Мисс Пим расставляет точки | |
— Ну вот, вы спросили Сигрид и получили ответ, —
произнесла довольная мадам. — Я и сама не могла бы выразиться
точнее.
— Быть может, — начала мисс Рагг, — я хочу сказать, им
нужна именно гимнастка. В Арлингхерсте самостоятельные
отделения: гимнастика, игры, танцы; для каждого предмета свой
учитель. Так что, может быть, Роуз и не будет так уж плоха.
Интересно, подумала Люси, эта попытка компромисса вызвана
тем, как выполняла Роуз роль полузащитника в команде мисс Рагг,
или желанием сгладить ситуацию и хоть чуть-чуть свести края
зияющей пропасти.
— Дорин, детка, — сказала мадам тем терпеливым голосом,
каким разговаривают со слабоумными, — они ждут от нас не того,
кто "будет не очень плох", они ждут выдающуюся личность,
которая, только что выйдя из колледжа, могла бы стать одной из
трех преподавательниц гимнастики в лучшей школе в Англии. Как
вы думаете, похожа мисс Роуз на такого человека?
— Нет, нет, полагаю, не похожа. Должна признаться, скорее
это Иннес.
— Совершенно верно. Иннес. И выше человеческого
разумения, почему мисс Ходж не видит, что это Иннес.
Мадам в упор посмотрела на Генриетту своими огромными
черными глазами. Генриетта вздрогнула.
— Я же сказала! Есть вакансия в Уичерлейском
ортопедическом госпитале, это идеальное место для мисс Иннес.
Она великолепно выполняет медицинскую работу.
— Господи, дай мне терпения! Уичерлейский ортопедический
госпиталь!
— Разве сплоченность оппозиции не убеждает вас, мисс
Ходж, что вы неправы? — это проговорила мисс Люкс, язвительная
даже в гневе. — Оставаться одной против всех — не очень
сильная позиция.
Но вот этого не следовало говорить. Если и можно было
убедить Генриетту ранее, то теперь эта стадия осталась далеко
позади. Она отреагировала на логику мисс Люкс внезапным взрывом
ярости.
— Мое положение как меньшинства, быть может, и не очень
сильное, мисс Люкс, однако, мое положение как начальницы этого
колледжа неоспоримо, и то, что вы думаете и чего не думаете о
принятых мною решениях, несущественно. Я, как всегда,
поделилась с вами своими соображениями относительно
распределения вакансий. Конечно, очень жаль, что вы не согласны
со мной, но это ничего не меняет. Принимать решение должна я, и
я его приняла. Вы вольны не одобрять его, но, рада заметить, не
вольны противодействовать.
Дрожащей рукой Генриетта поставила свою чашку на поднос,
как обычно это делала, и направилась к двери. Неуклюжая,
обиженная, похожая на раненого слона, подумала Люси.
— Одну минутку, Генриетта! — воскликнула мадам,
стрельнув в сторону Люси глазами, в которых зажглись недобрые
огоньки. — Давайте спросим постороннего человека, опытного
психолога.
— Но я не опытный психолог! — возразила бедная Люси.
— Давайте просто послушаем, что думает мисс Пим.
— Не понимаю, какое отношение имеет мисс Пим к
вакансиям...
— Нет, нет, не о назначениях. Просто что она думает об
этих двух студентках. Давайте, мисс Пим. Выскажите ваше
откровенное мнение. Вы провели у нас только неделю, и вас
нельзя будет упрекнуть в пристрастности.
— Вы имеете в виду Роуз и Иннес? — спросила Люси,
пытаясь выиграть время. Генриетта стояла, положив руку на ручку
двери. — Конечно, я не знаю их досконально; но меня, без
сомнения, удивляет, что мисс Ходж собирается отдать это место
Роуз. Я думаю, что она вовсе — право же, я думаю, что она
совершенно неподходящая кандидатура.
Генриетта, для которой эти слова были последней
соломинкой, бросила на Люси взгляд, говоривший "и ты, Брут" и,
нетвердо ступая, вышла из комнаты, проворчав сквозь зубы что-то
вроде: "Как хорошенькая мордашка может действовать на людей".
Люси отнесла это замечание на счет Иннес, не на свой.
В гостиной воцарилось молчание.
— Мне казалось, я хорошо знаю Генриетту, — произнесла,
наконец, мадам.
