При чтении золотых книг иногда возникало впечатление физического
контакта с прошлым. Хай описывает строительство стен и башен храма Баала.
Они точно соответствуют найденным нами фундаментам. Хай пишет, что стены
высотой достигали тридцати футов, а толщиной - пятнадцати, и мы опять
удивлялись тому, как же они могли исчезнуть.
В другом месте он описывает дары, поднесенные египетскими чиновниками
в Кадисе Великому Льву, как теперь назвают царя, и среди них золотой кубок
великолепной работы с символом вечной жизни. Это наш кубок, найденный
среди развалин храма, и в тот же вечер я снова осмотрел его. Новыми
глазами смотрел на его изуродованную красоту.
И всегда при чтении песен Хая нас занимала игра в головоломки -
отгадывание современных названий упоминаемых животных и местностей. Города
и военные крепости давно исчезли или превратились в груды загадочных руин,
что усеивают поверхность центральной Африки. Мы были очарованы, читая, как
люди Опета начали поиски земли, где смогут расти виноград и оливки. К тому
времени, как их привозили с севера корабли пятого Хаббакук Лала, масло и
вино становились дороже их веса в золоте. Садоводы и виноградари Великого
Льва обнаружили в горах далеко на востоке долину. В горах туманов и
прохладного чистого воздуха. Началось превращение в террасы и возделывание
плодородных склонов, на этих работах были заняты десятки тысяч рабов.
Живые растения в глиняных горшках везли на юг самые быстрые корабли, потом
слоны несли их на своих спинах в горы Зенг, и наконец оттуда, с Зенга,
начало поступать сладкое красное вино, которое так превозносит поэт Хай.
Мы прочли описание того, как возникли сады на террасах гор Иньянга,
существующие до наших дней.
По описаниям мы узнавали большинство животных и диких птиц Пунта и
четырех царств. Священная птица солнца, которая несет мясо Баалу,
поднимается в безоблачное небо и исчезает из глаз людских, - очевидно,
гриф. Тут мы поняли значение изображений стервятников на печатях золотых
свитков. Гриф - это эмблема воинов-жрецов, сыновей Амона, Бен-Амон. Хай
поставил свою личную печать на кувшинах, хранивших золотые свитки.
Среди животных, описанных поэтом, были и исчезнувшие виды, которые за
протекшие 2 000 лет прекратили свое существование. Главным из них был
великий лев. Мы узнали, что царь получал свой титул по этому зверю. Это
большая хищная кошка, жившая на южных берегах озера среди тростников,
которые там росли. Не позже 216 года от основания Опета был издан закон,
защищавший это животное, которому уже тогда грозило исчезновение. Закон
возник из-за той роли, которую зверь играл в коронации нового царя; эту
церемонию Хай называл "взятие великого льва". Он описывал рыжевато-чалое
животное с мордой в маске из черных и бурых линий, высота в плечах пять
футов. Глазные зубы выступают из челюсти большими изогнутыми клыками
десяти дюймов длиной. Остальные сомневались в достоверности описания Хая,
но мне показалось, что я узнал описание гигантского саблезубого тигра
махайрода. Скелет этого животного был открыт в верхнем слое костей при
раскопках в пещере Стеркфонтейн.
Хай описывает, как началась торговля живыми животными. Их древний
враг Рим опустошил север Африки, уничтожив на аренах своих цирков львов,
носорогов и слонов. Ханис, охотник с южных травяных равнин, разработал
способ поимки животных и опаивания их вытяжкой из семян дикой конопли. В
коматозном состоянии их помещали на корабли Хаббакук Лала и быстро везли
на север с одного поста до другого. Хай сообщает, что процент выживших
животных необычно высок - до 50 процентов, и за них давали астрономические
суммы, чтобы развлечь вечно ждущее сенсаций население Рима.
В году от основания Опета 450 народ находится в расцвете богатства и
силы, но он уже перерос себя, Границы растянулись, население уже не в
состоянии поддерживать многочисленные военные операции. В отчаянии Великий
Лев отправляет экспедиции за рабами на десять дней пути к северу от
большой реки. Хасмон Бен-Амон возвращается с пятьюста великолепными
черными нубийскими пленниками и ждет награды от Великого Льва.
