Она, должно быть, поняла мое выражение, потому что на ее лице явно
отразилась тревога.
- Бен, я буду делать эту работу?
Я постарался смягчить пилюлю, мне никого не хочется обижать, тем
более девушку, которую я люблю.
- Работа очень трудная и большая, Сал. Я думаю, нам нужно пригласить
самого Гамильтона или Леви из Тель-Авива, может быть, Роджерса из Чикаго.
- Я видел, как лицо ее начало расплываться, губы задрожали, глаза
затуманились, и торопливо продолжил: - Но ты, несомненно, будешь первым
ассистентом.
Пять минут царила мертвая тишина, и за это время отчаяние Салли
сменилось яростным гневом. Я видел, что приближается буря, но был бессилен
предотвратить ее.
- Бенджамин Кейзин, - начала она с обманчивой мягкостью в голосе, - я
думаю, что ты самый явный негодяй, с каким только мне выпало несчастье
встретиться. Три долгих года я отдавала свою полную и неизменную
верность...
Тут она совершенно утратила контроль над собой, и разразилась буря. И
хоть от ее слов моя душа болела и кровоточила, я все равно восхищался ее
сверкающими глазами, пылающими щеками и мастерским выбором язвительных
обвинений.
- Ты маленький человечек, не только телом, но и разумом. - Она
сознательно выбрала прилагательное, и у меня перехватило дыхание. Никто не
разговаривал со мной так, она знала, какие страдания причинят мне ее
слова. - Я тебя ненавижу. Ненавижу тебя, малыш.
Я чувствовал, как кровь устремилась к щекам, запинался, стараясь
найти ответ, стараясь защититься, но прежде чем я смог это сделать, Салли
повернулась к Лорену. И нисколько не смягченным тоном закричала:
- Заставьте его поручить мне! Прикажите ему!
Даже в своем отчаянии я испытал тревогу за бедную Салли. Теперь она
обращалась не к мягкосердечному калеке доктору археологии. Это все равно
что дразнить черную гадюку короткой палкой или бросать камни в
льва-людоеда. Я не мог поверить, что Салли настолько глупа, что она так
переоценивает свои дружеские отношения с Лореном. Я не мог поверить, что
она осмеливается таким тоном разговаривать с Лореном, как будто у нее есть
особое право на его внимание, как будто между ними особая связь чувств и
верности. Даже я, у кого такое право есть, никогда не стал бы говорить с
Лореном таким образом, и я не знал ни одного человека, который на это
решился бы.
Глаза Лорена сверкнули холодным голубым блеском, как сверкает
наконечик копья. Лицо его приобрело угрюмое выражение, ноздри раздулись и
побледнели, как китайский фарфор.
- Женщина! - в голосе его звучал лед. - Попридержи свой язык.
Если только это возможно, отчаяние мое еще усилилось, потому что
Лорен реагировал именно так, как я ожидал. Теперь два человека, которых я
любил, устремились в лоб друг другу, и я хорошо знал их обоих, знал их
гордость и упрамство, знал, что никто из них не уступит. Катастрофа была
неминуема, неизбежна.
Я хотел крикнуть Салли: "Не нужно! Я сделаю то, что ты просишь.
Сделаю, все, чтобы предотвратить катастрофу".
Но характер Салли был сломлен. Весь гнев, весь запал ушли. Она,
казалось, сжалась под бичом слов Лорена.
- Идите к себе и оставайтесь там, пока не научитесь себя вести, - тем
же холодным яростным тоном отдал приказ Лорен.
Салли встала и, опустив глаза, вышла.
Я не мог поверить свои глазам. Смотрел на дверь, через которую она
вышла, моя дерзкая, непокорная Салли, вышла покорно, как наказанный
ребенок. Рал и Лесли извивались в смушщении и замешательстве.
- Пора спать, - пробормотал Рал. - Простите нас, пожалуйста. Пошли,
Лес. Спокойной ночи всем. - И они вышли, оставив меня и Лорена наедине.