— Я полагала, можно надеяться, что она будет справедлива,
— горько сказала мисс Люкс.
Фрекен, не промолвив ни слова, вышла из гостиной, сохраняя
по-прежнему высокомерный и хмурый вид. Все посмотрели ей вслед
с мрачным одобрением; ее молчание было достаточно красноречиво.
— Какая жалость, что это случилось, когда все было так
хорошо, — произнесла еще одну из своих бесполезных фраз мисс
Рагг. Она напоминала человека, который бегает и предлагает
жертвам землетрясения черносмородиновые таблетки. — Все были
так довольны своими местами и...
— Думаете, она придет в себя, когда у нее будет время
обдумать это? — спросила у мадам мисс Люкс.
— Она обдумывает это почти неделю. Вернее, она пришла к
этой мысли почти неделю назад; так что к данному моменту это
стало решенным делом, и она просто не может взглянуть на все
иными глазами.
— И все же, вероятно, она не была уверена — я хочу
сказать, не была уверена в нашей реакции, иначе не держала бы
это в тайне доныне. Может быть, когда она все обдумает...
— Когда она все обдумает, она вспомнит, что Кэтрин Люкс
поставила под сомнение королевскую прерогативу...
— Но ведь есть еще Правление. Она же не Господь Бог.
Должен же быть кто-то, к кому можно апеллировать. Нельзя
допустить подобной несправедливости, потому что...
— Конечно, существует Правление. Вы встречались с ними,
когда устраивались сюда на работу. И видели одну из них — она
приезжает сюда к ужину по пятницам, когда бывают лекции о йоге,
теософии, вуду или еще чем-нибудь таком. Прожорливый слизень в
черном шелковом платье и янтарных бусах, а мозги как у вши. Она
считает Генриетту замечательной. Так же думают и остальные
члены Правления. И так же, разрешите мне это сказать, думаю я.
Это-то и потрясает больше всего. Как Генриетте, проницательная
Генриетта, которая из плохонькой дамской школы создала этот
колледж, может быть такой слепой, как могла она внезапно
лишиться самого элементарного понимания — это фантастика.
Фантастика.
— Но можем же мы что-нибудь сделать...
— Моя хорошая, хоть и бестактная Кэтрин, — сказала
мадам, грациозно поднимаясь с места, — все, что мы можем
сделать, это удалиться в свои комнаты и молиться. — Она взяла
шарф, в который даже в самую жаркую погоду укутывала свое худое
тело, когда переходила из одного помещения в другое. — Есть
еще такое небольшое утешение, как аспирин и горячая ванна. Они
не тронут Всемогущего, но очень полезны для кровяного давления.
И мадам выплыла из комнаты, почти нематериальное существо,
насколько им может быть живой человек.
— Если мадам никак не может повлиять на мисс Ходж, не
вижу, кто бы мог это сделать, — заявила Рагг.
— Только не я, — сказала Люкс. — Я лишь напрасно
разозлила ее. Но даже если бы я ничего не сказала или обладала
бы чарами Клеопатры, а она прислушивалась бы к каждому моему
слову, как можно уменьшить подобный ментальный астигматизм?
Понимаете, она искренне верит тому, что говорит. Она — самый
честный человек, каких я только встречала. Она действительно
видит вещи в таком свете, она действительно видит в Роуз все,
чем нужно восхищаться и что заслуживает награды, и полагает,
что в нас говорит предубеждение и желание противодействовать.
Как можно тут изменить что-либо? — мисс Люкс постояла минуту,
уставившись в окно, а потом взяла свою книгу и сказала:
— Мне нужно пойти переодеться, если только я найду
свободную ванную.
Она ушла, и Люси осталась с мисс Рагг, которой явно тоже
очень хотелось уйти, но которая не знала, как бы поизящнее
обставить свой уход.
— Очень неприятно, правда? — проговорила она.
— Да, жаль, конечно, — согласилась Люси и подумала,
насколько неадекватно это отражает ситуацию; она все еще была
ошеломлена новым аспектом, в котором ей предстало все дело. Тут
она увидела, что Рагг все еще в спортивном костюме.
— Когда вы услышали обо всем?
— Я услышала, как студентки обсуждали это внизу — я имею
в виду, когда мы вернулись с матча — и бросилась наверх, сюда,
узнать, правда ли это, и попала в самый разгар. В самый разгар
спора, я хочу сказать. Очень жаль, ведь все было так хорошо.
