Мисс Пим расставляет точки | |
тактично удалиться, однако, Нат Тарт последовала за ней.
— Спокойной ночи, Рик, — сказала она небрежно. — Ты
приедешь в пятницу?
— Ничто не остановит меня, — заверил Рик девушку. — В
три часа, да?
— Нет, в половине третьего. Так написано на твоем
пригласительном билете. На приглашении, которое я тебе послала.
Для делового человека ты не очень точен.
— О, свои деловые бумаги я храню в папках.
— А где ты хранишь мое приглашение?
— На золотой цепочке между рубашкой и сердцем, — ответил
Рик и ушел, оставшись победителем в этой пикировке.
— Ваш кузен прелесть, — сказала Люси, когда они вместе
подымались по ступеням.
— В так думаете? Я очень рада. Я тоже так думаю. У него
есть все достоинства англичанина, и все это немного приправлено
чем-то совсем не английским. Я рада, что он приедет в пятницу
посмотреть, как я танцую. Чему вы улыбаетесь?
Люси, которая улыбалась такому типичному для Детерро
взгляду на появление ее кузена в пятницу, поспешила сменить
тему.
— А разве вы не должны входить в другую дверь?
— Да, конечно, но я не думаю, что кто-нибудь будет
против. Через две недели я смогу свободно подниматься по этим
ступеням, если захочу — я, кстати, не захочу — так что я могу
воспользоваться ими и сейчас. Я не очень хорошо отношусь к
дверям, через которые ходят торговцы.
Люси собиралась было нанести визит преподавателям, прежде
чем отправиться к себе в комнату в торце крыла, но в холле было
так тихо, атмосфера в доме настолько пустынна, что она
раздумала и пошла по пути наименьшего сопротивления. Она увидит
всех завтра утром.
Нат Тарт решила напоследок отдать дань правилам колледжа
и, поскольку тишина в коридоре явно означала, что колокол "по
комнатам" уже по крайней мере несколько минут как прозвенел,
они пожелали друг другу спокойной ночи, и Люси пошла к себе.
Раздеваясь, она прислушивалась, не донесется ли какой-нибудь
звук из соседней комнаты. Но там было абсолютно тихо; и свет
оттуда не проникал, как отметила Люси, задергивая свои
занавески. Неужели Иннес не вернулась?
Люси посидела немного, размышляя, не нужно ли что-нибудь
предпринять. Если Иннес не вернулась, хорошо бы, конечно,
успокоить Бо. А если Иннес вернулась и молчит, может быть,
можно каким-либо знаком, какой-нибудь маленькой услугой
выразить свое сочувствие, не вторгаясь на чужую территорию?
Люси выключила свет, раздвинула занавески и села у
открытого окна, глядя на ярко освещенные квадраты по всему
периметру маленького четырехугольника — здесь считалось
чудачеством задергивать занавески — и наблюдая за тем, чем
занимаются студентки, оставшись одни. Одна причесывалась,
другая что-то шила, третья перевязывала ногу. (Святая Простота
— прыгала на одной ноге в поисках ножниц вместо того, чтобы,
как опытная массажистка, воспользоваться индивидуальным
пакетом), четвертая надевала пижаму, пятая гонялась за
мотыльком.
Пока Люси сидела, два окна погасли. Завтра колокол
разбудит опять в пол-шестого, а поскольку экзамены уже сданы,
нет необходимости бодрствовать над тетрадями до последней
минуты.
Люси услышала шаги и встала, решив, что идут к ней. Дверь
Иннес тихо отворилась и закрылась. Свет не зажегся, но Люси
услышала легкое шевеление — кто-то готовился лечь спать. Потом
шлепанье тапочек в коридоре, тихий стук. Ответа не было.
— Это я, Бо, — произнес голос, и дверь комнаты Иннес
открылась. Когда она снова закрылась, послышался шепот. Запах
кофе и еле слышное позвякиванье посуды. Очень разумно со
стороны Бо подумать о еде. С какими бы демонами не боролась
Иннес эти долгие часы — от полудня до десяти — она сейчас
наверняка эмоционально опустошена и съест все, что перед ней
поставят. Шепот продолжался, пока не прозвенел сигнал "гасить
свет". Тогда дверь снова открылась-закрылась, и тишина в
соседней комнате влилась в общую тишину, окутавшую Лейс.
Люси упала в постель; она настолько устала, что у нее едва
хватило сил натянуть на себя одеяло. Она была зла на Генриетту,
жалела Иннес и в то же время немного завидовала, что у нее есть
такой друг, как Бо.
