Детектив

     — Вы вампир, — сказала Люкс  без  всякого  чувства,  как
будто  у  нее уже не было сил, чтобы реагировать. — Сделали вы
хоть что-нибудь, чтобы заставить ее изменить свое решение?
     — О да, я боролась с Темными Силами.  Боролась  изо  всех
сил.  Старалась  быть убедительной, смею сказать. С примерами и
ссылками. Кто это был  осужден  вечно  катить  камень  в  гору?
Удивительно,  как  эти  мифологические  выдумки  приложимы  и к
сегодняшнему  дню.  Интересно,   можно   ли   поставить   балет
"Наказание"?  Чистка  конюшен  и тому подобное. На музыку Баха,
быть может. Хотя Бах и  не  очень  вдохновляющий  композитор  в
смысле  хореографии.  И  слишком  многие возмутятся и проклянут
того, кто на это осмелится.
     — Ох, перестаньте, — проговорила Люкс. — Мы  собираемся
потворствовать   совершению   мерзости,   а  вы  рассуждаете  о
хореографии.
     — Моя добрая, хоть и слишком серьезная Кэтрин, вы  должны
научиться  принимать жизнь такой, какая она есть, и сторониться
того, что вы не можете изменить. Совершенно правильно  советуют
китайцы:  если насилия не избежать, расслабьтесь и постарайтесь
получить  удовольствие.  Мы  потворствуем  мерзости,   как   вы
исключительно  точно  определили.  Однако  как разумные люди мы
интересуемся  и  побочными   продуктами   процесса.   Любопытно
посмотреть, например, как отреагирует маленькая Иннес. Окажется
удар  смертельным,  побудит  ее  к  каким-нибудь  поступкам или
бросит в пучину диких мук бессмысленных действий?
     — Идите к черту с вашими метафорами. Вы городите чепуху и
знаете это. Нас вынуждают морально одобрить насилие над  другим
человеком и, насколько я знаю, ни в истории, ни в философии, ни
в китайской, ни в какой-либо другой, подобного примера нет.
     —  Насилие?  —  произнесла  фрекен,  входя  в  комнату в
сопровождении матери. — Кого собираются насиловать?
     — Иннес, — ответила Люкс сухо.
     — О-о. — Искорка в  глазах  фрекен  погасла,  они  опять
стали   холодными   и  бледными.  —  Да,  —  проговорила  она
задумчиво. — Да.
     Крупно лицо фру  Густавсен,  похожее  на  лицо  жены  Ноя,
выглядело   озабоченным.   Она   переводила   взгляд   с  одной
преподавательницы на другую как будто желая найти хоть какой-то
проблеск надежды, хоть намек на то,  что  проблема  может  быть
решена.  Она подошла к окну, возле которого сидела Люси, быстро
кивнула, что должно было означать  короткое  пожелание  доброго
утра, и заговорила по-немецки:
     —  Вы  знаете, что собирается делать директриса? Моя дочь
очень сердится. Очень сердится моя дочь. С самого ее детства  я
не  видела,  чтобы  она так сердилась. Это очень плохо, то, что
происходит? Вы тоже так думаете?
     — Да, к сожалению, я тоже так думаю.
     — Мисс Ходж очень хорошая женщина. Я  восхищаюсь  ею.  Но
когда  хорошая  женщина  делает  ошибку,  это  может  оказаться
гораздо хуже, чем ошибка плохой женщины. Неизмеримо хуже. Жаль.
     Очень жаль, согласилась Люси.
     Дверь  открылась  и  вошла  Генриетта,  в  ее   кильватере
двигалась  взволнованная  Рагг.  Генриетта  казалась спокойной,
разве только немного более величественной, чем обычно (или  чем
того  требовали обстоятельства), а Рагг посылала всем умоляющие
улыбки, как бы призывая: "девочки,  будем  держаться  вместе  и
видеть  все  в розовом свете". Возникший в среде коллег крайний
антагонизм пугал ее, и она бросала призывные взгляды на  мадам,
за  которой  обычно  следовала по пятам. Однако мадам с широкой
сардонической улыбкой смотрела только на Генриетту.
     Генриетта пожелала всем доброго утра (она  позавтракала  в
своей  комнате);  она  рассчитала  время  своего  появления так
точно,  что  прежде  чем  она  успела  договорить  приветствие,
отдаленный  гул  гонга возвестил, что настало время действий, а
не слов.
