один умер от страха, только увидев перед
собой это чудовище, которое он считал сверхъестественным
существом, другой погиб, спасаясь от него бегством. Но теперь
нам надо доказать, что между этим человеком и собакой есть
связь. Мы слышали ее вой, но это еще не доказательство, так как
сэр Генри, вероятно, разбился при падении. И все же, клянусь,
как ни хитер наш противник, а завтра он будет у меня в руках!
Потрясенные внезапной непоправимой бедой, положившей столь
грустный конец нашим долгим и нелегким трудам, мы стояли возле
изуродованного тела. Потом, когда из-за туч показалась луна,
поднялись на каменную гряду, с которой упал наш несчастный
друг, и оглядели оттуда серебрившиеся в лунном свете болота.
Вдали, где-то около Гримпена, виднелся желтый огонек. Он мог
гореть только в уединенном жилище Стэплтонов. Я с проклятием
погрозил в ту сторону кулаком:
— Чего мы ждем? Надо схватить его немедленно!
— Дело еще не закончено, а он человек осторожный, хитрый.
Мало ли что мы знаем, а вот попробуйте доказать это. Один
неосторожный шаг — и негодяй ускользнет от нас.
— Так что же тогда делать?
— На завтра забот у нас хватит. А сегодня нам остается
только оказать последнюю услугу несчастному сэру Генри.
Мы спустились по крутому откосу и подошли к бесформенной
черной груде, лежавшей на посеребренных луной камнях. При виде
этого мучительно скорченного тела сердце у меня сжалось от боли
и глаза заволокло слезами.
— Придется послать за помощью, Холмс. Мы не донесем его
до дому... Боже мой, что с вами? Вы сошли с ума!
Холмс вскрикнут и наклонился над телом сэра Генри. И вдруг
начал приплясывать, с хохотом тряся мне руку. Неужели это мой
строгий, всегда такой сдержанный друг? Вот что бывает, когда
скрытое пламя прорывается наружу!
— Борода! У него борода!
— Борода?
— Это не сэр Генри!.. Боже, да это мой сосед —
каторжник!
Мы с лихорадочной быстротой перевернули тело, и
окровавленная борода уставилась теперь прямо в холодный яркий
лик луны. Сомнений быть не могло! Низкий лоб, глубоко запавшие,
как у обезьяны, глаза. Это было то же лицо, которое при свете
свечи мелькнуло передо мной в расселине, — лицо убийцы
Селдена!
И тут я понял все. Я вспомнил, что баронет подарил
Бэрримору чуть ли не весь свой старый гардероб. Значит,
Бэрримор отдал его Селдену, чтобы тот переоделся к отъезду.
Башмаки, рубашка, кепи — все носил когда-то сэр Генри. Правда,
трагедия оставалась трагедией, но ведь этот человек так или
иначе заслужил смерть по законам нашей страны. Сам не свой от
радости, я объяснил Холмсу, как все это получилось.
— Значит, несчастный погиб из-за костюма, — сказал он.
— Собаке, конечно, дали понюхать какую-нибудь вещь сэра Генри
— по всей вероятности, тот самый башмак, который был украден в
отеле,— и пустили ее по следам каторжника. Остается
невыясненным только одно: каким образом Селден увидел в
темноте, что за ним кто-то гонится?
— Наверно, услышал.
— Услышал, что по болотам бегает собака, и стал звать на
помощь, рискуя быть пойманным? Нет, каторжника этим не
напугаешь. Так вот: как Селден мог увидеть, что за ним гонится
собака?
— А по-моему, есть вещи более странные. Почему эту
собаку... предполагая, что наши догадки правильны...
— Я ничего такого не предполагаю.
— Хорошо. Почему эту собаку выпустили на болота сегодня
ночью? Вряд ли она всегда пользуется такой свободой. Стэплтон,
вероятно, ждал, что сэр Генри придет сюда.
— Моя загадка труднее. На вашу мы скоро получим ответ, а
моя, вероятно, так и останется неразгаданной. А теперь давайте
решим, что нам делать с этим несчастным. Нельзя же оставлять
его здесь на съедение лисицам и коршунам.
— Пусть полежит в какой-нибудь пещере, пока мы не сообщим
в полицию.