— Знаете, студентки считают само собой разумеющимся, что
это место получит Иннес, — сказала Люси.
— Да, — голос Рагг прозвучал рассудительно. — Я
слышала, как они переговаривались в ванных. Так думать было
естественно. Все мы считали само собой разумеющимся, что это
будет Иннес. У меня она не очень хороша — в играх, я хочу
сказать — но она отличный тренер. Она понимает, что делает. А
в других вещах она, конечно, просто блестяща. Ей,
действительно, быть бы доктором или заниматься чем-то
умственным. Ладно, наверно, мне надо пойти снять с себя все
это. — Она помедлила минутку. — Мисс Пим, пожалуйста, не
думайте, что такое у нас часто случается, хорошо? Я впервые
вижу, чтобы преподаватели так взбунтовались. Как правило, мы
очень дружные. Поэтому-то и жалко. Мне бы хотелось, чтобы
кто-нибудь уговорил мисс Ходж изменить свою точку зрения. Но
насколько я ее знаю, это никому не удастся.
X
Никому это не удастся, сказали они; а вдруг она, Люси,
сделает это? Когда за Рагг закрылась дверь, Люси оказалась
лицом к лицу с собственной дилеммой. У нее были причины
считать, что первое впечатление мисс Люкс от реакции Генриетты
было более правильным, чем второе. Ментальный астигматизм, о
котором говорила мисс Люкс, не был настолько силен, чтобы
исключить сомнения в собственной правоте. Люси не забыла того
странного виноватого выражения на лице Генриетты, когда в
прошлый понедельник ее секретарь попыталась заговорить о письме
из Арлингхерста. Это было выражение "все могу". Но не "все
могу" Деда Мороза. Совершенно определенно, это было что-то,
чего она немного стыдилась. Она могла страдать ментальным
астигматизмом настолько, чтобы считать Роуз достойной
кандидатурой, но не настолько, чтобы не понимать, что Иннес
первая имеет право претендовать на это место. А раз так, то
обязанность Люси — довести некоторые факты до сведения
Генриетты. Очень жалко, что маленькая красная книжка теперь
размокает среди водорослей, превращаясь в бесформенную массу;
она, Люси, проявила излишнюю импульсивность, выбросив ее, но
независимо от книжки, она должна серьезно поговорить с
Генриеттой и привести неоспоримые доказательства своей правоты
относительно того, что Роуз — неподходящая кандидатка для
работы в Арлингхерсте.
Люси была удивлена, что предстоящий разговор с Генриеттой
на эту тему вызывает у нее приступ растерянности, которому
совершенно не место в душе взрослого человека; меньше всего в
душе человека, который является знаменитостью, как будто она
все еще школьница; однако замечание Генриетты о "хорошеньких
мордашках" очень укрепило дух Люси. Генриетте не следовало
делать этого замечания.
Люси встала и поставила на поднос чашку с остывшим черным
чаем, с сожалением заметив, что к чаю были миндальные пирожные;
десять минут назад она бы с удовольствием съела миндальное
пирожное, но теперь она не могла проглотить даже эклер.
Преувеличением было бы сказать, что она обнаружила, что
Генриетта — колосс на глиняных ногах, поскольку она никогда не
задумывалась над тем, что собой представляет Генриетта. Однако
она, Люси, привыкла смотреть на Генриетту снизу вверх, как на
существо высшего порядка по сравнению с ней самой, и такое
отношение, выработанное еще в школе, осталось на всю жизнь.
Поэтому Люси и была потрясена, обнаружив, что Генриетта
способна в худшем случае на обман, а в лучшем — на betise
[betise — глупость (франц.)]. Интересно, думала Люси, что есть
такого в Роуз, что заставило пошатнуться очень крепкий здравый
смысл, каким отличалась Генриетта. Это ее замечание о
"хорошеньких мордашках". Невольно вырвавшееся замечание. Что
было в некрасивом лице северянки, что тронуло женщину,
привыкшую к тому, что ее студентки хороши собой? Не было ли в
некрасивой, нелюбимой, очень много работающей честолюбивой Роуз
чего-то, что напомнило Генриетте ее саму? Не увидела ли она в
этом борьбу, которую некогда вела сама? И потому
бессознательно, не отдавая себе отчета, как бы удочерила Роуз и
боролась за нее, и наблюдала за ней. Ее огорчение по поводу
относительного провала Роуз по патологии было столь сильным,
что даже отвлекло ее от разыгравшейся ссоры с преподавателями.