Лорен нарушил долгое молчание. Встал и заговорил естественным
спокойным голосом. Положил руку мне на плечо обычным жестом дружбы.
- Прости, Бен. Не волнуйся. Увидимся утром. - И вышел в ночь.
Я сидел один у своего неожиданно потерявшего всякий смысл свитка,
сидел с разбитым сердцем.
- Ненавижу тебя, малыш! - Голос ее звучал в одинокой пустыне моей
души, и я потянулся к бутылке Глен Грант.
Мне потребовалось много времени, чтобы напиться, перейти в стадию,
когда слова перестают жечь, и когда я, пошатываясь, выбрался наружу, я
знал, что сделаю. Пойду извинюсь перед Салли и пообещаю ей эту работу.
Все, что угодно, лишь бы она была довольна.
Я пошел к дому, где Салли теперь спала одна. Лесли переселилась в дом
Питера и Хитзер. Негромко постучал в дверь, ответа не было. Я постучал
громче, позвал ее по имени.
- Салли! Пожалуйста, мне нужно поговорить с тобой.
Наконец я толкнул дверь, она открылась. Я увидел темную комнату,
почти вошел, но тут храбрость меня покинула. Я тихо закрыл дверь и побрел
к себе. Упал лицом вниз на свою кровать, все еще грязный, не раздеваясь, и
погрузился в забвение.
- Бен! Бен! Проснись! - Голос Салли. Ее рука трясет меня за плечо,
мягко, но настойчиво. Я повернул голову и открыл горящие глаза. Яркое
утро. Салли сидела на краю кровати, наклонившись надо мной. Она была
одета, только что из ванны, волосы причесаны и убраны алой лентой, но
глаза припухли, будто она плохо спала или даже плакала.
- Я пришла извиниться за вчерашний вечер, Бен. За те ненавистные
глупости, которые я говорила, за свое безобразное поведение... - И пока
она говорила, обломки моей разбитой жизни собирались вместе, боль в голове
и сердце уходила.
- Даже если ты изменил свое решение и я ничего не заслуживаю, я бы
гордилась, если бы ты доверил мне работу в качестве первого ассистента
Гамильтона или того, кто будет работать.
- Ты принята на работу, - улыбнулся я ей. - Даю слово.
Первой задачей в архиве было убрать толстый слой пыли, покрывавший
там все. Я удивился, откуда такое количество пыли в закрытом и
изолированном от наружного воздуха коридоре, но вскоре обнаружил, что щели
кладки потолка не такие маленькие, как в кладке стен, и за многие столетия
тоньчайшая пыль проходила сквозь эти щели и оседала на всем.
Когда на Дакоте прибыло заказанное Лореном оборудование вместе с
отрядом службы безопасности, мы могли приниматься за работу.
У входа в туннель построили небольшую будку, и там теперь постоянно
находился охранник. Входить разрешалось только нам пятерым.
Пылесосы упростили задачу очистки архива от пыли. Мы с Ралом работали
с внешней стороны коридора, как две образцовые домохозяйки, и удушающие
облака пыли сделали необходимыми респираторы, пока работа не была
завершена.
После этого мы смогли более внимательно ознакомиться со своим
открытием. В каменный нишах находилось 1 142 запечатанных глиняных
кувшина. 148 из них упали с полок и 127 разбились или треснули, свитки в
них оказались подвержены влиянию воздуха и, вероятно, погибли. Эти свитки
мы заливали парафином, прежде чем притронуться к ним, потом прикрепляли
этикетки и упаковывали.
Затем мы все внимание уделили свидетельствам смертельной схватки,
которая разыгралась в архиве и нанесла такой урон полкам и их содержимому.
В коридоре между полками лежало 38 трупов, все с явными признаками
неожиданной и насильственной смерти, и сохранились очень хорошо. Некоторые
сумели уползти в ниши и там умереть, испуская последний вздох и сжимая
ужасные раны, которые все еще были видны на их мумифицированных телах.