— Правильно. Туда-то мы его во всяком случае донесем.
Смотрите, Уотсон! Что это? Неужели он сам? Нет, какова
дерзость!.. Ни слова о наших подозрениях, ни единого слова! Не
то все мои планы рухнут.
Из глубины болот к нам приближался человек. Он курил
сигару, огонек которой тускло мерцал вдали. Луна ярко освещала
его, и я сразу узнал щуплую фигуру и быструю, подпрыгивающую
походку натуралиста. Увидев нас, он остановился, потом снова
зашагаю вперед.
— Доктор Уотсон! Нежели это вы? Вот уж никак не думал
встретить вас ночью на болотах! Боже мой что это? Что
случилось? Нет, не может быть! Неужели это наш друг, сэр Генри?
Стэплтон пробежал мимо меня и нагнулся над трупом...
Я услышал прерывистый вздох, сигара выпала из его руки на
землю.
— Кто... кто это? — запинаясь, пробормотал он — Это
Селден, каторжник, сбежавший из принстаунской тюрьмы.
Стэплтон повернул к нам мертвенно-бледное лицо. Ему стоило
громадного усилия воли овладеть собой и ничем не выдать своего
удивления и разочарования. Его пристальный взгляд остановился
сначала на Холмсе, потом на мне.
— Боже мой, какой ужас! Как это случилось?
— Должно быть, свалился вон с того откоса и сломал себе
шею. Мы с приятелем гуляли по болотам и услышали чей-то крик.
— А я на этот крик и вышел из дому. Меня беспокоил сэр
Генри.
— Почему именно сэр Генри? — не удержался я.
— Он должен был зайти к нам сегодня и почему-то не
пришел, что меня очень удивило. А когда я услышал на болотах
крики, то, естественно, встревожился за него. Кстати, —
Стэплтон снова перевел взгляд с меня на Холмса,—кроме этих
криков, вы ничего не слышали?
— Нет, — сказал Холмс. — А вы?
— Тоже нет.
— Тогда зачем об этом спрашивать?
— Ах, вы же знаете, что у нас тут рассказывают о
призрачной собаке и тому подобных чудесах! Здешние фермеры
говорят, будто бы она бегает каждую ночь по болотам. Вот я и
интересуюсь: может быть, вы слышали ее?
— Нет, мы ничего такого не слышали, — сказал я.
— А как вы объясните гибель этого несчастного?
— Я уверен, что у него помутился рассудок от страха, от
постоянной опасности быть пойманным. Вероятно, бегал по болотам
в припадке сумасшествия и в конце концов упал под откос и
сломал себе шею.
— Да, это вполне правдоподобно, — сказал Стэплтон и
вздохнул с явным облегчением. — А что об этом думаете вы,
мистер Шерлок Холмс?
— Какая догадливость! — сказал мой друг, отвесив ему
низкий поклон.
— Мы давно вас поджидаем, с тех самых пор, как здесь
появился доктор Уотсон. И вы вовремя приехали — как раз к
трагедии.
— Да, в самом деле! Я уверен, что мой друг даст ей
правильное объяснение. А я уеду завтра в Лондон с неприятным
осадком в душе.
— Как! Вы завтра уезжаете?
— Собираюсь.
— Но ваш приезд, конечно, прольет свет на все эти
события, которые поставили нас буквально в тупик.
Холмс пожал плечами:
— Успех не всегда дается нам в руки. При расследовании
надо опираться на факты, а не на легенды и слухи. У меня что-то
ничего не получается из этого дела.
Мой друг говорил самым естественным и самым спокойным
тоном. Стэплтон взглянул на него внимательно, пристально. Потом
обратился ко мне:
— Я охотно предложил бы перенести тело к нам в дом, но
моя сестра так перепугается, что, пожалуй, лучше этого не
делать. Давайте прикроем ему чем-нибудь лицо и оставим здесь.
До утра с ним ничего не случится.
Так и было сделано. Мы с Холмсом отклонили предложение
Стэплтона зайти в Меррипит-хаус и, предоставив ему возвращаться
домой в одиночестве, пошли к Баскервиль-холлу. Пройдя несколько
шагов, мы оглянулись и увидели его фигуру, медленно удаляющуюся
в глубь болот, а дальше, позади нее, единственное черное пятно
на посеребренном луной склоне — там, где лежал погибший такой
страшной смертью человек.