Мы дошли до конца второй золотой книги Хая Бен-Амона, и нас ждал Лир.
Нам поневоле пришлось прервать чтение.
Оставив Рала и Лесли присматривать за раскопками, Элдридж, Салли и я
полетели в Луанду, чтобы пересесть на межконтинентальный рейс. Нам
пришлось оплатить 200 фунтов лишнего багажа и дать крупную взятку
инспектору полиции Ботсваны, которого правительство послало охранять свои
интересы в древних находках.
В Лондоне у нас оказался свободным один день, один драгоценный день
только для нас самих, и, как обычно, я хотел успеть сразу все. На газонах
Линкольнз Инн Филдз цвели крокусы, горькое пиво в Барли Моу на Дьюк Стрит
было вкуснее, чем я его помнил, новая поросль девушек на Кингз Роуд
красивее предыдущей. Когда в шесть закрылась Нацональная галерея, мы с
Салли взяли кэб и поехали к Сан Лоренцо на Бьючамп Плэйс и ели там
удивительную телятину с приправами - оссобукко, запивая ее красным кьянти.
Мы едва успели к подъему занавеса в Королевском театре. Как все это
отличалось от нашей жизни в Лунном городе!
В Дорчестер мы вернулись уже после полуночи, но Салли была все еще
возбуждена ожиданием знаменитого завтрашнего дня.
- Я слишком возбуждена, чтобы уснуть, Бен. Чем займемся?
- У меня в номере есть бутылка шапманского, - намекнул я, и она
подмигнула мне.
- Бен Кейзин, мой любимый бойскаут. Всегда готов. Ладно, пойдем
выпьем ее.
Мы пили крюг, очень светлый и сухой. Когда бутылка наполовину
опустела, мы впервые за шесть месяцев занялись любовью. Если это только
возможно, для меня ночь оказалась еще более катастрофическим испытанием,
чем первая. Я лежал, истощенный физически и эмоционально, а Салли взяла
пустые стаканы и отнесла их в гостиную. Вернулась с полными кипящего
светлого вина и встала передо мной, нагая, любимая.
- Не знаю, почему я это сделала, - сказала она и подала мне стакан в
форме тюльпана.
- Жалеешь?
- Нет, Бен. Я никогда не сожалела о том, что между нами. Хотела бы я
только... - Тут она замолкла, отпила из стакана и села рядом со мной на
кровать.
- Ты знаешь, я тебя люблю, - сказал я.
- Да. - И она посмотрела на меня с выражением, которого я не мог
понять.
- Я всегда буду тебя любить.
- Что бы ни случилось?
- Что бы ни случилось.
- Я верю тебе, Бен, - кивнула она, ее темные глаза были задумчивы. -
Спасибо.
- Салли... - начал я, но она прижала длинный заостренный палец к моим
губам и покачала головой, так что темные волосы разметались по щекам.
- Будь терпелив, Бен. Пожалуйста, будь терпелив. - Но я убрал ее
палец со своих губ.
- Салли... - Она наклонилась и заставила мои губы замолчать своими.
Потом, все еще не отрываясь от моих губ, поставила свой стакан на пол
рядом с кроватью, взяла из моихнесопротивляющихся пальцев стакан, тоже
поставила его. И потом любила меня с таким опустошающим искусством и
нежностью, что во мне не оставалось ни вопросов, ни сомнений.
В девять часов на следующее утро я посадил Салли в такси,
направлявшееся на Бонд Стрит, к Элизабет Арден; я слегка опасался того,
что могут сделать с ее темной шелковой головой. Иногда эти неряхи такое
делают с хорошенькими девушками, что ихповесить бы следовало. Сам сел в
другое такси и по М4 поехал в Хитроу и тут же застрял в одной из тех
пробок, которые делают езду в машинах в Англии таким приятным и спокойным
занятием.