А может быть, Роуз просто ловко использовала эффект
восторженных, чтобы не сказать, обожающих взглядов, которые
Люси подметила тогда утром, в крытом переходе.
Нет, только не это. У Генриетты есть недостатки, но
глупость не входит в их число. Более того, как и все прочие в
школьном мире, она прошла долгий путь, завоевывая обожание, и
искреннее, и искусственное. Интерес, который она чувствовала к
Роуз, мог усилиться благодаря тому, что девушка явно проявляла
стремление к "апостольскому следованию", но источник этого
интереса заключался в чем-то другом. Скорее Генриетта,
некрасивая, не знавшая любви, стремящаяся к славе, смотрела на
некрасивую, никем не любимую честолюбивую юную Роуз с теплотой,
наполовину вызванной тем, что узнавала в ней себя.
Люси раздумывала, идти ли к Генриетте сию же минуту или же
подождать, пока та остынет. Беда заключалась в том, что пока
Генриетта будет остывать, одновременно будет пропадать ее,
Люси, решимость говорить с ней об этом деле. Взвесив все и
вспомнив свои прошлые фиаско, Люси сочла, что лучше отправиться
сразу, пока ноги несут ее в нужном направлении.
Когда она постучала в дверь кабинета и немедленного ответа
не последовало, на какой-то момент в Люси вспыхнула надежда,
что Генриетта ушла наверх, к себе в комнату, и тем самым
отсрочила на несколько часов выполнение ею, Люси, своего долга.
Но нет; голос Генриетты пригласил ее войти, и она вошла,
испытывая при этом ужасное чувство, как будто она преступница,
и злясь на себя за то, что она такой заяц-трусишка. Краска еще
не сошла с лица Генриетты, она по-прежнему выглядела
оскорбленной и если бы это была не Генриетта, Люси сказала бы,
что в глазах ее стояли слезы. Но последнее было совершенно
невозможно. Казалось, она погружена в чтение каких-то лежавших
на столе бумаг, но Люси почувствовала, что в момент, когда она
постучала, Генриетту занимали только ее собственные мысли.
— Генриетта, — начала Люси, — ты, наверно, сочла, что с
моей стороны было самонадеянно высказывать свое мнение о мисс
Роуз. (О, Господи, как напыщенно это прозвучало!)
— Это было немного неуместно, — холодно ответила
Генриетта.
Ну и выражения у нее! "Неуместно!"
— Но меня же спросили, — возразила Люси. — Ведь так
было. В ином случае мне бы в голову не пришло высказываться,
если бы ко мне не обратились. Дело в том, что мнение...
— Я не думаю, что нам следует обсуждать это, Люси. Это
мелочь, и она не...
— Нет, это не мелочь. Поэтому я и пришла к тебе.
— Мы в нашей стране гордимся, не правда ли, тем, что
каждый обладает правом иметь свое мнение и правом высказать
его. Вот ты и высказала —
— Когда меня попросили.
— Когда тебя попросили. А я только сказала, что ты
поступила настолько бестактно, приняв одну сторону в деле, о
котором ты знаешь очень мало, если вообще что-нибудь знаешь.
— Совсем не так. Я как раз кое-что знаю. Ты думаешь, я
предубеждена против мисс Роуз, потому что она не очень
привлекательна...
— Не очень привлекательна в твоих глазах, — быстро
поправила Генриетта.
— Скажем, не очевидно привлекательна, — проговорила
Люси, от досады начиная ощущать себя увереннее. — Ты думаешь,
я сужу о ней по тому, как к ней относятся другие, но это не
так.
— А как еще ты можешь судить? Ты же не знаешь, как она
работает.
— Я присутствовала на одном из экзаменов.
Люси с удовлетворением отметила, что при этих словах
Генриетта замолчала.
Молчание продолжалось секунд пять.
— И какую черту характера студентки ты могла выявить,
присутствуя на экзамене?
— Ее нечестность.
— Люси! — Однако шока в голосе не прозвучало. Прозвучало
предостережение. Оно означало, если вообще что-то означало:
"Знаешь-что-бывает-за-клевету?"