     — Пожалуй, пора идти вниз, — сказала Генриетта и  первой
направилась к двери.
     Мадам,  скосив  глаза  в  сторону Люкс, выразила этим свое
восхищение столь "генеральским"  поведением  и  последовала  за
Генриеттой.
     —  И  правда, поминки, — заметила Люкс, когда они с Люси
спускались по лестнице. — Напоминает Фотерингой [Фотерингой —
замок, где казнили Марию Стюарт.].
     Разгоряченному воображению Люси  показалось,  что  тишина,
встретившая  их в столовой, была лишь внешней данью скромности,
что она полна ожидания; и действительно в тот день колледж  был
возбужден,  как  никогда,  так  что  Генриетта в перерыве между
мясным блюдом и пудингом  послала  Рагг  передать  Бо  просьбу,
чтобы студентки вели себя сдержаннее.
     Ненадолго они примолкли, но скоро все забыли, и снова смех
и болтовня неслись отовсюду.
     —  Они  так возбуждены, потому что экзаменационная неделя
позади, —  как  бы  извиняя  студенток,  сказала  Генриетта  и
оставила их в покое.
     Это  был  ее единственный вклад в беседу — она никогда не
разговаривала за едой — однако  Рагг  регулярно  с  храбростью
произносила  маленькие банальности, обводя взглядом хмурые лица
сидящих за столом — как терьер, который принес кость  к  ногам
своего  хозяина.  Рагг  была  ни в чем не повинным инструментом
казни, пассивным ножом гильотины, она осознавала  свою  роль  и
молча просила у всех прощения за это. О, пожалуйста, ради всего
святого, казалось, говорила она, я только младший преподаватель
гимнастики  в  этом  заведении,  это не моя вина, что я обязана
вечно таскаться за ней; что вы  хотите  от  меня?  чтобы  я  ей
сказала — пусть объявит эту проклятую новость сама?
     Люси  было  жаль  мисс  Рагг,  несмотря  на  то, что от ее
банальностей она готова была закричать.  Успокойтесь,  хотелось
ей  сказать,  пожалуйста,  успокойтесь,  в такой ситуации лучше
всего помолчать.
     Наконец, Генриетта сложила свою салфетку,  оглядела  стол,
дабы  убедиться, что весь штат ее преподавателей кончил есть, и
поднялась.  Преподаватели  поднялись  вслед  за  ней,   и   все
студентки  тоже  встали  — с редким рвением и единодушием. Они
явно ждали этого момента. Против своей воли Люси  обернулась  и
посмотрела  на  девушек, на ряды открытых, полных ожидания лиц,
не способных подавить улыбку; ее отнюдь не успокоило то, что  у
них  был  такой вид, как будто достаточно малейшего повода — и
они разразятся приветственными криками.
     Когда  Генриетта  повернулась   и   пошла   к   двери,   а
преподаватели  последовали  за  ней, Рагг посмотрела на веселую
толпу девушек и произнесла  слова,  которые  ей  было  поручено
произнести:
     —  Мисс  Ходж  желает  видеть мисс Роуз у себя в кабинете
после ленча.

     XIII

     Лиц Люси видеть не могла, но почувствовала,  как  внезапно
тишина  стала  пустой.  Пустой  и мертвой. Такова разница между
летней тишиной, наполненной  щебетом  птиц,  шелестом  листьев,
шорохом ветра в траве, и застывшей тишиной арктической пустыни.
А  потом  как  раз  в  тот  момент, как преподаватели подошли к
дверям, сквозь мертвую пустоту донесся первый слабый  свистящий
шопот — они повторяли фамилию.
     "Роуз!" говорили они. "Роуз!"
     И  Люси,  выйдя  на  теплый воздух, на солнце, вздрогнула.