Предсмертная агония ясно отразилась на положении тел. Другие умерли
быстро, у них были отсечены конечности, расколоты черепа, а в некоторых
случаях отрублена голова, которая лежала тут же, в нескольких ярдах.
Свидетельства дьявольской ярости, проявление почти нечеловеческой
разрушительной силы.
Все жертвы негроидного типа, на всех набедренные повязки или
передники из обработанной кожи, с бусами или украшениями из кости. На
ногах легкие кожаные сандалии, на головах шапки из кожи, лыка или перьев
тоже с бусами, раковинами и костями.
Вокруг разбросано оружие: грубо кованные железные наконечники,
прикрепленные к древкам из полированного дерева. Многие древки сломаны или
разрублены ударами какого-то острого орудия. Тут же сотни тростниковых
стрел, оперенных перьями дикой утки с наконечниками из кованного вручную
железа. Стрелы проделали множество ямок в мягком песчанике стен, и было
легко определить, что ими стреляли снаружи, от входа в коридор, прежде чем
его запечатали. Ни одно из них не попало в лежащих, поэтому мы заключили,
что залп стрел предшествовал нападению тех, кто лежал вдоль всего
коридора.
В пятнадцати футах от запечатанного входа в туннель видны были следы
большого костра, от которого почернели стены, пол и потолок. Груда
обгорелых поленьев все еще лежала там, где недостаток воздуха загасил
костер, когда вход запечатали. Огонь удивлял нас, пока Лорен не попытался
реконструировать ход битвы. Он беспокойно ходил взад и вперед по коридору,
шаги его звенели на каменных плитах, гротескная и чудовищная тень падала
на стены.
- Их загнали сюда, последних воинов Опета, небольшой отряд самых
сильных и храбрых. - Голос его звенел, как у трубадура, поющего легенду о
героях древности. - Сюда послали лучших бойцов, чтобы закончить это
убийство, но люди Опета перебили их, а остальные бежали. Тогда враги
поместили у входа лучников, которые пустили внутрь тучи стрел. Снова
попытались войти, но люди Опета ждали их, и снова враги умирали десятками.
Он повернулся и подошел туда, где я стоял, под раскачивающейся
электрической лампой. Некоторое время мы молчали, представляя себе все
это.
- Боже, Бен! Только подумать! Какая битва и какой конец! Какую славу
заслужили эти люди в свой последний день!
Даже я, мирный человек, был тронут этим. Почувствовал, как сильнее
забилось сердце, повернулся к Лорену, как ребенок к сказочнику.
- А что же потом? - спросил я.
- Они уже умирали, у каждого десятки ран. У них не осталось сил для
сражения, они стояли плечом к плечу, товарищи в жизни, а теперь и в
смерти, устало опираясь на оружие, но враг не пришел. Напротив, у входа в
туннель разожгли костер, чтобы выкурить защитников, а когда они не вышли,
враги отказались от нападения и замуровали вход, превратив туннель в
могилу для мертвых и живых.
Все молчали, обдумывая рассказ Лорена. Все имело смысл и
соответствовало наблюдаемой картине, за одним исключением. Я не хотел
говорить этого, не хотел портить прекрасную сказку, но у Салли таких
сожалений не было.
- Если это правда, то что произошло с вашим отрядом героев?
Превратились в лунный луч и улетели? - Голос ее звучал слегка иронически,
но, конечно, она права. Хотел бы я, чтобы это было не так.
Лорен рассмеялся, слегка смущенно. "Придумайте что-нибудь получше", -
бросил он вызов.
Ни следа героев этой древней драмы, за исключением одного предмета,
лежавшего в конце коридора под изображением солнечного диска Баала. Он был
покрыт толстым слоем пыли и оказался последним открытием в архиве. Боевой
топор. Оружие поразительной красоты и удобства. Когда я впервые поднял его
с того места, где он пролежал почти 2 000 лет, рука моя удобно сомкнулась
вокруг рукояти, пальцы легли точно в канавки на ручке, как будто она была
специально для них создана. Порванная полоска кожи свисала с рукояти.
