Мисс Пим расставляет точки | |
джентльмены из этих обоих миров были и умными, и интересными,
нельзя было отрицать, что они на поверку оказывались достаточно
ограниченными. Например, вы не могли говорить с одним и тем же
человеком о социальной безопасности, о народных горских песнях
и о том, кто выиграл заезд в 3.30. У каждого был свой
"предмет". И предметом этим, как она убедилась, похоже, чаще
всего являлся вопрос о гонорарах. У самой Люси было лишь весьма
смутное представление о гонорарах, особенно ее собственных, и
она никогда не могла поддерживать подобные разговоры.
Кроме того, никто из них не был молод.
По крайней мере, не так молод, как эти дети здесь.
Некоторые знакомые Люси были молоды по возрасту, однако, вес
мирских пороков и сознание собственной значимости уже согнули
их спины. Очень приятно было в виде разнообразия встретить юное
утро мира.
И очень приятно было нравиться.
Нечего обманывать себя и искать причину того, почему ей
хотелось еще ненадолго остаться, почему она всерьез готовилась
пожертвовать прелестями цивилизации, казавшимися ей столь
желанными, ну просто необходимыми еще только вчера утром. Очень
приятно было нравиться.
За последние несколько лет ею пренебрегали, ей завидовали,
ею восхищались, ее брали на буксир и обрабатывали; однако тепло
личной приязни к себе она не испытывала с той самой поры, как
вскоре после ее ухода в отставку четвертый класс младшей группы
попрощался с ней, подарив сделанную собственными руками
перочистку и написав речь, которую произнесла Глэдис такая-то.
Чтобы еще немного побыть в этой атмосфере молодости, доброго
отношения, тепла, Люси готова была какое-то время смотреть
сквозь пальцы на звонки, бобы и ванные комнаты.
— Найт, — позвала юная мисс Рагг, оторвавшись от беседы,
в которой участвовала, — Апостолы не просили вас дать им
рекомендательное письмо к какому-нибудь врачу в Манчестере?
— Да-да, просили. Все вместе. Конечно, я согласилась, с
радостью. Думаю, они добьются большого успеха.
— Сама по себе каждая из Апостолов — ничего собой не
представляют, — сказала мисс люкс, — но вместе они обладают
учетверенной безжалостностью, которая совершенно необходима в
Ланкашире. Это единственный случай в моей практике, когда
ничто, помноженное на четыре, дает что-то около шести с
половиной. Если никому не нужна "Санди Таймс", я возьму ее,
почитаю перед сном.
Газета явно не была нужна никому. После ленча Люси
просмотрела ее первой, а потом она так и оставалась лежать
сложенной в гостиной, и никто, как заметила мисс Пим, никто,
кроме мисс Люкс, не прикоснулся к ней.
— Старшие этого выпуска очень неплохо устроились, почти
без нашей помощи, — сказала мадам Лефевр. — Нервотрепки будет
меньше, чем обычно.
Эти слова прозвучали не очень сочувственно, скорее,
сардонически.
— Меня все время удивляет, — произнесла мисс Ходж отнюдь
не сардонически, — что студентки каждый год оказываются
нарасхват. Вакансии открываются, как только есть, кому их
заполнить. Почти как — как две части одного устройства. Это
так удивительно и так успокаивает. По-моему, ни разу за все
время моего пребывания в Лейсе у нас не было ни одного случая
профессиональной непригодности. Кстати, я получила письмо из
школы Кордуэйнерс, в Эдинбурге, как вы знаете. Вы помните
Малкастер, Мари? — и Генриетта повернулась к мадам Лефевр,
которая за исключением самой мисс Ходж была Самой давней
обитательницей Лейса и которую, к несчастью, звали просто Мари.
— Конечно, помню. Кусок теста без закваски, — ответила
мадам, которая судила всех и вся по способности выполнить
rondes des jambes [Rond des jambes — пируэт (франц.)].
Славная девушка, — спокойно произнесла Генриетта. — Я
думаю, Кордуэйнерс будет хорошим местом для Шины Стюарт.
— Вы сказали ей об этом? — спросила мисс Рагг.
— Нет-нет. Я всегда люблю откладывать дела до утра.
— Высидеть идею, как цыплят, хотите вы сказать, —
заявила мадам. — Ведь вы, наверно, узнали про Кордуэйнерс еще
вчера утром, до ленча, потому что именно тогда пришла последняя
почта. А мы слышим об этом только сейчас.