— Да, я сказала: ее нечестность.
— Ты пытаешься сказать, что обнаружила, как мисс Роуз —
пользовалась шпаргалкой во время экзамена?
— Она вела себя очень осторожно. Свои лучшие годы я не
зря провела в четвертых классах, поэтому я знаю, как это обычно
делается. Я в самом начале заметила, чем она занимается, и
поскольку я не хотела устраивать скандал, я решила, что самое
лучшее — помешать ей воспользоваться этим.
— Воспользоваться? Чем воспользоваться?
— Маленькой книжечкой.
— Ты хочешь сказать, что видела, как студентка
пользовалась маленькой книжкой на экзамене и ничего не
предприняла?
— Нет, конечно, нет. Я только потом узнала о книжке. А в
тот момент я только видела, что она пытается что-то
подсмотреть. У нее в руке был носовой платок, хотя у нее не
было насморка и, кажется, не было необходимости сжимать его...
и у нее на лице было это выражение "знает кошка, чье мясо
съела", которое ты знаешь не хуже меня. Под столом не было
ничего, поэтому я решила, что каков бы ни был этот предмет, она
держала его в руке вместе с платком. Но поскольку у меня не
было доказательств —
— А! У тебя не было доказательств.
— Да, у меня не было доказательств, и я не хотела
взбудоражить весь класс, добывая их, поэтому я встала у стены,
прямо за спиной Роуз, откуда легко могла проследить, чтобы она
не воспользовалась помощью чего-нибудь или кого-нибудь —
— Но если ты ни о чем не спросила ее, откуда ты знаешь
про книжку?
— Я нашла книжку у дорожки в гимнастический зал. Это —
— Ты хочешь сказать, книжка лежала не в ее столе? Вообще
не в классе?
— Да. Если бы она лежала в ее столе, ты узнала бы об этом
не позже, чем через пять минут. А если бы я нашла такую книжку
в классе, где проходил экзамен, я сразу же принесла бы ее тебе.
— Такую книжку? Какую?
— Маленькую записную книжку с заметками по патологии.
— С алфавитом?
— Да. А — артрит, и так далее.
— Значит, это просто книжка, где студентка делала пометки
в процессе занятий?
— Не "просто".
— А почему не "просто"?
— Потому что эта штука размером с большую почтовую марку.
Люси подождала, чтобы это дошло до Генриетты.
— И какая связь между книжкой, которую ты нашла, и мисс
Роуз?
— Только та, что ни у кого больше не было выражения
"знает кошка, чье мясо съела"; по правде говоря, никто больше и
не волновался, пока они писали. Роуз к тому же последняя сдала
работу.
— Какое это имеет значение?
— Если бы книжку выронили до того, как Роуз вышла из
аудитории, ее бы наверняка подобрал кто-нибудь из студенток.
Она была красная, как георгин, ее нельзя было не заметить у
края дорожки.
— Не на дорожке?
— Нет, — ответила с неохотой Люси. — В полудюйме от
нее.
— Значит, мимо нее тысячу раз могли проскочить занятые
своей болтовней студентки, озабоченные тем, как бы не опоздать
на следующий урок?
— Да, наверно, могли.
— А фамилия на книжке была?
— Нет.
— Не было? никаких признаков, по которым можно бы
определить, чья она?
— Ничего, кроме почерка. Но не скоропись, а шрифт.
— Понимаю. — Можно было ощутить, как подтянулась
Генриетта. — Тогда принеси мне книжку, и мы предпримем
необходимые шаги, чтобы найти ее владелицу.
— У меня ее нет, — сказала бедная Люси. — Я утопила ее.
— Ты — что?
— Бросила ее в реку возле площадки для игр.
— Совершенно невероятный поступок!
Не промелькнул ли в глазах Генриетты проблеск облегчения?
— Не знаю. Я сделала это импульсивно. А что мне было
делать с ней? Это конспект по патологии, выпускной по патологии
уже прошел, и книжкой не воспользовались. Задуманное не
удалось. Тогда зачем беспокоить тебя, отдавая книжку? Я решила,
что лучшее наказание для того, кто писал, — никогда не узнать,
что с ней стало. Прожить всю жизнь и так и не ответить на этот
вопрос.