Топорище оказалось сорока семи дюймов длиной, изготовлено из рога
носорога, который был расщеплен и превращен в сплошной прут стальной
упругости и силы. Ручка из слоновой кости и с оболочкой из электроновой
проволоки, для защиты от ударов врага. Лезвие представляет собой двойной
полумесяц, каждая сторона с острым, как бритва, лезвием семи с половиной
дюймов в длину. А из середины выдавалась пика двенадцати дюймов длиной,
так что оружием можно было и рубить, и колоть.
Лезвие топора исключительно тонкой работы украшено гравировкой,
изображающей четырех стервятников с распростертыми крыльями, по одному на
каждую сторону двойного лезвия. Птицы были изображены так подробно, что
виднелось каждое перо, а за птицами всходило в ореоле лучей солнце.
Гравировка была выложена электроном, сплавом золота и сеербра, а по блеску
лезвия ясно было, что оно закалено. Оружие покрыто чем-то почерневшим,
вероятно, высохшей кровью, и очевидно, именно оно нанесло те ужасные раны,
которые видны на многих трупах, разбросанных в коридоре.
Держа это прекрасное оружие в руке, я почувствовал, как меня
охватывает внезапное безумие. Я сам не понимал своих намерений, а топор
уже описывал сверкающие окружности над моей головой. Оружие настолько
хорошо уравновешено, что не требовалось прилагать силу, и я вздымал его
высоко, а затем наносил разящий смертоносный удар. Лезвие зловеще
разрезало воздух. Чуть сгибающаяся рукоять делала оружие живым в руке,
снова живым после почти двухтысячелетнего сна.
Я услышал, как из самых атавистических глубин души поднимается крик,
возбужденный вопль, который, казалось, служит естественным аккомпанементом
смертоносной песне топора. С усилием я остановил полет топора и крик,
прежде чем он сорвался с моих губ, и взглянул на лица окружающих.
Они были так поражены, будто я начал корчиться с пеной у рта. Я
быстро опустил топор. Стоял, чувствуя себя дураком, пораженный таким
небрежным обращением с драгоценной находкой. Рукоять могла легко стать
хрупкой, сломаться от резких движений.
- Я просто хотел испытать, - запинаясь, пробормотал я. - Простите.
Ночью мы пытались разгадать загадки архива и засиделись далеко за
полночь. Ответа мы так и не нашли, потом Лорен пошел вместе со мной в мой
дом.
- Завтра утром за мной прилетает Лир, Бен. Я провел здесь уже две
недели и больше не могу ни одного дня. Боже, как только вспомню, как я
пренебрегал своими обязанностями с того времени, как мы начали раскопки!
Мы остановились у входа в мой дом, и Лорен закурил сигару.
- Что в этом месте заставляет нас всех действовать так странно, а,
Бен? Ты тоже это чувствуешь? Странное чувство, - он заколебался, - чувство
судьбы.
Я кивнул, и Лорен, подбодренный, продолжал:
- Этот топор. Он что-то с тобой сделал, Бен. Сегодня в течение
нескольких минут ты не был собою.
- Знаю.
- Ужасно хочется узнать содержание свитков, Бен. Нужно начать как
можно скорее.
- Тут на десять лет работы, Ло. Тебе придется потерпеть.
- Терпение не входит в мои добродетели, Бен. Вчера вечером я читал об
открытии могилы Тутанхамона. Карнарвон сделал возможным это открытие, но
он умер, даже не успев взглянуть на саркофаг покойного фараона.
- Не будь слишком впечатлительным, Ло.
- Ладно, - согласился Лорен. - Но не трать времени, Бен.
- Раздобудь мне Гамильтона, - сказал я. - Без него мы ничего не
сможем сделать.
- В пятницу я буду в Лондоне. Сам повидаюсь с ним.
- Он старый чудак, с ним нелегко иметь дело, - предупредил я.