— Это была не очень важная новость, — пояснила, как бы
оправдываясь, Генриетта, а потом добавила с почти глупой
улыбкой: — Но до меня дошли слухи о настоящем лакомом кусочке,
о действительно замечательном шансе для кого-то.
— Расскажите, — попросили все присутствующие.
Но Генриетта сказала — нет; официального запроса не было,
и он может вовсе не прийти, так же, как заявка, а пока их нет,
лучше и не говорить об этом. Но при этом вид у мисс Ходж был
очень довольный и загадочный.
— Ну, я иду спать, — сказала мисс Люкс, забирая "Таймс"
и поворачиваясь спиной к неуклюжим попыткам Генриетты проявить
скрытность. — Вы не уедете завтра до ленча, не правда ли, мисс
Пим?
— Знаете, — ответила Люси, неожиданно решившись, —
может быть, мне можно остаться на день или два? Ведь ты
предлагала мне, правда? — напомнила она Генриетте. — Все было
так мило... так интересно оказаться в совершенно ином мире... И
здесь так чудесно... — о, Господи, все это звучит так
по-идиотски! Неужели она никогда не научится вести себя как
Люси Пим — знаменитость?
Но ее бормотание потонуло в накатившей волне шумного
одобрения. Люси была тронута, заметив отблеск радости даже на
лице мисс Люкс.
— Оставайтесь до четверга, прочтите Старшим лекцию вместо
меня по психологии, а меня отпустите на конференцию в Лондон,
— подхватила доктор Найт, как будто это пришло ей в голову
только что.
— О, не знаю, как — , — начала Люси, артистически
выражая сомнение, и посмотрела на Генриетту.
— Доктор Найт всегда готова умчаться на конференцию, —
сказала мисс Ходж неодобрительно, но спокойно. — Ну, конечно,
мы будем рады и почтем за честь, Люси, если ты согласишься
прочесть студенткам еще одну лекцию.
— С удовольствием прочту. Так приятно будет почувствовать
себя временным членом вашего коллектива, а не просто гостьей. С
большим удовольствием прочту. — подымаясь, она повернулась и
подмигнула доктору Найт, а та сжала ее локоть в порыве
благодарности. — А теперь мне, наверно, следует вернуться в
студенческое крыло.
Люси пожелала всем спокойной ночи и вышла вместе с мисс
Люкс. Пока они шли в другую часть дома, Люкс сбоку посматривала
на мисс Пим, и когда Люси поймала ее взгляд, ей показалось, что
в этих холодных как лед серых глазах блеснул отсвет дружеского
расположения.
— Вам действительно нравится эта menagerie [Menagerie —
хозяйство (франц.)], — спросила Люкс. — Или вы просто ищете
еще что-нибудь, что можно приколоть булавками к картону?
Тот же вопрос задала вчера Нат Тарт. Вы приехали собирать
образцы? Хорошо, она ответит так же и посмотрит, какова будет
реакция Люкс.
— О, я остаюсь, потому что мне этого хочется. Колледж
физического воспитания никоим образом не место, подходящее для
поиска анормальностей. — Она произнесла это как утверждение,
не как вопрос, и ждала ответа.
— Почему? — спросила мисс Люкс. — Работа до седьмого
пота, до состояния комы может помутить рассудок, но не может
лишить эмоций.
— Правда? — удивилась Люси. — Если бы я устала, как
собака, у меня несомненно не осталось бы никаких других чувств,
кроме желания как можно быстрее лечь спать.
— Когда идут спать смертельно усталыми — все в порядке,
это нормально, приятно и безопасно. Болезнь начинается, когда
человек просыпается смертельно усталым.
— Какая болезнь?
— Гипотетическая болезнь, о которой мы говорим, —
спокойно ответила Люкс.
— Вы хотите сказать, что просыпаться с ощущением
смертельной усталости — обычное дело для студенток?
— Я не являюсь их медицинским консультантом, так что я не
могу бегать со стетоскопом и устраивать опросы, но должна
сказать, что пятеро из шестерых Старших в последнем семестре
устают так, что каждое утро для них — тихий кошмар. Когда
человек устает до такой степени, его эмоциональное состояние
перестает быть нормальным. Маленькое препятствие на пути
превращается в Эверест, неосторожное замечание вызывает
затаенную обиду, небольшое разочарование неожиданно оказывается
поводом для самоубийства.