— Наконец-то мы схватились врукопашную! — сказал Холмс,
шагая рядом со мной.— Но какая выдержка! Как быстро он овладел
собой! А ведь удар был поистине ошеломляющий — увидеть, что
твоей жертвой пал совсем не тот человек, которого ты намечал.
Я, Уотсон, говорил вам об этом в Лондоне и повторяю сейчас: нам
еще не приходилось скрещивать рапиры с более достойным
противником.
— Все-таки жалко, что он нас увидел!
— Я сначала сам об этом пожалел! Но, в конце концов, что
ж поделаешь!
— А как вы думаете, встреча с вами отразится на его
планах?
— Да, он будет действовать с еще большей осторожностью
или же решится на какой-нибудь отчаянный шаг. Как и большинство
незаурядных преступников, Стэплтон, вероятно, слишком
полагается на свою хитрость и воображает, что обвел нас вокруг
пальца.
— Почему же вы не хотите арестовать его?
— Мой дорогой Уотсон! Вы человек действия. Ваши инстинкты
толкают вас на самые решительные меры. Ну хорошо, допустим, что
ночью он будет арестован. А что это даст нам? Мы ничего не
сможем доказать. Вот в чем дьявольская хитрость этого замысла!
Если б пособником Стэплтона был человек, мы бы раздобыли
кое-какие улики, но попробуйте вытащить на свет божий огромного
пса! Разве это поможет нам затянуть петлю на шее его хозяина?
— Но ведь состав преступления налицо?
— Ничего подобного! Вс° это одни догадки и предположения.
Нас поднимут на смех в суде, если мы явимся туда с такой
фантастической историей и подкрепим ее такими уликами.
— А сэр Чарльз?
— Найден мертвым, следов насильственной смерти не
обнаружено. Мы-то с вами знаем, что он умер от страха, и знаем,
что его напугало. Но как убедить в этом тех двенадцать тупиц,
которые будут присяжными заседателями? На чем основано
предположение, что тут замешана какая-то собака? Где следы ее
укусов? Мы с вами опять-таки знаем, что собаки не кусают
мертвых и что сэр Чарльз умер до того, как она на него
кинулась. Но ведь это надо доказать, а доказывать нам нечем.
— Ну, а сегодняшняя ночь?
— Она ничего особенного не дала. Прямой связи между
собакой и гибелью каторжника все-таки нет. Никто этой собаки не
видел. Правда, мы ее слышали, но у нас нет доказательств, что
она гналась за каторжником. Полное отсутствие мотивировки! Нет,
друг мой, факт остается фактом: состава преступления мы
установить не можем, но, чтобы сделать это, стоит пойти на
любой риск.
— Что же вы намерены предпринять?
— Я возлагаю большие надежды на миссис Лауру Лайонс.
Когда истинное положение дел станет ей известно, она окажет нам
серьезную помощь. Кроме того, у меня есть и другой план. Но не
надо загадывать вперед, хотя я все-таки надеюсь, что завтра
победа будет за мной.
Больше мне ничего не удалось выведать от Холмса, и до
самых ворот Баскервиль-холла он шел молча, погруженный в свои
думы.
— Вы зайдете?
— Да. Теперь уж не имеет смысла скрываться. Но еще одно
слово, Уотсон. Не говорите сэру Генри о собаке. Пусть
приписывает смерть Селдена тем же причинам, которые старался
подсказать нам Стэплтон. Так ему будет легче перенести то
испытание, что ждет его завтра, когда он пойдет обедать в
Меррипит-хаус, если я правильно цитирую ваш последний отчет.
— Но меня тоже туда звали.
— Тогда вам придется отказаться от приглашения. Пусть
идет один, это легко устроить... Ну-с, так. К обеду мы,
наверно, опоздали, но к ужину пришли в самый раз.