Лорен улыбнулся. "Предоставь это мне. Теперь послушай, Бенджамин, мой
мальчик, если найдете здесь что-нибудь еще, дайте мне знать немедленно,
понял? Я хочу быть здесь, когда это случится".
- Что случится?
- Не знаю... что-то. Что-то здесь есть, Бен. Я это чувствую.
- Надеюсь, ты прав, Ло. - Он хлопнул меня по плечу и ушел в темноте к
своему дому.
Пока мы работали в архиве, поднимая человеческие останки и груды
оружия, на Дакоте прилетел отряд строителей, которые должны были соорудить
депозитарий для свитков. Это еще один большой сборный дом, с
воздухонепроницаемыми дверьми и мощным аэрокондиционером, который позволял
поддерживать в помещении со свитками оптимальную температуру и влажность.
Вокруг здания из соображений безопасности была протянута изгородь из
колючей проволоки, и вообще были предусмотрены все возможные
предосторожности для сохранности свитков.
Те же строители возвели еще с полдесятка домов для увеличивающегося
персонала, и первыми обитателями этих домов стали высшие чиновники из
правительства Ботсваны. Правительственная депутация провела у нас два дня
и улетела, удостоверившись, что интересы Ботсваны в находке защищены, но
сначала я взял с чиновников обещание хранить дело в тайне. Объявлять об
открытии буду я сам.
Мы начали снабжать ярлычками и переносить в хранилище кувшины. С
величайшей тщательностью фиксировали - и фотографически, и письменно -
точное место каждого на полке. Казалось вероятным, что они располагаются в
хронологическом порядке, и такая фиксация облегчит в дальнейшем работу
переводчиков.
В понедельник моим планам был нанесен сильнейший удар в виде
лаконичного послания от Лорена.
"С Гамильтоном не договорился. Предложи альтернативу".
Я был разочарован, рассержен и расстроен. Разочарован, поскольку
Гамильтон лучший специалист в мире, и его присутствие сразу придало бы вес
и аутентичность нашему городу. Расстроен, потому что, по-видимому,
Гамильтон счел мои утверждения неверными, моя репутация сильно пострадала
от яростных нападок моих критиков и научных противников. На Гамильтона они
явно подействовали. Он не хотел, чтобы его связывали с моим явно
мошенническим открытием. Наконец, я рассердился, потому что отказ
Гамильтона принять участие в работе был прямым оскорблением. Он поставил
на мне знак парии, и теперь остальные тоже не дадут согласия на
сотрудничество, в котором я отчаянно нуждался. Я могу оказаться
дискредитированным в самом начале.
- Он не дал мне ни одного шанса, - протестовал я, обращаясь к Салли.
- Даже не захотел меня выслушать. Боже, я не сознавал, что я теперь
профессиональный прокаженный. Даже разговор со мной может уничтожить
репутацию.
- Он тощий лысый старый козел! - согласилась со мной Салли. -
Развратный старый хлопатель по ягодицам и...
- И самый большой авторитет в мире по древним рукописям, - с горечью
сказал я. Ответа на это не было, и мы некоторое время сидели в молчании.
Потом Салли прихорошилась. "Ну что ж, пошли приведем его!" -
предложила она.
- Он откажется даже встретиться с нами.
- Со мной встретиться он не откажется, - заверила меня Салли, и за
этими словами скрывалась какая-то нерассказанная история, отчего ревность
пошла разлагающе гулять по моим венам. Салли работала с ним три года, и я
мог утешиться только тем, что у нее слишком высокие стандарты, которые
исключают Элдриджа Гамильтона.
Семьдесят два часа спустя я сидел у Белла и Харви в передней гостиной
с пинтой доброго английского горького пива и с беспокойством смотрел на
автостоянку. От Оксфорда сюда всего десять минут езды, И Салли должна была
бы быть здесь уже давно.
Я устал, был раздражен и угнетен после ночного перелета из
Йоханнесбурга в Хитроу. Из аэропорта Салли позвонила Гамильтону.