В голове Люси мелькнуло видение — лица, собравшиеся в
саду за чаем. Загорелые, смеющиеся, счастливые лица,
беззаботные и в большинстве своем принадлежащие людям, явно
уверенным в себе. Где в этом сборище здоровой раскованной
молодежи таился хоть малейший намек на напряженность, на дурное
настроение? Нигде. Конечно, они ныли по поводу выпавшего на их
долю тяжкого жребия, но это были комические жалобы по отдельным
случаям.
Возможно, они устали; даже наверняка устали — чудо, если
бы было иначе; но устали до анормальности — нет. Поверить в
это Люси не могла.
— Вот моя комната, — сказала Люкс и остановилась. — У
вас есть что читать? Вряд ли вы взяли с собой книгу, если
собирались пробыть здесь только один день. Дать вам что-нибудь?
Она открыла дверь в опрятную комнату, служившую
одновременно спальней и гостиной, единственными украшениями
которой были одна гравюра, одна фотография и целый стеллаж
книг. Из соседней комнаты доносилось журчание шведской речи.
— Бедная фрекен, — неожиданно сказала Люкс, заметив, что
Люси прислушивается. — Она так скучает по дому. Как это,
наверно, замечательно — посплетничать о своих близких на
родном языке. — И увидев, что Люси смотрит на фотографию: —
Моя младшая сестра.
— Очень хорошенькая, — сказала Люси и тут же
спохватившись, понадеялась в душе, что в ее голосе не
прозвучало и намека на удивление.
— Да. — Люкс задергивала шторы. — Терпеть не могу
мотыльков. А вы? Она родилась, когда я была уже подростком, я
практически вырастила ее. Сейчас она на третьем курсе
медицинского училища. — Люкс подошла и с минуту вместе с Люси
смотрела на фотографию. — Так что мне вам дать почитать? Есть
что угодно — от Раньона до Пруста.
Люси взяла "Молодых гостей" [Роман известного писателя
Джона Уэйна (1965) о визите советских студентов в Англию.]. Она
читала их последний раз очень давно, но обнаружила, что
улыбается только от одного вида книги. А когда подняла глаза,
увидела, что и Люкс улыбается.
— Увы, одной вещи мне никогда не сделать, — с сожалением
проговорила Люси.
— Какой?
— Написать книгу, которая заставит всех улыбаться.
— Не всех, — заметила Люкс, и ее улыбка стала шире. — У
меня была кузина, которая бросила ее читать на середине. Когда
я ее спросила — почему, она ответила: "Совершенно
неправдоподобно".
Так, улыбаясь, Люси и отправилась к себе, радуясь, что
завтра не надо ехать к поезду и думая о некрасивой мисс Люкс,
которая любит хорошенькую сестру и которой нравятся нелепости.
Когда Люси свернула в длинный коридор крыла (длинная палочка
буквы Е), она увидела Бо Нэш, которая стояла в его конце возле
лестницы, подняв руку с колокольчиком на высоту плеча; в
следующую секунду крыло наполнил дикий трезвон. Люси застыла на
месте, зажав руками уши, а Бо смеялась, с удовольствием
размахивая этим ужасным предметом. Она была очень хороша, когда
стояла вот так, держа в руке орудие пытки.
— Разве давать звонок "по комнатам" обязанность старосты?
— спросила Люси, когда Бо перестала размахивать колокольчиком.
— Нет, Старшие дежурят по неделе каждая. Просто это моя
неделя. Я — внизу алфавитного списка, поэтому в каждом
семестре на мою долю приходится только одна неделя. — Она
посмотрела на мисс Пим и притворно-конфиденциально понизила
голос. — Я делаю это с удовольствием — все считают, что это
так скучно — все время смотреть на часы, а мне нравится
устраивать шум.
Да, подумала Люси, отсутствие нервов и пышущее здоровьем
тело; конечно, ей будет нравиться устраивать шум. А потом,
почти автоматически: а что, если это не шум ей нравится, а
ощущение власти в руках? Но Люси отогнала эту мысль; для Нэш
все всегда было легко; всю жизнь, чтобы что-нибудь иметь, ей
достаточно было только попросить или взять. Ей не требовалось
особого удовольствия, вся ее жизнь была сплошным удовольствием.
Ей нравился дикий шум, производимый колокольчиком — и все.