Самолет Лорена приземлился, когда я расплачивался с такси. Я побежал
в международный зал, этот кипящий котел человечества.
Кто-то в толпе воскликнул: "Это Дики и Лиз!", и я сразу определил,
где находятся Стервесанты. Рост ограничивает мой горизонт в толпе, поэтому
я вынужден ориентироваться на такие сообщения.
Лорен Стервесант прибыл всей семьей и самым внушительным образом,
четыре человека впереди не давали никому приблизиться и расчищали дорогу к
выходу. По краям приближающейся группы находился тонкий слой журналистов,
но они не могли пробиться сквозь ряды УМЛ. Слишком уж у них обычные
методы. Я наклонил голову и бросился вперед, послышалось несколько
выкриков: "Следите за этим!", "Бери его", которые тут же сменились на
"Простите, доктор".
И я оказался в центре. Бобби Стервесант испустила вопль и
приземлилась у меня на шее, вся группа на минуту остановилась, чтобы мы
завершили приветственную церемонию. Хилари была закутана в мягкую норку,
которая проигрывала по сравнению с ее блестящими волосами, над ней
возвышался Лорен, волосы его выцвели на солнце и превратились в чистое
золото, а лицо от загара стало коричневым.
- Бен, старина, - он схватил меня за плечи. - Как хорошо, что ты
здесь. Позаботься о Хил и детях. Мне нужно кое-чем заняться. Увидимся в
Дорчестере.
У выхода ждали два длинных сияющих черных лимузина, и группа
расселась в них, но перед этим Лорен вдвое сложился, чтобы гордо сказать
мне: "Взял черного марлина на Сейшелах. Девятьсот фунтов, Бен. Настоящий
красавец".
- Настоящий тигр, - поздравил я его.
- Приготовь Глен Грант, приятель. Я скоро.
Я сел на откидное сидение напротив Хилари, опередив одного из УМЛ, и
с радостью заметил, как прекрасно она выглядит. Яркий солнечный блеск
счастья невозможно подделать при помощи косметики.
- Мы десять дней провели на островах, Бен. - Она смягчилась и вся
погрузилась в воспоминания. - Наша годовщина. Смотрите! - И она протянула
левую руку, которую утяжеляло кольцо красного золота с большим
бриллиантом. Я привык к стилю Лорена, но даже я замигал. Бриллиант
бело-голубой, исключительно красивый и весит не меньше двадцати пяти
карат.
- Он прекрасен, Хилари. - И почему-то я подумал: - Чем глубже вина,
тем дороже подарок.
В Дорчестере Хилари ахнула и прикрыла рот, удивившись невероятной
роскоши помещений.
- Неправда, Бен, - рассмеялась она. - Так не бывает!
- Не смейтесь, - предупредил я. - Это должно стоить Лорену не менее
ста фунтов в день.
- Фью! - Она упала в одно из огромных кресел - Налейте чего-нибудь
выпить, Бен. Мне это необходимо.
Наливая, я спросил без надобности: "Значит, ваши проблемы оказались
временными, Хил?"
- Я и забыла, что они у меня были. Он лучше, чем раньше.
Когда появился Лорен, я понял, что она имела в виду. Лорен был в
прекрасном настроении, он смеялся и кипел энергией, стройный, жесткий и
загорелый. Он отпустил последних двоих УМЛ, пока я наливал Глен Грант,
потом бросил пиджак и галстук на кресло, закатал рукава, обнажив мощные
бугры мышц, и принялся за напиток.
- Ну, Бен, а теперь показывай. - И мы углубились в осмотр и
обсуждение свитков и их перевода.
Лорен ухватился за первые же строки.
- Иди в мой склад и принеси пять сотен пальцев лучшего золота... - Он
повторил строку, потом взглянул на меня. - Истина из уст самого знающего.
Мой склад! Это сокровищница. Старый тупица Гамильтон неверно перевел.
Должно быть "сокровищница".
- Ты вдруг хорошо овладел пуническим, - поддразнил я.