- Профессор Гамильтон, надеюсь, вы не рассердитесь на меня за этот
звонок, - скромно начала она.
- Салли Бенейтор, помните, я работала под вашим руководством в 1966.
Верно, Салли-Зеленые-Глаза. - И она кокетливо засмеялась.
- Я пролетом в Англии. Всего на день-два. Я так одинока, у меня
ностальгия по тем чудесным дням. - В тоне ее звучала сотня интимных
оттенков приглашения и обещания.
- Ланч? Замечательно, профессор. Разрешите, я за вами заеду в машине.
Возьму напрокат. - Она торжествующе подняла вверх большой палец.
- Белл и Харли? Конечно, помню. Как я могу забыть. - Она скорчила мне
гримасу. - С нетерпением ожидаю встречи.
Серебряный ягуар скользнул на стоянку, и я увидел за рулем Салли. С
шарфом на волосах и со смехом на губах она совсем не выглядела девушкой,
которая провела четырнадцать часов в тесном кресле межконтинентального
реактивного самолета.
Салли выскользнула из машины, сверкнув своими прекрасными загорелыми
ногами, и пошла ко мне. Повиснув на руке Элдриджа Гамильтона и весело
смеясь.
Гамильтон - высокий, с обвисшими плечами человек лет пятидесяти, на
котором неряшливый твидовый костюм с кожаными нашивками на рукавах висел,
как мешок. Нос у него с горбинкой, а лысина сверкает на солнце, как будто
отполирована воском. В целом это, конечно, не опасный соперник, но его
маленькие глаза сверкали за стеклами очков в роговой оправе, губы отвисали
от желания, обнажая рот, полный плохих зубов, когда он смотрел на Салли, и
я обнаружил, что мне придется дорого платить за его услуги.
Салли вела его к моему столику, и он был в шести футах от него, когда
узнал меня. Он замер, и я увидел, как он мигнул. Он сразу понял, что его
обманули, и на мгновение вся наша затея повисла в воздухе. Он легко мог
развернуться и уйти.
- Элдридж! - я вскочил на ноги, соблазнительно воркуя. - Как
замечательно снова вас увидеть! - И пока он колебался, я схватил его за
локоть и сжал его, как в тисках, обшитых бархатом. - Я заказал для вас
большую порцию джина Джилби с тоником, это ведь ваша отрава, не так ли?
Прошло пять лет с нашей последней встречи, и то, что я помню его
личные вкусы, слегка смягчило его. Он позволил Салли и мне усадить его в
кресло в приятном соседстве с джином. Пока мы с Салли обрушили на него все
наше объединенное очарование, он хранил подозрительное молчание. Так
продолжалось, пока он не покончил с первой порцией джина. Я заказал
другую, и он начал оттаивать, а на середине третьей стал игривым и
разговорчивым.
- Читали ответ Уилфрида Снелла на вашу книгу "Офир" в "Журнале"? -
спросил он. Уилфрид Снелл - наиболее шумный и безжалостный из моих научных
противников. - Забавная статья, а? - И Элдридж заржал, как назойливый
жеребец, и сжал одно из прекрасных бедер Салли.
Я мирный человек, но в тот момент пришлось с усилием напомнить себе
об этом. Должно быть, выражение у меня стало свирепым, пальцами одной
руки, как когтями, я сжал другую, борясь с искушением потаскать Элдриджа
по комнате за ноги.
Салли выскользнула из его исследовательской руки, и я предложил
сдавленным голосом: "Давайте поедим".
Последовала небольшая игра со стульями за обеденным столом: Элдридж
хотел оказаться на расстоянии руки от Салли, а я пытался этому помешать.
Мы перехитрили его в коварной двойной игре, позволив сесть, после
того как он загнал Салли в угол рядом с собой, и тут я воскликнул: "Салли,
там сквозняк!" И, как пара балетных танцовщиков, мы поменялись местами.