— Между прочим, — заметила Нэш, идя рядом с Люси, — это
не звонок "по комнатам". Это "выключить свет".
— Я не представляла себе, что так поздно. Это относится и
ко мне?
— Ну, конечно, нет. Олимпийцы ведут себя, как им угодно.
— Даже если живешь на чужой территории?
— Вот и ваша келья, — сказала Нэш, включила свет и
посторонилась, пропуская Люси в маленькую чистую комнатку,
веселую, идеально чистую, сверкающую в ничем не затененном
свете. После полутонов летнего вечера и изящества георгианской
гостиной она выглядела как иллюстрация из какого-нибудь
толстого американского каталога. — Я рада, что встретила вас,
потому что мне нужно кое-что сказать вам. Не я принесу вам
утром завтрак.
— О, все в порядке, — начала было Люси, мне все равно
надо будет встать...
— Я не это хотела сказать. Совсем не это. Просто юная
Моррис попросила, нельзя ли ей — она еще Младшая — и...
— Похитительница Джорджа?
— Ой, я и забыла, что вы были при этом. Да, она. Кажется,
она считает, что много потеряет в жизни, если не принесет вам
завтрак в ваше последнее утро в Лейсе. Так что я сказала, что
если она не станет просить у вас автограф или еще как-нибудь
надоедать, пусть несет. Надеюсь, вы не против? Она славный
ребенок, и это в самом деле доставит ей огромное удовольствие.
Люси была согласна даже, чтобы завтрак ей принес свирепый
негр-убийца, только чтобы она могла съесть свой жесткий, как
кожа, тост в мире и покое; она ответила, что будет благодарна
юной Моррис и что, между прочим, это утро не будет последним.
Она остается и в четверг будет читать лекцию.
— Правда! О, чудесно! Я так рада! Все будут рады. Вы нам
так нужны.
— Как лекарство? — наморщила Люси нос.
— Нет, как тоник.
— Сироп какой-то, проговорила Люси, но в душе она была
довольна.
Так довольна, что даже закалывая волосы в соответствующих
местах маленькими шпильками, она не испытала обычной дикой
скуки. Люси намазала лицо кремом и стала с непривычной
терпимостью разглядывать его, лишенное грима, блестящее в ярком
свете. Без сомнения, ее склонность к полноте предотвращала
появление морщин; если ваше лицо похоже на булочку, утешает, по
крайней мере, то, что это свежая булочка. Кроме того, ей пришло
на ум, что каждому человеку дается соответствующий его сути
облик. Если бы у нее был нос Гарбо, ей пришлось бы одеваться
соответственно этому, а если бы у нее были скулы мисс Люкс, ей
пришлось бы вести соответствующую этому жизнь. Люси никогда не
могла жить соответственно чему-то. Даже Книге.
Вовремя вспомнив, что лампы у кровати нет — студентки не
должны заниматься в постели — она выключила свет, подошла к
окну, раздернула занавески и выглянула во двор. Стоя у
открытого настежь окна, Люси вдыхала прохладный ночной воздух,
наполненный ароматами. Глубокая тишина опустилась на Лейс.
Болтовня, звонки, смех, дикие возгласы, топот ног, шум воды,
бешено льющейся в ванну, приезды, отъезды, — все замерло в
этом огромном молчащем доме, темная масса которого виднелась
даже в окружающем мраке.
— Мисс Пим!
Шопот донесся из окна напротив.
Разве они видят ее? Нет, конечно, нет. Просто кто-то
услышал легкий шорох раздвигаемых занавесок.
— Мисс Пим, мы так рады, что вы остаетесь.
Быстро же распространяются слухи в колледже! Не прошло и
пятнадцати минут, как Нэш пожелала ей доброй ночи, а новость
уже достигла противоположного крыла.
Люси еще не успела ответить, как из невидимых окон,
окружающих маленький четырехугольник, донесся хор шепчущих
голосов. Да, мисс Пим. Мы рады. Рады, мисс Пим. Да. Да. Рады,
мисс Пим.
— Спокойной ночи всем, — сказала Люси.
Спокойной ночи, ответили они. Спокойной ночи. Так рады.
Спокойной ночи.
Люси сняла с руки часы, подвинула к кровати стул —
единственный стул в комнате — чтобы положить на него часы и не
рыться утром под подушкой, и подумала, как странно, что только
вчера утром она не могла дождаться момента, когда уедет отсюда.