- Ну, Бен, кто когда-нибудь посылал на склад за золотом? - Он
отхлебнул Глен Грант. - Если твои теории верны...
- Не нужно "если", Ло. Тебя ведь зовут не Уилфрид Снелл.
- Хорошо, допустим, город постигла неожиданная насильственная гибель.
Огонь и мертвецы; архивы, которые они, видимо, высоко ценили, нетронуты;
есть много шансов на то, что сокровищницу тоже не тронули. Нам нужно найти
ее.
- Прекрасно! - саркастически улыбнулся я. - Какое открытие! Я уже
шесть месяцев ищу ее.
- Она там, Бен. - Он не ответил на мою улыбку.
- Где, Ло? Где?
- Близко. Где-то внутри главной стены, вероятно, в районе пещеры.
- Дьявол, Ло! Я там каждый дюйм осматривал пятьдесят раз. - Я говорил
с легким, но растущим раздражением.
- А когда осмотришь в сотый раз, поймешь, как слеп ты был.
- Черт возьми, Ло! - начал я. - Не думаю...
- Выпей, партнер, не то взорвешься.
Я последовал его совету, а Лорен продолжал: "Я не преуменьшаю того,
что ты сделал, Бен. Но позволь напомнить, что в 1909 году Теодор Дэвис
закончил свою книгу словами: "Боюсь, что в Долине Царей больше открывать
нечего".
- Я знаю, Ло, но...
Не обращая на это внимания, Лорен продолжал: "А тридцать лет спустя
Говард Картер открыл гробницу Тутанхамона, величайшее из сокровищ долины".
- Никто не собирается отказываться от поисков, Ло. Буду искать, пока
ты платишь.
- Спорю, моя чековая книжка более решительна, чем ты.
- Смотри, приграешь, - предупредил я его, и мы рассмеялись.
В середине дня мы расстались. Толпа УМЛ унесла Лорена по вестибюлю к
парадному входу, где его ждал черный роллс, а я через боковой выход
добрался до такси, чтобы ехать на Парк Лейн.
Элдридж Гамильтон ждал меня на тротуаре у входа в Королевское
Географическое общество, приехав их Оксфорда в ярко-красном мини. Он, как
всегда, был в твиде, с кожаными заплатами на локтях, но его тоже охватила
лихорадка ожидания.
- Не могу дождаться, Бен. - Он злорадно улыбнулся. - Они уже в отеле?
- Нет, но Снелл должен появиться сегодня вечером.
Элдридж слегка подпрыгнул от возбуждения и сказал: "Как гиппопотам,
идущий в ловушку". Жестоко, но точно, подумал я, и мы прошли через двойные
дубовые двери в обитый панелями зал - высокий храм нашей профессии. В этом
здании есть какое-то сдержанное достоинство, которое я нахожу внушающим
уверенность и спокойствие в этом безумном и преходящем современном мире.
Бок о бок мы прошли по большой лестнице мимо портретов великих ученых
и доски с именами награжденных почетной медалью Общества.
- Вам стоит подумать, кому заказывать ваш портрет, - Элдридж указал
на портреты. - Говорят, этот иностранец Джонни... как же его, Анниони? -
не так плох.
- Не порите чепуху! - выпалил я, и он испустил один из тех залпов
ржания, которые, как призыв горна, проносятся по всему залу. Я был
раздражен тем, что Элдридж коснулся одной из моих самый тайных и личных
фантазий. Я человек скромный и не тщеславный, но когда я в первый раз
очутился здесь и посмотрел на портреты, я тут же представил собственное
смуглое лицо, глядящее со стены почета. Я даже выбрал позу - сидя, чтобы
избежать изображения искалеченного тела, с головой в полупрофиль. У меня
хороший профиль, особенно справа. На висках пятна почтенной седины,
небольшая яркая ленточка какого-нибудь иностранного ордена на лацкане,
может быть, Почетный Легион. Выражение задумчивое, лоб нахмурен...
- Пошли, - сказал Элдридж, и мы направились туда, где нас ждали
президент и члены Совета с шерри и бисквитами, а вовсе не с виски на виду.