Теперь я смог расслабиться и уделить фазану внимание, которого он
заслуживал, хотя бургундское, которое предложил заказать Элдридж,
оказалось грубоватым.
С характерным тактом Элдридж сам поднял тему, к которой мы собирались
приступить.
- Встретил вашего друга недавно, большой яркий парень, помесь
натурщика и профессионального борца. Акцент как у австралийца. Рассказывал
мне небылицы о каких-то свитках, будто бы найденных вами в пещере возле
Кейптауна. - И Элдридж опять заржал так мощно, что мгновенно прекратил все
остальные разговоры в ресторане. - Глупец предлагал мне чек. Я знаю этот
тип, ничего за душой, а хочет заставить меня поверить. На нем с ног до
головы всюду написало "мошенник".
Мы с Салли уставились на него, пораженные невероятной
проницательностью и точным проникновением в зарактер Лорена.
- Конечно, я отправил его подальше, - оживленно продолжал Элдридж и
набил себе рот фазаном.
- Вероятно, вы поступили правильно, - пробормотал я. - Ксати,
раскопки находятся в северной Ботсване, оттуда 1 500 миль до Кейптауна.
- Да? - спросил Элдридж, как можно вежливее проявляя полнейшее
отсутствие интереса, насколько это можно сделать со ртом, полным фазана и
гнилых зубов.
- И Лорен Стервесант в списке тридцати богатейших людей мира
"Таймса", - добавила Салли. Элдридж открыл набитый рот, показав нам
полупрожеванную грудку фазана.
- Да, - подтвердил я. - Он финансирует мои раскопки. Потратил уже 200
000 долларов и никаких ограничений не делает.
Элдридж повернул ко мне искаженное лицо. Такие меценаты почти столь
же редки, как единороги, и Элдридж неожиданно понял, что находился в
пределах досягаемости одного их них и дал ему уйти. Вся самоуверенность
покинула профессора Гамильтона.
Я попросил официантку убрать свою тарелку. Клянусь, я искренне в
глубине сердца сочувствовал Элдриджу, открывая портфель и доставая
цилиндический свиток, завернутый в защитныйбрезентовый футляр.
- Завтра у меня свидание в Тель-Авиве с Рубеном Леви, Элдридж. - Я
начал снимать чехол.
- У нас 1 142 таких кожаных свитка. Следующие несколько лет Руби
будет очень занят. Конечно, Лорен Стервесант сделает пожертвование в 100
000 долларов факультету археологии Тель-Авивского университета за
содействие, и я не удивлюсь, если факультету будут также подарены
некоторые свитки.
Элдридж проглотил своего фазана, будто это толченое стекло. Он вытер
салфеткой пальцы и рот, прежде чем начать рассматривать свиток.
- С южных травяных равнин, - шепотом прочел он, и я заметил, что он
переводит несколько по-другому, - получено 192 больших слоновьих клыка,
весом в 221 талант... - Голос его стих, но губы двигались: он читал
дальше. Потом снова заговорил, и голос его дрожал от возбуждения.
- Пунический язык, стиль второго столетия до рождества Христова,
обратите внимание на лигатуру в середине М, это опускание буквы тоже явно
свидетельствует о времени до первого столетия. Салли, вы заметили
архаическую перекладинку у А?
- У нас тысяча таких свитков, сохранившихся в хронологическом
порядке, Леви чрезвычайно возбужден, - прервал я эти технические
подробности своей легкой неправдой. Леви пока даже не знает о их
существовании.
- Леви, - фыркнул Элдридж, и его очки гневно сверкнули. - Леви!
Выведите его за пределы древнееврейского и египетского, и он как ребенок в
диком лесу! - Теперь он держал меня за руку.
- Бен. Я настаиваю. Я категорически требую эту работу.
- А как же критика Уилфридом Снеллом моих теорий? Вам она опказалась
забавной, - теперь я держал его на крючке и мог позволить себе небольшое
нахальство. - Неужели вы согласитесь работать с человеком с такими
подозрительными взглядами?