И может быть потому, что никакой уважающий себя психолог
не станет иметь дело с такой вышедшей из моды вещью, как
Предчувствие, даже самый маленький бесенок из мира
Необъяснимого не пришел прошептать на ушко засыпающей Люси:
"Уезжай отсюда прочь. Уезжай, пока можно. Уезжай. Прочь
отсюда".
VI
Скрипнули по паркету стулья, студентки поднялись с колен и
повернулись, ожидая, когда преподаватели выйдут из столовой
после утренней молитвы. Люси, став "временным преподавателем",
сочла своим долгом присутствовать на этой церемонии в 8.45, не
позволив себе, как раньше, когда она не входила в штат
педагогов, завтракать в постели; поэтому последние пять минут
она созерцала ряды коленопреклоненных студенток, поражаясь
индивидуальности их ног. Одеты в этот ранний час все были
одинаково, и все головы были смиренно опущены на руки, но мисс
Пим сочла, что ноги так же легко узнаваемы, как и лица. Вот
они: упрямые ноги, легкомысленные ноги, аккуратные ноги,
скучные ноги, неопределенные ноги — ей достаточно было увидеть
поворот голени и кусочек лодыжки, чтобы сказать, чьи это —
Дэйкерс, Иннес, Роуз или Бо. Элегантные ноги в конце первого
ряда принадлежали Нат Тарт. Значит, монахини не возражали,
чтобы их подопечная слушала англиканские молитвы? А эти,
похожие на палки, — ноги Кэмпбелл, а эти...
— Аминь, — проникновенно произнесла Генриетта.
— Аминь, — отозвались студентки Лейса и поднялись с
колен. Люси вышла вместе с другими преподавателями.
— Зайди и подожди немного, я только разберу утреннюю
почту, — сказала Генриетта, — а потом вместе пойдем в
гимнастический зал. — И направилась в свою личную гостиную,
где ждала указаний маленькая кроткая секретарша, работавшая
неполный день. Люси присела у окна, взяла в руки "Телеграф" и
только вполуха прислушивалась к тому, о чем они говорили.
Написала миссис Такая-то — спрашивает о дате Показательных
выступлений, миссис такая-то хочет знать, есть ли поблизости
отель, где они с мужем могли бы остановиться, когда приедут
смотреть на выступление своей дочери; счет мясника следует
проверить и показать ему; лектор на последнюю пятницу приехать
не сможет; трое Родителей Предполагаемых Учениц хотели бы
получить проспекты.
— Кажется, все понятно, — сказала Генриетта.
— Да, — согласилась маленькая секретарша, — я сейчас
всем отвечу. Было письмо из Арлингхерста. Что-то я его здесь не
вижу.
— Да, — сказала Генриетта. — Мы ответим на него позже,
в конце недели.
Арлингхерст, заработало сознание Люси. Арлингхерст. Ну,
конечно, привилегированная школа для девочек. Что-то вроде
женского Итона. "Я училась в Арлингхерсте" — этим все было
сказано. Люси на минуту отвлеклась от передовицы "Телеграф" и
подумала, что если "лакомый кусочек", сообщение, которого ждала
Генриетта, был Арлингхерст, то это и правда могло вызвать
переполох среди заинтересованных Старших. Она уже готова была
спросить, не Арлингхерст ли был тем самым "лакомым кусочком",
но передумала; отчасти ее остановило присутствие маленькой
секретарши, но скорее, пожалуй, выражение лица Генриетты. У
Генриетты, как ни странно, был какой-то настороженный, даже
немного виноватый вид. Как у человека, который к чему-то
готовится.
Ну и ладно, решила Люси. Если она не хочет ни с кем
делиться своей тайной, пусть. Не буду портить ей удовольствие.
И они пошли вместе по коридору, тянувшемуся вдоль всего крыла,
и вышли в крытый переход, который вел к гимнастическому залу.
Здание гимнастического зала располагалось параллельно главному
дому и его правому крылу, так что в плане вся постройка имела
вид буквы "Е"; тремя горизонтальными черточками были "старый
дом", правое крыло и гимнастический зал, а вертикальную линию
составляли левое, соединяющее крыло и крытый переход.
Дверь в зал, к которой подходил крытый переход, была
распахнута, и из зала доносился самый разнообразный шум —
голоса, смех, глухой топот ног. Генриетта остановилась у
открытой двери и показала Люси на запертую дверь на другом
конце зала.