Звук их голосов напомнил ей шуршание крошечных льдинок, которые
злой ветер гнал по ровному снегу. Она даже вспомнила,  где  она
видела  такие льдинки и слышала их шорох: эту Пасху она провела
в Спейсайде; они опоздали  на  автобус  в  Грэнтаун,  оказались
далеко  от  дома  и им пришлось долго идти пешком под свинцовым
небом и злым ветром сквозь ледяной мир. Вот и сейчас, идя через
залитый солнцем двор, Люси почувствовала себя очень  далеко  от
дома, и небо показалось ей таким же свинцовым, как в мартовскую
бурю  в  горах Шотландии. На какой-то момент ей захотелось быть
дома, в своей маленькой  гостиной  с  ее  ничем  не  нарушенным
миром, которого не касаются человеческие проблемы и не задевают
человеческие   горести.   Она   подумала,   не   изобрести   ли
какой-нибудь предлог, который позволит ей уехать,  после  того,
как  она  получит  завтрашнюю  почту  и появится возможность на
что-нибудь  сослаться.  Однако   она,   как   ребенок,   хотела
посмотреть в пятницу Показательные выступления и у нее появился
личный  интерес  к  тому,  что  поначалу  являлось просто новым
зрелищем.  Она   знала   всех   Старших   и   многих   Младших,
расспрашивала   их   о   Показе,  делила  с  ними  предвкушение
праздника, отчасти смешанное со страхом, даже помогала шить  им
костюмы.  Показ  должен  был  быть  вершиной,  ликующей песней,
точкой, к которой они шли все время обучения в колледже, и Люси
не могла уехать, не увидев его, не приняв участия в нем.
     Преподаватели, направлявшиеся к фасаду дома, ушли  вперед,
а  Рагг  задержалась,  чтобы  приколоть  какое-то  объявление к
доске; она с откровенным  облегчением  вытерла  пот  со  лба  и
сказала:
     —  Слава  Богу, все. Наверно, это худшее из того, что мне
приходилось делать. Как только начинала думать  об  этом,  даже
есть не могла.
     Люси вспомнила, что, действительно, видела на тарелке мисс
Рагг недоеденным большой кусок пирога.
     Такова  жизнь,  да.  Перед  лицом Иннес захлопнули райские
врата, а Рагг не могла доесть пудинг!
     Из столовой еще никто не вышел — аппетит у студенток  был
гораздо  лучше, чем у преподавателей, и обычно они кончали есть
на десять-пятнадцать минут позже, так что,  когда  Люси  шла  в
свою  комнату, коридоры были пусты. Она решила удрать из Лейса,
пока толпа студенток не хлынула на природу. Она уйдет далеко, в
зеленое, белое и желтое, что является  сельской  природой,  она
будет  вдыхать май, лежать на траве, ощущать, что мир вращается
вокруг своей оси и вспоминать, что это очень большой  мир,  что
горести колледжа очень велики и горьки, но они скоро пройдут, и
что по Шкале Ценностей это Очень Слабое Пиво.
     Люси   сменила  туфли  на  более  подходящие  для  полевых
тропинок, перешла в "старый  дом",  спустилась  по  лестнице  и
вышла  в переднюю дверь, желая избежать встречи со студентками,
которые вот-вот начнут просачиваться  из  столовой.  В  "старом
доме"  было  очень  тихо,  из  чего Люси заключила, что сегодня
никто не задержался в гостиной после ленча. Она  обошла  дом  и
направилась  к  полям  за  гимнастическим  залом,  а в мозгу ее
смутно  шевелились  мысли  о  Бидлингтоне  и  "Чайнике".  Живая
изгородь  справа  от нее была похожа на сплошную пену кремового
цвета,  а  слева  раскинулось  золотое  море   лютиков.   Вязы,
колыхавшиеся  в теплом воздухе, были прикованы якорями каждый к
собственной пурпурной тени, а под ногами у  Люси  был  узор  из
маргариток  на  низкой  траве.  Вокруг  был  очень славный мир,
красивый, искренний, добрый  мир,  и  день  был  совершенно  не
подходящим  для  того,  чтобы  —  о,  бедняжка Иннес! бедняжка
Иннес! — опрокинуть и раздавить человека.
     Люси  решала  проблему,  перейти  ли  маленький  мостик  и
повернуть вдоль реки в Бидлингтон, или пойти вверх, направляясь
в  неизвестность,  и  в  этот  момент  увидела Бо. Бо стояла на
середине моста и смотрела на  воду,  но  ее  золотые  волосы  и
зеленое  платье  настолько вписывались в свет-и-тень под ивами,
что Люси даже не заметила, что тут кто-то есть. Когда она вошла
в тень и солнце перестало слепить глаза, она  увидела,  что  Бо
взглядом  следит  за ней, но девушка не поздоровалась. Это было
так непохоже на Бо, что Люси стало страшно.