Глава XIII. СЕТИ РАССТАВЛЕНЫ
Сэр Генри не столько удивился, сколько обрадовался своему
новому гостю, так как был уверен, что, узнав о событиях
последних дней, Шерлок Холмс не усидит в Лондоне. Тем не менее
баронет изумленно поднял брови, когда выяснилось, что мой друг
явился без багажа и даже не дает себе труда объяснить его
отсутствие. Холмса тут же снабдили всем необходимым, и за
поздним ужином мы поведали баронету ту часть своих приключений,
которую ему следовало знать. Но до этого мне пришлось выполнить
одну тяжкую обязанность — сообщить Бэрримору и его жене о
гибели Селдена. Дворецкий принял это известие с нескрываемым
чувством облегчения, но миссис Бэрримор горько плакала, закрыв
лицо передником. В глазах всего мира этот Селден был
преступником, чем-то средним между дьяволом и зверем, а она
по-прежнему видела в нем озорного мальчугана, ребенка,
цеплявшегося в детстве за ее руку. Поистине чудовищем должен
быть человек, если не найдется женщины, которая оплачет его
смерть!
— С тех пор как вы уехали, Уотсон, я все сижу дома и
пропадаю с тоски, — сказал баронет.— Надеюсь, такое
послушание мне зачтется? Если б не данное вам слово не выходить
на болота, я бы провел вечер гораздо веселее, потому что
Стэплтон прислал мне записку с приглашением.
— Да, вы провели бы вечер гораздо веселее, я в этом не
сомневаюсь, — сухо сказал Холмс. — Кстати, вы, вероятно, не
цените, что, глядя на человека со сломанной шеей, мы оплакивали
вас?
Сэр Генри широко открыл глаза:
— Это почему же?
— Потому, что злосчастный каторжник был в костюме с
вашего плеча. Он получил его от Бэрримора, у которого могут
быть из-за этого серьезные неприятности с полицией.
— Нет, вряд ли. Насколько я помню, там не было никаких
меток.
— Ну что ж, его счастье, да и ваше тоже, поскольку вы все
замешаны в противозаконных деяниях. В сущности говоря, мне как
добросовестному сыщику следовало бы немедленно арестовать всю
вашу компанию. Обличающим документом могут послужить письма
Уотсона.
— Расскажите лучше, как обстоит наше дело? — спросил
баронет. — Удалось ли вам разобраться в этой путанице? Мы с
Уотсоном с чем приехали, с тем и сидим — ничего не разузнали.
— Я думаю, что в самом ближайшем будущем многое
выяснится. Дело на редкость трудное и запутанное. Для меня
некоторые пункты до сих пор покрыты мраком... Но он рассеется,
непременно рассеется.
— Уотсон, вероятно, уже рассказывал вам о том, что мы
слышали на болотах. Так что это не пустое суеверие. Мне а свое
время приходилось иметь дело с собаками, и тут меня не
проведешь — собачий вой нельзя не узнать. Если вам удастся
надеть намордник на этого пса и посадить его на цепь, то я буду
считать вас величайшим сыщиком в мире.
— Будет он и в наморднике, будет и на цепи, только
помогите мне.
— Я сделаю все, что вы прикажете.
— Прекрасно! Но я потребую слепого повиновения без всяких
"зачем" и "почему".
— Как вам будет угодно.
— Если вы соглашаетесь на это, тогда мы разрешим нашу
задачу. Я не сомневаюсь, что...
Холмс осекся на полуслове и устремил пристальный взгляд
куда-то поверх моей головы. Лампа светила ему прямо в лицо —
неподвижное, застывшее, словно лицо классической статуи. Оно
было олицетворением тревоги и настороженности.
— Что случилось? — в один голос воскликнули мы с сэром
Генри.
Холмс перевел взгляд на нас, и я почувствовал, что он
старается подавить свое волнение. Его лицо по-прежнему ничего
не выражало, но глаза светились торжеством.
— Простите меня, но я не мог сдержать свой восторг, —
сказал он, показывая на портреты, висевшие на противоположной
стене. — Уотсон утверждает, что я ничего не смыслю в живописи,
но это в нем говорит чувство соперничества, так как мы
расходимся в своих оценках произведений искусства. А портреты
на самом деле великолепные.
— Рад слышать, — сказал сэр Генри, с удивлением глядя на