— Вот что является преступлением в колледже, — сказала
она. — Пройти через зал к беговой дорожке вместо того, чтобы
обогнуть здание по переходу. Нам пришлось запереть эту дверь.
Вряд ли несколько лишних шагов имеют большое значение для
студенток, они делают их в течение дня достаточно много, но
никакие уговоры и угрозы не помогали, они все равно норовили
сократить путь. Вот мы и убрали соблазн.
Генриетта повернулась и по переходу направилась к другому
концу здания, где над маленьким портиком находилась лестница на
галерею. Поднявшись на несколько ступенек, Генриетта
остановилась и показала на какое-то устройство на низких
троллеях, помещавшееся в пролете лестницы.
— Вот самый знаменитый предмет в колледже, — проговорила
она. — Это наш пылесос, он известен повсюду, вплоть до Новой
Зеландии под названием "Нетерпящий" [Nature's Abhorrence — то,
чего не терпит природа (англ.)].
— А что он не терпит? — спросила Люси.
— Его раньше называли "Не терпящий пыль", а потом
сократили до "Нетерпящего". Помнишь фразу, которой учат в
школе: природа не терпит пустоты? — Генриетта еще чуть-чуть
задержала взгляд на устрашающем предмете, явно любуясь им. —
Нам пришлось заплатить за него огромные деньги, но он стоит
того. Как бы хорошо раньше ни убирали зал, в нем все равно
оставались следы пыли; студентки ногами взметали ее в воздух, и
она, конечно, всасывалась в дыхательные пути; результатом бывал
катар. Не поголовно, естественно, но во всякое время, летом и
зимой, у той или другой студентки обязательно случался приступ
катара. Вот предшественница доктора Найт и предположила, что
причиной тому — невидимая пыль, и она была права. Как только
мы, истратив колоссальную сумму денег, приобрели "Нетерпящий",
катары прекратились. И, — добавила она весело, — в конце
концов это принесло экономию, поскольку теперь зал пылесосит
Джидди, садовник, и нам не надо платить уборщицам.
Когда они дошли до верха лестницы, Люси перегнулась через
перила и посмотрела в пролет.
— Знаешь, он мне почему-то не нравится. Мне кажется, ему
дали очень правильное название. В нем есть что-то
отталкивающее.
— Он невероятно мощный. И им очень легко работать. Каждое
утро уборка занимает у Джидди примерно минут двадцать, и после
этого остается, как он сам говорит, "одна арматура". Он очень
гордится "Нетерпящим". Ухаживает за ним, как будто это живое
существо. — Генриетта открыла дверь на верхней площадке
лестницы, и они вошли на галерею.
Архитектура гимнастических залов исключает всякие изыски.
Это чисто функциональная постройка. Как правило, это
продолговатое помещение, которое освещается окнами,
расположенными либо в крыше, либо высоко в стенах. Окна
гимнастического зала Лейса были прорезаны там, где стены
состыковываются с крышей, а это не очень красиво; однако
благодаря этому прямой солнечный свет, льющийся сквозь огромные
стекла, ни в какое время дня не мог попасть студенткам в глаза
и стать причиной несчастного случая. Большое здание было
наполнено золотым мягким сиянием летнего утра. На полу, каждая
сама по себе, занимались Старшие. Они разминались, повторяли
упражнения, критиковали друг друга, а в короткие минуты
приступов веселья просто валяли дурака.
— Они ничего не имеют против зрителей? — спросила Люси,
когда они уселись.
— Они привыкли. Редко какой день обходится без визитеров.
— А что находится под галереей? На что они все время
смотрят?
— На самих себя, — ответила Генриетта коротко. — Вся
стена под галереей — сплошное длинное зеркало.
Люси пришла в восхищение от того, с каким безличным
интересом смотрели студентки на отражение в зеркале выполняемых
ими движений. Смотреть на себя как на физическую сущность,
смотреть с таким критичным беспристрастием — это здорово!
— Что меня больше всего огорчает в жизни, — говорила
похожая на голландскую куклу Гэйдж, рассматривая свои вытянутые
вверх руки, — так это то, что у моих рук есть изгиб в локте.
— Если бы ты прислушалась к тому, что говорил наш гость в
пятницу, и приложила бы усилие воли, они бы теперь у тебя были
прямыми, — заметила Стюарт, не прерывая своих акробатических
упражнений.