     — Хэлло, — сказала  она  и  облокотилась  на  деревянные
перила рядом с Бо. — Правда, прекрасный день?
     —   Ты  обязательно  должна  говорить,  как  идиотка?  —
спросила она себя.
     Ответа не последовало. Потом Бо произнесла:
     — Вы знали об этом назначении?
     —  Да,  —  ответила  Люси.  —  Я  —  я  слышала,   как
преподаватели говорили об этом.
     — Когда?
     — Вчера.
     —  Значит,  сегодня утром, когда вы разговаривали с нами,
вы знали.
     — Да. А что?
     — Было бы лучше, если бы кто-нибудь предупредил ее.
     — Кого?
     — Иннес. Не очень приятно получить  кулаком  по  зубам  в
присутствии всех.
     Люси  поняла, что Бо вне себя от гнева. До сих пор девушка
всегда  прекрасно  владела  собой,  но  сейчас  она  была   так
расстроена, что почти не могла говорить.
     —  Но  как  я могла предупредить? — задала Люси логичный
вопрос, придя в смятение от того, что на нее  хотели  возложить
личную  ответственность  за дело, в которое она не считала себя
вправе вмешиваться. —  Я  не  могла  даже  упомянуть  об  этом
раньше,  чем  мисс  Ходж  объявила о своем решении. Насколько я
понимаю, она могла изменить его; когда я рассталась с ней,  еще
оставалась  вероятность, что она посмотрит на вещи с... — Люси
замолчала, поняв, куда это может  ее  завести.  Но  и  Бо  тоже
поняла. Она резко повернула голову и посмотрела на мисс Пим.
     — О, вы спорили с ней. Значит, вы не одобрили ее выбор?
     —  Конечно,  нет.  — Люси поглядела на рассерженное юное
лицо, находившееся так близко от ее собственного, и решила быть
откровенной. — Знайте, Бо,  никто  не  одобрил.  Преподаватели
восприняли  это  так  же,  как вы. Мисс Ходж мой старый друг, я
обязана ей многим, я  восхищаюсь  ею,  но  что  касается  этого
назначения  —  она  приняла  решение,  не  считаясь  ни с кем.
Услышав об этом, я пришла в отчаяние, я бы сделала что  угодно,
только  бы  отменить его, проснуться завтра утром и обнаружить,
что все —  дурной  сон;  но  предупредить...  —  она  развела
руками, выражая свою беспомощность.
     Бо снова уставилась на воду.
     —  Такая  умная женщина, как вы, должна была бы придумать
что-нибудь, — пробормотала она.
     Слова "умная женщина" внезапно показали, насколько Бо  еще
молода и как она нуждается в защите; это было очень непохоже на
уверенную  в  себе  светскую  девушку  Бо  —  искать  помощи у
совершенно ординарной Пим или  называть  ее  "умной  женщиной".
Оказывается,  Бо  еще  ребенок;  рассерженный, задетый тем, как
дурно поступили с ее подругой. В этот момент она нравилась Люси
еще больше, чем всегда.
     — Хоть бы намек, — продолжала бормотать Бо, обращаясь  к
реке,  — хоть бы предположение, что кто-то еще может оказаться
на беговой дорожке. Что угодно, что могло бы  предупредить  ее.
Смягчило  бы  удар.  Предостерегло  бы,  чтоб  она  не была так
открыта со всех сторон. Можно наказывать, но нельзя  устраивать
побоище.  Вы  могли  бы  принести  маленькую жертву ради этого,
разве не так?
     Люси с запозданием почувствовала, что, пожалуй, могла  бы,
и спросила:
     — Где она? Где Иннес?
     —  Не  знаю.  Она удрала из колледжа, прежде чем я успела
поймать ее. Я знаю, что она побежала сюда, но  куда  она  пошла
потом, не знаю.
     — Она воспримет это очень болезненно?
     —  А  вы ждете, что она будет вести себя в этом кошмарном
безобразии храбро и благородоно? — зло сказала  Бо,  но  потом
спохватилась.  —  О,  извините.  Пожалуйста,  простите меня. Я
знаю,  вы  тоже  огорчены.  Просто  я  не  гожусь  сейчас   для
разговоров.