Тем не менее я понимал, что эти джентльмены в состоянии превратить в
реальность то, что только что было в моем воображении. Я решил, насколько
возможно, быть любезным и очаровательным, и, казалось, это произвело
необходимое впечатление.
Мы обсуждали открытие симпозиума, которое было назначено на следующий
день, на два тридцать.
- Его светлость произнесет речь, - объяснил один из членов Совета. -
Мы просили его не выходить за пределы сорока пяти минут и, насколько
возможно, не касаться выращивания орхидей и стипль-чейза.
Затем я прочту свой доклад. Он будет считаться продолжением того, что
я читал шесть лет назад. "Средиземноморское влияние на Центральную и Южную
Африку в дохристианскую эру", доклад, который дал возможность Уилфриду
Снеллу и его своре позабавиться. Мне отведено четыре часа.
На следующее утро прочтет свой доклад Элдридж. "О некоторых древних
рукописях и символах, происходящих из юго-западной Африки". Элдридж
сознательно выбрал неясное название, чтобы не рекламировать заранее мой
удар.
Мы с Элдриджем убедились, что экспонаты, привезенные из Африки, в
безопасности в сейфе Общества, потом Элдридж доставил мне несколько
неприятных минут, везя в своем сатанинском красном мини по Лондону в
Дорчестер в часы пик. Мы четыре раза объехали Гайд Парк Корнер, Элдридж
при этом свирепо бранился, а я держался за ручку, готовый в любое
мгновение выскочить, прежде чем Элдридж умудрился прорезать поток машин и
свернуть на Парк Лэйн.
Оба мы еще дрожали от испытанного. Я провел Элдриджа в коктейль-бар и
влил в него пару двойных Джилби, а потом оставил его. У меня были планы на
вечер, а уже почти шесть.
Когда я подошел к лифту, оттуда вышла Салли. Я мысленно извинился
перед парикмахером. Он оставил ее волосы свободными и туманными. А вот с
лицом проделали что-то волшебное. Оно все превратилось в глаза и мягкий
розовый рот. На ней было летящее зеленое платье до полу, которое
гармонировало с цветом глаз.
- Бен, - она быстро направилась ко мне. - Хорошо, что я тебя нашла. Я
тебе оставила записку под дверью. Насчет вечера. Мне очень жаль, Бен, но я
не смогу. Прости.
- Ничего, Сал. Мы ведь окончательно не договаривались, - сказал я,
скрывая свое разочарование за улыбкой, так как мои планы рухнули, как
карточный домик.
- Мне нужно с ними повидаться. Старые друзья, Бен. Специально
приезжают из Брайтона.
Я отправился в номер Лорена и в ожидании его возвращения болтал с
Хилари и детьми. В семь тридцать он позвонил, и Хилари, поговорив с ним,
передала мне трубку.
- Я надеялся поужинать вместе, Бен, но я занят и неизвестно когда
освобожусь. Десятая статья контракта никуда не годится. Сейчас мы пытаемся
переделать ее. Поужинай с Хилари вместо меня.
Но Хилари заявила, что устала и хочет пораньше лечь спать. Я поужинал
один у Айзова, настоящая кошерная пища, начиная с рубленой печени с луком.
Потом пересек улицу и посидел у Реймонда, наблюдая, как красивейшие
девушки Лондона за деньги снимают с себя одежду. Угнетающее зрелище. Я
почувствовал себя еще более одиноким и подавленным и, хоть я и не
развратник, чуть не поддался искушению пойти вслед за одной из девушек,
манящих из темных подъездов Уордур Стрит.
Вернувшись за несколько минут до полуночи, я позвонил в номер Салли и
еще раз через час, когда отказался от попыток уснуть. Ни на один из
звонков не ответили, и телефон отчаянно звенел, как насекомое, на
призывной зов которого не откликнулись. Уже почти наступило утро, когда я
наконец уснул.
Разбудил меня Лорен, невероятно энергичный и здоровый. В восемь он
закричал в телефон: "Наступает великий день, Бен. Давай позавтракаем. Я
заказываю, что тебе заказать?"