— "Для того, кто писал". Это очень точно определяет
ситуацию, не правда ли? Нет ни малейшего основания связывать
книжку с мисс Роуз.
— Я уже сказала, что если бы такое основание было, я бы
принесла книжку тебе. Это только подозрение. Но подозрение
очень сильное. Большая часть студенток вообще исключается.
— Почему?
— Те, кто в себе уверен, не станут терять время на то,
чтобы застраховаться от провала. То есть те, кто силен в
теоретической работе — виновны быть не могут. Но ты сама
говорила, что Роуз трудно давались письменные задания.
— Как и многим другим.
— Да, но есть еще одно обстоятельство. Многим, без
сомнения, трудно дается теория, но как только они проскочат ее,
тут же об этом забывают. А Роуз — студентка блестящая в том,
что касается практики, и уязвленная гордость заставляет ее
стремиться к тому же на экзаменах. Она тщеславна и очень
трудолюбива. Она хочет пожинать плоды своих трудов, но очень
сомневается, что ей это удастся. Отсюда и маленькая книжка.
— Моя дорогая Люси, это психологическое теоретизирование.
— Может быть. Но когда мадам обратилась ко мне в
гостиной, она просила меня заняться именно психологическим
теоретизированием. Ты считала, что мое мнение сложилось на
голом предубеждении, а я хочу тебе объяснить, что у меня есть
для этого достаточно серьезные основания. — Люси посмотрела на
красное лицо Генриетты и подумала: "а что, если еще раз
рискнуть ступить на минное поле, теперь, когда она доказала,
что не просто из каприза нарушила границы чужого владения?" —
Генриетта, я говорю с тобой как с другом, я не понимаю, почему
ты хочешь послать в Арлингхерст Роуз, когда у тебя есть такая
подходящая кандидатура, как Иннес. — И стала ждать взрыва.
Но взрыва не последовало. Генриетта сидела, погруженная в
тяжелое молчание, рисуя ручкой какие-то штрихи на тонком чистом
листе промокательной бумаги; это был явный признак тревоги в ее
душе, потому что ни рисование каракулей, ни пустая трата бумаги
не были в обычае у Генриетты.
— Не думаю, что ты много знаешь об Иннес, — проговорила
она, наконец, спокойным дружелюбным тоном. — У нее блестящий
ум и хорошенькое личико, а потому ты приписываешь ей и другие
достоинства. Достоинства, которыми она, совершенно определенно,
не обладает. У нее отсутствует чувство юмора, она трудно
сходится с людьми — это серьезные недостатки для человека,
который собирается постоянно жить в коллективе преподавателей
школы. Даже ее блестящие способности представляют собой
недостаток, она не терпит глупых. У нее есть тенденция — я
уверена, бессознательная — смотреть сверху вниз на других
людей. — (Люси вдруг вспомнила, как сегодня Иннес машинально
употребила слово "они" по отношению к студенткам. Старушке
Генриетте не откажешь в проницательности). — По правде
сказать, сразу, как она здесь появилась, у меня создалось
впечатление, что она презирает Лейс и использует его только как
трамплин для достижения цели.
— Ну что ты, нет, — механически запротестовала Люси, а
ее внутренний голос спрашивал ее в это время: не так ли обстоит
все в действительности и не это ли озадачивало ее в Мэри Иннес.
Если обучение в Лейсе и правда было для нее тайным чистилищем,
пыткой, которую надо вытерпеть, способом достигнуть цели, это
могло объяснять взрослую сдержанность, сосредоточенность,
которая вовсе не всегда была обязательна, неспособность
улыбаться.
Немного не ко времени Люси вспомнила забавный рассказ
Детерро о том, как, увидев Иннес, она передумала и решила
остаться в Лейсе. В тот пасмурный день Детерро обратила
внимание на Иннес, потому что та была "не из Лейса", она
выбрала Иннес из толпы мельтешащих перед глазами студенток как
человека, принадлежащего иному, более взрослому миру.
— Однако коллеги очень любят ее, — сказала вслух Люси.
— Да, соученицы любят ее. Они находят ее отчужденность
загадочной, что ли. К сожалению, дети любят ее меньше, она их
пугает. Если ты заглянешь в книгу, куда преподаватели
записывают критические отзывы об уроках, которые студентки дают
вне колледжа, то увидишь, что при описании поведения Иннес
слово "антагонистична" появляется там достаточно часто.