     — Да, мне очень жаль, — сказала Люси. — С первого раза,
как я  ее  увидела,  я  восхищалась  Иннес, и я думала, что она
добьется большого успеха в Арлингхерсте.
     — Добилась бы, — пробормотала Бо.
     —  А  как  приняла  новость  мисс  Роуз?  Наверно,   была
удивлена?
     —  Я  не  стала  дожидаться  ее,  — отрезала Бо, а потом
сказала: — Я, пожалуй, пойду вверх по реке. Там есть небольшие
заросли боярышника, который она очень любит; может, она там.
     — Вы обеспокоены? — спросила Люси, чувствуя, что если Бо
намеревается искать подругу только для собственного успокоения,
то Иннес наверняка предпочла бы сейчас побыть одной.
     — Не думаю, что она решит покончить с собой, если вы  это
имеете в виду. Но, конечно, я волнуюсь за нее. Удар вроде этого
был  бы  болезненным  для  любого,  особенно  сейчас,  в  конце
семестра, когда все устали. Но  Иннес  —  Иннес  всегда  всему
придавала очень большое значение. — Бо помолчала и снова стала
смотреть  на воду. — Когда мы были Младшими и мадам мучила нас
своим сарказмом —  мадам  может  быть  просто  ужасной  —  мы
выходили  из  класса  с  синяками, а у Иннес была по-настоящему
содрана кожа; действительно, до голого  мяса.  Она  никогда  не
плакала,  как  другие, когда им невмоготу. Она просто — просто
сгорала изнутри. — Бо замолчала, очевидно, решив,  что  и  так
наговорила достаточно. Она чуть было не проявила нескромность и
пришла  к  выводу,  что  не  следует  обсуждать подругу с почти
посторонним человеком, пусть даже доброжелательно  настроенным.
— У нее нет смазки на перьях, у Иннес, — заключила она.
     Бо  сошла  с  мостика  и  двинулась по тропинке под ивами.
Перед тем, как скрыться из виду, она остановилась и сказала:
     — Если я  нагрубила,  пожалуйста,  простите  меня.  Я  не
хотела.
     Люси  продолжала  смотреть на гладкую тихую воду, изо всех
сил желая, чтобы можно было достать маленькую  красную  книжку,
которую она так неосмотрительно кинула в ручей два дня назад, и
думая  о  девушке, у которой не было "утиной спинки" — не было
защитного механизма против мирской непогоды. О девушке, которая
не  хныкала  и  не  смеялась,  которая  вместо  этого  "сгорала
изнутри".  Хорошо  бы  Бо  не  нашла  ее, пока не пройдет самый
тяжелый момент, подумала Люси.  Иннес  не  бросилась  к  Бо  за
сочувствием,  она  убежала сразу и как можно дальше от людей, и
лучше оставить ее в одиночестве, которого она искала.
     А Бо, во всяком случае, полезно будет узнать, что  в  мире
существуют  и  препятствия,  и  разочарования; до сих пор жизнь
была слишком ласковой к Бо. Жаль, что ей приходится  учится  за
счет Иннес.
     Люси  перешла  мостик,  оказавшись  на  игровой площадке и
пошла по полю, пользуясь проходами в живой  изгороди  там,  где
они  попадались.  Она надеялась, что не встретится с Иннес и на
всякий случай решила, если это произойдет,  не  смотреть  в  ее
сторону.  Но  Иннес  не  было.  Вообще  никого не было. Все еще
переваривали съеденный ростбиф. Люси была наедине  с  цветущими
кустами  изгороди,  пастбищем и синим небом. Потом она дошла до
края склона, откуда открывался вид на широкую долину;  там  она
села  на  землю,  прислонившись  спиной к дубу; в траве жужжали
насекомые, в небе проплывали большие белые облака,  а  тень  от
дерева медленно двигалась по кругу у ее ног. Способность Люси к
ничегонеделанью  была  почти  бесконечной,  и  это  приводило в
отчаяние и ее наставников, и ее друзей.
     Только  когда  солнце  коснулось  верхнего   края   кустов
изгороди,  она поднялась и решила двигаться дальше. Результатом
ее раздумий было одно: она поняла, что не может сегодня  сидеть
со  всеми  за  ужином; она будет гулять, пока не натолкнется на
какую-нибудь маленькую гостиницу, а потом в сумерках вернется в
колледж, когда колокол "спать" уже разгонит всех  по  комнатам.