- Кофе, - пробормотал я, а когда я прибыл в его апартаменты, перед
ним стояло огромное блюдо с бифштексами, свининой, почками и яйцами, и еще
копченый лосось, а для начала овсянка, в конце мармелад и кофе. Обычный
завтрак Лорена.
- Тебе понадобятся силы, партнер. Садись и ешь, парень.
Солидно подкрепившись, я провел все утро на волне ожидания и
чувствовал себя, как лев, к которому в полдень должны прийти гости. Говоря
"лев", я имею в виду льва-людоеда. Я смазал гладко выбритые щеки двойной
дозой диоровского крема, надел темный кашмировый костюм с темным
галстуком, а Хилари дала мне гвоздику в петлицу. Запах от меня шел, как от
сада роз, в походке было энергичное подпрыгивание, и чувствовал я себя,
как охотник перед добычей.
Мы с Лореном вошли вместе, и гул разговоров стих. Мое появление в
комнате не вызывает тишины, но Лорена - несомненно вызывает. Слышался
по-прежнему только один громкий голос, убедительная имитация речи верхнего
класса Англии, он гремел в зале. В центре кружка своих подхалимов стоял
Уилфрид Снелл, возвышаясь над ними, как плохо выполненный монумент самому
себе. Ноги его были расставлены, и тело откинулось в позе беременной
женщины, которая должна уравновесить огромный живот. Как будто у Снелла на
талии полупустой мех с вином. Для того, чтобы скрыть гигантский живот, ему
потребовалось столько костюмного материала, что из него вышел бы
театральный занавес. Лицо его целой серией подбородков, похожих на круги
на воде, свисало на грудь. Оно было белым и мягким, будто пластмассовую
кожу заполнили грязным молоком. Рот его на белом фоне казался глубокой
пурпурной щелью, он был постоянно открыт, даже когда Снелл не говорил, а
происходило это очень редко. Волосы - густой дикий кустарник, откуда
непрерывно на плечи и лацканы падал мягкий белый дождь перхоти, и весь он
был увешан разными предметами: пара очков для чтения на шее, как бинокль
командира танка, золотой нож для обрезания сигар торчал из кармана для
монет, из петлицы свисал монокль на черной ленточке, цепочка часов и
кольцо для ключей.
Я незаметно стал приближаться к нему, останавливаясь, чтобы
поздороваться с знакомыми, поболтать с коллегами, но упорно двигался к
нему. Кто-то сунул мне в руку стакан, и я оглянулся.
- Шотландское для смелости, - улыбнулась мне Салли.
- Мне оно не нужно, любовь моя.
- Поговори с ним, - предложила она.
- Я откладываю это удовольствие напоследок.
Мы открыто посмотрели на него, этого самозваного барабанщика
археологии, чьи полдесятка книг проданы в количестве полмиллиона
экземпляров, книг, которые написаны в точном соответствии со вкусами
публики. Книг, в которых он опасно балансировал на грани плагиата и
клеветы. Книг, в которых научный жаргон выдается за эрудицию, факты
искажаются или игнорируются в угоду взглядам автора.
Я не злой и не злопамятный человек, но когда я смотрел на этого
раздувшегося палача, на этого мучителя, этого... короче, когда я смотрел
на него, я чувствовал кровавый туман во взгляде. И двинулся
непосредственно к нему.
Он увидел меня, но не обратил на это внимания. Все собравшиеся
следили теперь за происходящим, они, вероятно, предвкушали это с того
самого дня, как получили приглашения. Круг расступился, давая мне
возможность приблизиться к великому человеку.
- Несомненно... - ржал Уилфрид, взгляд его проходил в нескольких
футах поверх моей головы. Обычно он каждое из своих заявлений предваряет
подобным рекламным началом.
- Как я всегда утверждал... - голос его доносился до самых далеких
углов, и я терпеливо ждал. Я тщательно отрепетировал улыбку, которую
использую в таких случаях. Она застенчивая, стыдливая, скромная.