— Может, это ее брови, — проговорила Люси. Она увидела,
что Генриетта, ничего не поняв, приняла это за легкомысленную
шутку, и добавила: — А может быть, она, как и многие другие
люди, вопреки своему виду, испытывает глубокие внутренние
сомнения. Это обычное объяснение антагонистичного поведения.
— Объяснения психологов мне представляются несколько
уклончивыми, — ответила Генриетта. — Если у человека нет
природной способности привлекать к себе людей, он может, по
крайней мере, сделать усилие, чтобы казаться дружелюбным. Так
поступает мисс Роуз.
(Еще бы! подумала Люси).
— Это большая трагедия — отсутствие природной
привлекательности; человека не только не любят его коллеги, он
вынужден еще терпеть необоснованное предубеждение начальства.
Мисс Роуз очень много поработала, чтобы побороть свои
недостатки: замедленность мышления и некрасивость. Она идет
людям навстречу и делает огромные усилия, чтобы приспособиться
к ним, быть им приятной. И с учениками она занимается успешно.
Они любят ее, с нетерпением ждут встречи с ней; отзывы о ее
уроках блестящие. А вот в личных отношениях с преподавателями
ее постигла неудача. Они замечают лишь ее непривлекательность,
а усилия, которые она прилагает, чтобы быть дружелюбной и
приятной, только раздражают их. — Генриетта подняла глаза от
бумаги, на которой чиркала пером, и заметила выражение лица
Люси. — Ну да, ты думаешь, что предпочтение, которое я отдаю
Роуз как кандидатке, результат слепой пристрастности, правда?
Поверь, мне не удалось бы поднять Лейс до его нынешнего уровня,
если бы я не понимала кое-что в том, как работает мышление
человека. Все годы Роуз очень много трудилась, добилась успеха,
ее любят ученики, она достаточно умеет приспосабливаться, чтобы
ее приняли ее будущие коллеги. У нее есть дружелюбие и
расположенность к людям — то, чего так явно нехватает Иннес. И
я не вижу, почему бы ей не отправиться в Арлингхерст, имея мои
самые горячие рекомендации.
— Не считая того, что она — нечестный человек.
Генриетта швырнула ручку, и та со звоном упала на
подставку.
— Вот пример того, с чем приходится бороться
непривлекательной девушке, — сказала она, вся воплощение
праведного гнева. — Ты считаешь, что кто-то из девушек пытался
смошенничать на экзамене, и указываешь на Роуз. Почему? Потому
что тебе не нравится ее лицо — точнее, его выражение.
Итак, все бесполезно. Люси подобрала ноги и приготовилась
встать.
— И вообще маленькую книжку, которую ты нашла, связать с
какой-нибудь определенной студенткой никак нельзя. Просто ты
вспомнила, что тебе не понравилось выражение лица мисс Роуз, и
вот она уже преступница. Преступница (если таковая вообще
существует. Мне бы очень не хотелось верить, что кто-то из моих
Старших способен на такой поступок) преступница, может быть,
самая хорошенькая и сама невинная из класса. Тебе следовало бы
лучше знать человеческую природу, как предмет психологии и
понимать это. Неизвестно, что было причиной — последний выпад
Генриетты или обвинение в том, что она приписывает преступление
девушке только потому, что у нее некрасивое лицо, — но, выходя
из комнаты, Люси была крайне раздражена.
— И последнее, Генриетта, — сказала она, остановившись и
взявшись за ручку двери.
— Да?
— До сих пор Роуз удавалось сдавать экзамены на "первую
ступень".
— Да.
— Это странно, правда, ведь?
— Ничего странного. Она очень много занималась.
— И все-таки странно, потому что когда кому-то помешали
воспользоваться маленькой красной книжкой, она не смогла
получить даже "вторую".
И Люси тихо закрыла за собой дверь.
Пусть переварит это, подумала она.
Пока она шла к своему крылу, раздражение уступило место
унынию. Генриетта, как сказала Люкс, была честна, и поэтому
спорить с ней было бесполезно. До какого-то предела она была
проницательной и дальновидной, но дальше заболевала тем, что
мисс Люкс назвала "астигматизмом". А с ментальным астигматизмом
ничего поделать невозможно. Генриетта мошенничала неосознанно,
а значит, ее нельзя было ни убедить, ни испугать, ни склонить к