Люси сделала большой полукруг по полям и примерно через полчаса
увидела  вдалеке шпиль, показавшийся ей знакомым; это перенесло
ее мысли от поисков какой-нибудь гостиницы на вопрос, открыт ли
"Чайник" по воскресеньям. А даже если закрыт,  может  быть,  ей
удастся   уговорить  мисс  Невилл  дать  ей  заморить  червячка
чемнибудь хотя  бы  из  консервной  банки.  Было  уже  половина
восьмого,  когда  Люси  добралась  до  окраин  Бидлингтона. Она
посмотрела на  Памятник  Мученикам  —  единственное  уродливое
сооружение  в  поселке  —  почти  ощутив  общность  судьбы, но
увидела открытую дверь  "Чайника"  и  успокоилась.  Милая  мисс
Невилл.  Милая,  большая,  ловкая,  деловая,  приветливая  мисс
Невилл.
     Люси вошла в уютную комнату, уже погрузившуюся в  тень  от
расположенных  напротив  домов,  и  обнаружила,  что  она почти
пуста. Какая-то семья занимала  стол  у  окна  на  улицу,  а  в
дальнем   углу   сидела   молодая   пара,   которой,  очевидно,
принадлежал  дорогой  coupe  [Coupe   —   двухместная   машина
(франц.)],  стоявший  в  конце  сада. Какая умница мисс Невилл,
подумала Люси. После того,  как  схлынула  июньская  воскресная
толпа посетителей, комната по-прежнему была идеально чистой и в
ней пахло цветами.
     Оглядываясь, Люси выбирала, за какой стол сесть, как вдруг
чей-то голос окликнул ее.
     — Мисс Пим!
     Первым  побуждением  Люси  было  удрать;  у  нее  не  было
никакого настроения болтать сейчас со студентками, но  тут  она
увидела,  что это Нат Тарт. Нат Тарт представляла собой женскую
половину  сидящей  в  углу   пары.   Мужской   половиной   был,
несомненно,  "мой  кузен", Рик, который полагал, что она, Люси,
чудо и который на языке колледжа именовался "этот жиголо".
     Детерро встала, подошла к Люси поздороваться — в том, что
касалось формальностей,  ее  манеры  были  очаровательны  —  и
повела ее к своему столу.
     —  Как замечательно! — воскликнула она. — Мы говорили о
вас, и Рик сказал, как бы ему хотелось познакомиться с вами,  а
вот  и  вы.  Это  чудо. Это мой кузен, Ричард Гиллеспи. Его при
крещении назвали Рикардс, но он считает, что это слишком похоже
на имя кинозвезды.
     — Или руководителя джаза [Имя Гиллеспи  (Диззи  Гиллеспи)
принадлежит  одному из выдающихся джазовых музыкантов США.], —
добавил Гиллеспи, пожал Люси руку и  усадил  ее  за  стол.  Его
ненавязчивые манеры истого англичанина несколько нейтрализовали
впечатление,  которое  производило  его  несомненной сходство с
избитым образом  латиноамериканского  киногероя.  Люси  поняла,
откуда произошел "жиголо": черные гладкие волосы, очень густые,
длинные  ресницы,  трепещущие  ноздри, тоненькая полоска темных
усиков, — все соответствовало типажу; но, как показалось Люси,
на  этом  сходство  кончалось.  Внешность  он  унаследовал   от
какого-то  латиноамериканского  предка,  но манеры, воспитание,
характер — тут он был типично английским,  продуктом  закрытой
средней  школы.  Он  был  значительно  старше  Детерро — около
тридцати, предположила  Люси,  и  казался  приятным,  достойным
доверия человеком.
     Выяснилось,  что  они  уже  сделали  заказ, и Рик пошел на
кухню добавить к нему еще одну порцию бедлингтонских  гренок  с
сыром.
     —  Эти  гренки  с  сыром  совсем  не те, которые подают в
чайных в Лондоне, — пояснила Детерро. — Здесь  очень  вкусные
соус  из  сыра  на  очень  мягких  тостах  с  маслом, и все это
приправлено необычными вещами вроде мускатного ореха  —  думаю
это  мускатный орех — или тому подобного, и у них божественный
вкус.