— Может быть, вывернуть их наоборот, — поддразнила Бо
Нэш, висевшая, сложившись вдвое, на шведской стенке.
Люси догадалась, что "гостем" был один из появлявшихся по
пятницам лекторов, рассказывавших "об интересном", и подумала:
интересно, он назвал свою лекцию "вера" или "сознание управляет
материей", говорил он о Лурде или о Куэ?
Хэсселт, южноафриканка с плоским, как на картинах
примитивистов, лицом, сжимала лодыжки Иннес, стоявшей на руках.
— Опир-р-райтесь на-а-а р-р-руки, ми-и-исс Иннес, —
проговорила Хэсселт, пародируя шведский акцент — это явно была
цитата из фрекен. Иннес засмеялась и упала. Глядя на них,
раскрасневшихся, улыбающихся (первый раз я вижу Мэри Иннес
улыбающейся), Люси подумала, насколько лица этих двух не
подходят к здешней обстановке. Лицо Хэсселт гармонировало бы с
синим одеянием Мадонны, и пусть бы у ее левого уха помещался
малюсенький пейзаж — холмы, замок и дорога. А лицо Иннес
подошло бы к портретной галерее на стене старинной лестницы —
семнадцатый век, быть может? Нет, он слишком веселый, слишком
легко адаптирующийся, слишком лукавый. Скорее, шестнадцатый.
Отрешенность, бескомпромиссность, непрощающее лицо, исполненное
чувства все-или-ничего.
В дальнем углу Роуз в одиночестве усердно растягивала
подколенные связки, бесконечно гладя свои ноги ладонями сверху
подколенные связки после стольких лет постоянных упражнений,
так что, по-видимому, это была дань северному упорству. Все,
что делала мисс Роуз, она выполняла аккуратнейшим образом.
Жизнь — реальность, жизнь — вещь серьезная, жизнь — это
длинные подколенные связки и получение хорошего места работы в
недалеком будущем. Люси пожелала себе лучше относиться к мисс
Роуз и оглянулась, ища глазами Дэйкерс — как противоядие. Но
головки с волосами как кудель и веселым личиком как у пони
нигде не было видно.
Внезапно несвязный шум и болтовня смолкли.
В открытую дверь на противоположном конце зала не вошел
никто, но в зале несомненно ощутилось чье-то Присутствие. Люси
почувствовала его сквозь пол галереи. Она вспомнила, что внизу,
у подножья лестницы, там, где стоял "Нетерпящий", была дверь.
Кто-то вошел через эту дверь.
Слова команды произнесены не были, но студентки, лишь
секунду назад рассыпанные по залу как бусины из разорвавшегося
ожерелья, выстроились, как по волшебству, в одну шеренгу и
стояли в ожидании.
Фрекен вышла из-под галереи и посмотрела на девушек.
— А-а гте-е ми-исс Дэйкерс? — спросила она тихим ледяным
голосом. Но прежде, чем она это произнесла, Дэйкерс влетела в
зал через открытую дверь и, увидев все, резко остановилась.
— Ох, катастрофа! — возопила она и бросилась к
свободному месту в шеренге, которое кто-то заботливо оставил
для нее. — Ох, простите, фрекен! Очень прошу! Просто —
— Р-р-ра-азве можно опаздывать на Показательное
выступление? — спросила фрекен, проявляя к данному вопросу
почти исследовательский интерес.
— О, нет, конечно, нет, фрекен. Просто...
— Знаем, знаем. Что-то потерялось или сломалось. Е-е-если
бы можно бы-ы-ыло приходить сю-ю-юда голой, ми-и-исс Дэйкерс и
тогда сумела бы что-нибудь потерять или сломать. Внимание!
Шеренга подтянулась и застыла; слышно было только дыхание
девушек.
— Е-е-если ми-и-исс Томас ф-ф-фтянет жи-и-вотт-т, ряд
будет, мне ка-а-а-ажется, ровнее.
Томас немедленно повиновалась.
— И-и ми-исс Эпплйард показывает слишком много
подборо-о-одка. — Маленькая краснощекая пухлая девушка
подтянула подбородок к шее. — Так!
Все повернулись направо и цепочкой по одному зашагали по
залу, ступая по твердому деревянному полу почти неслышно.
— Тише, тише! Легче, легче!
Возможно ли это?
Оказывается, возможно. Еще тише и тише ступали
тренированные ноги, пока трудно стало поверить, что группа