- Уилфрид Снелл, - энергично заявил Элдридж, - большой осел. Когда он
находил тысячу пунических свитков?
- Официант, - позвал я, - принесите две большие порции коньяка.
- Три порции, - сказала Салли.
Мягкое тепло от коньяка разливалось по телу. Я слушал излияния
Элдриджа, он требовал у Салли точных сведений, где, когда и как мы
обнаружили свитки. Я обнаружил, что он начинает мне нравиться. Конечно,
зубы у него как пни в выгоревшем лесу, но я и сам не образец физического
совершенства. Правда также, что у него слабость к джину и красивым
девушкам, но здесь он отличается от меня только выбором напитка, а кто я
такой, чтобы утверждать, что Глен Грант лучше?
Нет, решил я, несмотря на свои предубеждения, я смогу с ним работать,
конечно, пока он будет держать свои костлявые руки подальше от Салли.
Элдридж прилетел через неделю после нашего возвращения в Лунный
гоород, и мы встречали его на полосе. Я опасался, что переход от северной
зимы к нашему лету с его сорокаградусной жарой отразится на его
способностях. Но мне не нужно было беспокоиться. Он оказался одним из тех
англичан, которые, нахлобучив тропический шлем, идут по полуденному солнцу
и даже не потеют. Багаж его состоял из одного-единственного саквояжа с
личными вещами и десятка больших ящиков с химикалиями и оборудованием.
Я предоставил ему грантур А для знакомства с раскопками, стараясь без
всякого успеха вызвать интерес к городу и пещере. Но Элдридж был узким
специалистом, и больше его ничего не интересовало.
- Да, - говорил он. - Интерсно. А где свитки? - Я думаю, даже тогда у
него сохранились сомнения, но я отвел его в архив, и он замурлыкал, как
худой старый кот, двигаясь вдоль уставленных каменных полок.
- Бен, - сказал он, - надо решить еще одну проблему. Статью о свитках
я напишу сам, договорились? - Мы странное племя, работаем не ради золота,
но ради славы. Элдридж хотел быть уверенным в своей доле.
- Договорились. - Мы обменялись рукопожатием.
- Ну, тогда ничего мне не мешает сразу начать, - сказал он.
- Конечно, ничего, - согласился я.
Работа со свитками - скорее искусство, чем наука. Для каждого свитка
приходилось вырабатывать свои средства, в зависимости от степени
сохранности, качества кожи, состава чернил и других факторов. В момент
слабости Салли призналась мне, что не смогла бы выполнить эту работу, для
нее требуется огромный опыт, которого у нее не было.
Элдридж работал как средневековый алхимик, пропаривая, смачивая,
брызгая и крася. Его кабинет пропах химикалиями и другими странными
запахами, и пальцы у него и Салли всегда были окрашены. Салли доложила,
что поглощенность работой снизила его животные инстинкты до уровня, когда
он лишь изредка делал попытки поинтересоваться наиболее выдающимися
частями ее тела.
Каждый свиток расправляли, оценивали его содержание, и начинался
подробный перевод. Один за другим перед нами раскрывались бухгалтерские
книги городской торговли или приказы, отданные Великим Львом и советом
девяти семейств. Запись делали безымянные чиновники, стиль у них был
сжатый и экономный, без всякого полета воображения и ненужных описательных
строк. Абсолютно прагматичный взгляд, который соответствовал стилю жизни,
реконструируемому по нашим находкам на раскопках. По вечерам мы обсуждали
результаты.
- Это типично для финикийцев, - соглашался Элдридж. - У них не было
интереса к пластическим искусствам, их керамика груба и однотипна. По
моему мнению, их скульптура, вернее, то немногое, что от нее сохранилось,
просто отвратительна.
- Для искусства нужно богатство, свободное время и безопасность, -
предположил я.
- Верно, хорошие примеры - Рим и Греция. Карфаген, а раньше Финикия
были в слишком опасном положении, им приходилось постоянно бороться за
выживание. Торговцы и воины, они больше интересовались богатством и