     Люси, которая  сейчас  была  не  в  том  состоянии,  чтобы
придирчиво  разбираться  во вкусе пищи, сказала, что это звучит
изумительно.
     — Значит, ваш кузен англичанин?
     — Ну да. Мы не "двоюродные брат и  сестра",  как  вы  это
называете,  — объяснила Детерро, когда Рик вернулся. — Сестра
отца моего отца была замужем за отцом его матери.
     — Проще говоря, — пояснил Рик, — наши дедушка и бабушка
были братом и сестрой.
     — Может быть, проще, но это не точно, — заявила Детерро,
вложив в свои слова  все  презрение,  которое  латиноамериканцы
испытывают  к  безразличию англо-саксов в установлении степеней
родства.
     — Вы живете в Ларборо? — спросила Люси Ричарда.
     — Нет, я работаю в Лондоне, в нашем главном отделении. Но
сейчас меня послали в Ларборо.
     Взгляд  Люси  вопреки  ее  воле  обратился   на   Детерро,
изучавшую меню.
     — Здесь находится одна из фирм, с которой мы связаны, и я
должен  поработать  у  них пару недель, — мягко добавил Рик и,
посмотрев на Люси, улыбнулся одними глазами. — Я пришел к мисс
Ходж и представил бумаги, удостоверяющие мое происхождение, мою
респектабельность,      мою       платежеспособность,       пою
презентабельность, мою приверженность религии...
     —  О,  Рик,  хватит, — перебила Детерро, — не моя вина,
что  мой  отец  бразилец,  а  мать  француженка.  А  что  такое
шафрановый пончик?
     —  Тереза  —  самый  замечательный  сотрапезник,  какого
только можно представить, — улыбнулся  Рик.  —  Она  ест  как
изголодавшийся   лев.   Другие   мои   приятельницы,  когда  их
приглашаешь в  ресторан,  весь  вечер  подсчитывают  калории  и
воображают, что происходит с их талией.
     —  Твои  приятельницы,  —  с легким оттенком суровости в
голосе заметила его кузена, — не провели целый год в  колледже
физического  воспитания  в  Лейсе,  где  заставляют работать до
седьмого пота, а кормят овощным macedoine [Macedoine —  блюдо,
представляющее собой смесь из овощей и фруктов (франц.)].
     Люси,   вспомнив,   какие  горы  хлеба  бывали  проглочены
студентками  за  каждой  едой,  подумала,  что  это,   пожалуй,
преувеличение.
     — Когда я вернусь в Бразилию, я буду жить как леди и есть
как цивилизованный  человек,  тогда  и  придет время подумать о
калориях.
     Люси спросила когда она собирается уезжать.
     — Мой пароход отходит в последний день августа.  Я  смогу
немного  понаслаждаться английским летом — от последнего дня в
колледже  до  отъезда.  Мне  нравится  английское  лето.  Такое
зеленое,  нежное,  доброе. Мне нравится в англичанах все, кроме
их одежды, их зимы и их зубов. А где находится Арлингхерст?
     Люси, которая забыла, как легко  Детерро  перепрыгивает  с
одной  темы  на  другую,  была  слишком  удивлена,  услышав это
название, и не сразу отреагировала. Рик ответил за нее.
     — Это лучшая в Англии школа для девочек, —  закончил  он
свой рассказ. — А что?
     —  Это  то, чем в данный момент взбудоражен весь колледж.
Одна  из  студенток  поедет  туда  работать  прямо  из   Лейса.
Послушать  их, можно подумать, что она станет, по крайней мере,
Dame.
     — Мне кажется, вполне законное основание для  переполоха,
—  заметил  Рик.  —  Мало  кто получает такое теплое местечко
сразу после колледжа.
     — Да? Значит, ты думаешь, это и правда честь?
     — Очень большая, как мне кажется. Не правда ли, мисс Пим?
     — Очень.
     — Ну ладно. Я рада.  Грустно  думать,  что  она  проведет
целые годы в школе для девочек, но если это честь для нее, то я
рада.
     — Вы о ком говорите? — спросила Люси.
     — Об Иннес, конечно.
     — Вы не были за ланчем сегодня? — удивилась Люси.