- Общеизвестно... - обычно это означало, что Уилфрид считает теорию
неправильной.
- По правде говоря... - и он произносил вопиющую ложь.
Наконец он взглянул вниз, остановился посреди предложения, сунул в
глаз монокль и, к своей радости и удивлению, обнаружил своего старого
друга и коллегу доктора Бенджамена Кейзина.
- Бенджамин, дорогой мой малыш, - воскликнул он, и это
существительное вонзилось в меня, как стрела в корпус быка. - Как приятно
вас видеть!
И тут Уилфрид Снелл поступил весьма неосмотрительно. Он лениво
протянул свою большую мягкую белую волосатую руку в моем направлении. На
мгновение я не мог поверить в такую удачу; в тот же момент Уилфрид
вспомнил, как мы последний раз обменивались рукопожатием шесть лет назад,
и попытался отдернуть руку. Его реакция несравнима с моей, и я схватил
его.
- Уилфрид, - заворковал я, - мой дорогой, дорогой друг. - Рука его
казалась перчаткой, полной мягкого желе, и только когда пальцы углублялись
на один-два дюйма, чувствовалась кость.
- Мы так рады, что вы приехали, - говорил я, и он женоподобно
вскрикнул. Несколько капель слюны показались на обвислых пурпурных губах.
- Как добрались? - спросил я, по-прежнему застенчиво улыбаясь.
Уилфрид начал слегка дергаться, переступая с ноги на ногу. Пальцы мои
почти исчезли в мягкой белой плоти, теперь я ощущал каждую кость. Как
будто тащишь медузу на форелевой леске.
- Нам надо поболтать до конца симпозиума, - сказал я, и воздух начал
выходить из Уилфрида. Он испустил негромкий свистящий звук и, казалось,
съежился, как проткнутый воздушный шарик. Неожиданно собственная
жестокость вызвала во мне отвращение, я рассердился на то, что поддался
слабости. Я выпустил его руку, и возобновление крвообращения должно было
вызвать не меньшую боль, чем мое жестокое сжатие. Он нежно прижал руку к
груди, большие вялые глаза наполнились слезами, губы дрожали, как у
капризного ребенка.
- Пойдемте, - мягко сказал я. - Позвольте предложить вам еще выпить.
- Я повел его, как погонщик ведет слона. Но Уилфрид Снелл очень эластичен
и быстро пришел в себя. Весь завтрак до меня доносились обрывки его тирад.
Он "не оставлял камня на камне" и "выдавал всем маленькую тайну" в своем
лучшем стиле. Насколько я мог слышать, он повторял свои выводы о том, что
руины центральной Африки относятся к средним векам и созданы банту, и
легко и забавно прохаживался по поводу моих теорий. Одно время я видел,
как он держит над тарелкой мою книгу "Офир" и что-то читает из нее под
общий смех своих соседей по столу.
Но мне приходилось использовать все свое искусство, чтобы
предотвратить другой кризис. Моей соседкой была Салли, и сидели мы против
Стервесантов. Через пять секунд Салли заметила новый бриллиант Хилари. Она
не могла не заметить его, он бросал серебряные отсветы на весь зал, яркие,
как стрелы. Половину завтрака Салли молчала, но каждые несколько секунд ее
взгляд устремлялся к пламенеющей драгоценности. Остальные ловили каждую
возможность заговорить, и за столом слышался смех и возбужденные
разговоры. Лорен, казалось, был особенно внимателен к Хилари, но
неожиданно наступила тишина.
Салли наклонилась вперед и самым сладким голосом сказала Хилари:
"Какое прекрасное кольцо. Вы счастливы, что вам можно носить такие кольца.