     —  Нет. Рик приехал на машине, и мы отправились в "Голову
Сарацина" в Боминстер. А в чем дело? Какое это имеет  отношение
к назначению в эту школу?
     — В Арлингхерст поедет не Иннес.
     — Не Иннес?! Но все говорили, что она. Все так говорили.
     — Да, все этого ожидали, но повернулось иначе.
     — Да что вы! Кто же тогда едет?
     — Роуз.
     Детерро уставилась на мисс Пим.
     —   Нет-нет!   Нет,  я  отказываюсь  верить.  Это  просто
невозможно.
     — Увы, это правда.
     — Вы хотите сказать, что — что кто-то — что они  отдали
предпочтение  этой  canaille  [canaille — негодяйка (франц.)],
этой espece de... [espece de... — эта... (франц.)] — !
     — Тереза!  —  предостерег  ее  Рик,  улыбаясь,  так  как
впервые видел свою кузину такой взволнованной.
     —  Если  бы  я не была леди, я бы плюнула! — сказала она
под конец ясным голосом.
     Семья у окна оглянулась, удивленно и слегка испуганно. Они
решили, что пора уходить и начали собирать вещи и  подсчитывать
деньги.
     — Посмотри, что ты наделала, — сказал Рик. — Перепугала
подданных.
     В  этот  момент  из  кухни появились гренки; их несла мисс
Невилл на  блюде,  которое  она  прижимала  к  своему  большому
животу,  обтянутому  ситцевым передником; тут Нат Тарт, которую
появление  блюда  с  яствами  отнюдь  не  отвлекло   от   темы,
вспомнила,  что  именно  от  мисс  Невилл  она впервые услышала
новость о вакансии в Арлингхерсте, и обсуждение  разгорелось  с
новой  силой.  Рик  заметил, что Люси неприятен этот разговор и
спас ее, заявив, что гренки стынут. Люси  показалось,  что  ему
самому   гренки   были  безразличны,  но  он  каким-то  образом
почувствовал, что она устала и что ей это дело не по вкусу. Она
ощутила к молодому человеку теплое чувство  и  была  благодарна
ему почти до слез.
     — В конце концов, — заметил Рик, когда Нат Тарт обратила
свое внимание  на еду, — я не знаком с мисс Иннес, но если она
такая замечательная, как ты  говоришь,  она  наверняка  получит
хорошее место, пусть не в самом Арлингхерсте.
     С  помощью  именно  этого  аргумента  Люси в течение всего
длинного дня пыталась  успокоить  себя.  Это  звучало  разумно,
логично,  уравновешенно,  однако в качестве морального пластыря
действовало не как беладонна, а  только  как  красная  фланель.
Люси  понимала,  почему  Нат  Тарт  отвергла  этот  аргумент  с
презрением.
     — Как бы тебе понравилось, если бы тебе предпочли эту? —
спросила она с полным ртом гренков. — Как бы тебе понравилось,
если бы ты думал, что тебе собираются  оказать  честь,  красиво
продемонстрировать,  что  ты  что-то  значишь,  а  потом  бы  в
присутствии всех получил бы пощечину?
     "Дали кулаком по зубам", назвала  это  Бо.  Ее  реакция  и
реакция Детерро были удивительно похожи. С той только разницей,
что Детерро сочла это оскорблением, а Бо физической травмой.
     — А какое чудесное утро мы провели в этой самой комнате с
отцом  и  матерью  Иннес,  — продолжала Детерро, переводя свои
красивые глаза на столик, за которым  они  тогда  сидели.  Люси
тоже думала об этом. — Такие милые люди, Рик, мне бы хотелось,
чтобы ты познакомился с ними. Мы все были очень милы; я, и мисс
Пим,  и  pere,  и  mere [pere — отец; mere — мать] Иннес, как
будто это был цивилизованный отдых и  хороший  кофе.  Это  было
прелестно. А теперь...
     Общими  усилиями  Рик  и  Люси отвлекли ее от этой темы, и
только когда они усаживались в машину Рика, чтобы ехать обратно
в Лейс, она все вспомнила  и  снова  начала  причитать.  Однако
расстояние  от  Бидлингтона  до  Лейса  машина  преодолела  так
быстро, что прежде чем Детерро успела  хорошенько  "завестись",
они  были  уже у дверей колледжа. Люси попрощалась и собиралась