У меня для этого слишком тонкие кости. Боюсь, он мне не подошло бы". - И
она повернулась ко мне и начала оживленно болтать. Одним искусным ударом
она уничтожида все хорошее настроение. Я видел, как нахмурился и гневно
вспыхнул Лорен. Хилари закусила губу, я видел, как перед ней промелькнули
сотни достойных ответов, но она сдержалась. Я храбро бросился в пустоту,
но даже мое очарование и умение занять общество не смогли восстановить
утраченное настроение. Я почувствовал облегчение, когда Лорен наконец
посмотрел на часы, потом на УМЛ, которые распоряжались подготовкой, и
кивнул. Мгновенно эти джентльмены вскочили и начали мягко приглашать
гостей к кавалькаде ожидавших автомашин. Когда мы проходили через
вестибюль, Уилфрид Снелл с толпой своих поклонников, улыбавшихся в
предвкушении, проложил путь ко мне.
- Я за завтраком просматривал снова вашу книгу. Я забыл, наколько она
забавна, мой дорогой.
- Спасибо, Уилфрид, - с благодарностью ответил я. - Очень благородно
с вашей стороны, что вы это заметили.
- Вы должны подписать ее мне.
- Конечно. Конечно.
- С нетерпением жду вашего доклада, мой дорогой малыш. - Я снова
задрожал в усилиях сдержать свой голос и сохранить спокойствие.
- Надеюсь, вы найдете его забавным.
- Я уверен в этом, Бенджамин. - И он, уходя с толпой, испустил
плотоядный смешок. Я слышал, как он говорил Де Валлосу, когда они вместе
садились в лимузин: - Средиземноморское влияние! Боже, а почему не
эскимосское? Доказательства те же.
Мы проехали по парку, как траурная процессия на государственных
похоронах, и через вторые ворота попали на Кенсингтон Гор.
Все высадились у входа в Общество и поднялись в лекционный зал.
Докладчики и члены Совета поднялись на сцену, а остальные заполнили
сидения зала. Уилфрид занял свое место, впереди и в центре, и я видел
выражение его лица. Он был окружен помощниками палача.
Ввели его светлость, пахнущего сигарами и хорошим портвейном. Его
нацелили на аудиторию, как гаубицу, и выпустили. За сорок пять минут он
рассказал об орхидеях и открытии сезона стипль-чейза. Президант начал
тайком тянуть его за фалды, но прошло еще двадцать минут, прежде чем слово
было предоставлено мне.
- Шесть лет назад я имел честь выступить перед Обществом. Темой
выступления было "Средиземноморское влияние на Центральную и Южную Африку
в дохристианскую эпоху". Теперь я выступаю с аналогичным сообщением, но
вооруженный новыми доказательствами, которые получил за прошедший период.
Каждые несколько минут Уилфрид Снелл поворачивался и бросал ремарку
Роджерсу или Де Валлосу, сидевшим за ним. Он говорил сценическим шепотом,
закрывая рот программой. Я не обращал на это внимания и читал вступление.
Это резюме всех предшествующих исследований и обзор различных связанных с
темой теорий. Я сделал его сознательно скучным и монотонным, чтобы Уилфрид
и его шайка поверили, что у меня за душой больше ничего нет.
- И вот в марте прошлого года мистер Лорен Стервесант показал мне
фотографию. - Тут я сменил тон, добавив в него немного электричества. И
увидел, как скучающее выражение на лицах слушателей сменил интерес. И я
неожиданно начал рассказывать детективную историю. Интервалы между
помпезными замечаниями Уилфрида Снелла становились все больше. Ржание его
последователей стихло. Теперь я держал аудиторию за горло, слушатели
вместе с Салии и мной в лунном свете смотрели на призрачные очертания
давно мертвого города. Они разделяли наше волнение, когда мы обнаружили
блок обтесанного камня.
В тот момент, когда мне потребовалось, выключили свет и на экране за
мной появилось первое изображение.
Это был белый царь, гордый и отстраненный, величественный в своей
подчеркнутой мужественности и золотом вооружении. Аудитория сидела в
восхищенном молчании, у всех ошеломленные лица были освещены светом
экрана, единственным движением был лихорадочный скрип перьев журналистов в
переднем ряду, а мой голос продолжал окутывать слушателей чарами.
Я довел рассказ до того места, где мы исследовали прилегающую к
холмам равнину и пещеру, но еще не открыли замурованный туннель за белым