Она решила было не засыпать и постараться придумать
какойнибудь способ выразить бедняжке Иннес свое сочувствие и
глубокое негодование по поводу случившегося — и тут же
заснула.
XIV
В понедельник наступила реакция. Люси вернулась в
общество, для которого тема Арлингхерста уже была исчерпана. И
преподаватели, и студентки в течение целого свободного дня
успели насытиться разговорами об этой сенсации, и к вечеру
говорить больше было не о чем; все возможные точки зрения были
уже многократно изложены, ad nauseam [ad nauseam — до тошноты
(лат.)]. Так что в понедельник, когда возобновилась обычная
жизнь, это событие отодвинулось на задний план. Верная мисс
Моррис попрежнему приносила Люси ее завтрак в комнату, поэтому
при первом появлении Иннес на публике она не присутствовала.
Люси увидела всех студенток в сборе только во время ленча,
когда привычка вести себя определенным образом огладила самые
грубые шероховатости, и колледж выглядел почти как обычно. У
Иннес было спокойное лицо, Люси нашла, что присущая ей
некоторая отрешенность сменилась выражением совершенной
замкнутости; с какими бы чувствами ей не пришлось вести борьбу,
сейчас они были опущены в трюм, и люки крепко задраены. Роуз
более чем когда-либо была похожа на кошку тети Селии,
Филадельфию, и Люси очень хотелось выставить ее на улицу, чтобы
она помяукала. Кроме того, ей очень хотелось узнать, как
приняла Роуз неожиданное назначение; Люси даже решилась
спросить об этом мисс Люкс, когда они спускались к ленчу.
— Как выглядела Роуз, когда услышала новость?
— Как экстоплазм, — ответила мисс Люкс.
— Почему экстоплазм? — спросила удивленная Люси.
— Самое отвратительное, что я могу придумать.
Так что любопытство Люси осталось неудовлетворенным. Мадам
упрекнула ее, что она вчера покинула их, но никто не стал
шутить по поводу возможной причины ее бегства. Тень
Показательных выступлений, до которых осталось всего четыре
дня, нависла над всеми. Арлингхерст — это была вчерашняя
сенсация, уже утратившая свежесть. Колледж снова принялся за
работу.
Монотонное течение жизни между понедельником и пятницей
было нарушено только двумя событиями.
Первым было то, что мисс Ходж предложила Иннес работу в
Уичерлейском Ортопедическом госпитале, а та отказалась. Тогда
это место было предложено и с благодарностью принято О'Доннелл,
у которой камень с души свалился. ("Дорогая, как славно!"
воскликнула Дайкерс. "Теперь я могу продать тебе мой больничный
халат, который мне никогда больше не понадобится".) И
действительно продала, и была так счастлива, что у нее в самом
конце семестра в кошельке появились деньги, что немедленно
стала торговать вразнос остатками своего имущества по всему
крылу, и остановилась только тогда, когда Стюарт язвительно
спросила, входят ли булавки в список обмундирования.
Вторым событием был приезд Эдварда Эйдриана, актера.
Это неожиданное происшествие случилось в среду. Вторая
половина дня среды была отведена для плавания, и все Младшие, и
те из Старших, у кого в это время не было пациентов, плескались
в бассейне. Люси, которая с помощью молитв, расчетов и дикой
решимости с трудом могла переплыть бассейн, не принимала
участия в этих упражнениях, несмотря на горячие призывы
освежиться. В течение получаса она наблюдала всеобщее веселье,
а потом пошла к дому выпить чаю. Она шла через холл к лестнице,
когда одна из апостолов — ей показалось, что это Льюк, но она
все еще не очень уверенно различала их — выглянула из двери
клиники и попросила:
— О, мисс Пим, пожалуйста, вы не могли бы минутку
посидеть на ногах Альберта?
— Посидеть на ногах Альберта? — повторила Люси, не
совсем уверенная, что правильно расслышала.
— Да, или подержать их. Но легче посидеть. Дыра в ремне
растянулась, а другого, свободного, нет.
Она ввела совершенно потрясенную Люси в тишину клиники,
где студентки, выглядевшие очень непривычно в белых халатах,
занимались исправлением физических недостатков своих пациентов,
и указала на стол, на котором лицом вниз лежал мальчик лет
одиннадцати.
— Понимаете, — сказала девушка и показала Люси кожаный
ремень, — эта штука вырвалась из гнезда, дырка впереди
натягивает слишком туго, а сзади слишком слабо. Может быть, вы
просто придержите его ноги минутку, если не хотите посидеть на
них.
Люси поспешила сказать, что она предпочитает подержать.
— Прекрасно. Это мисс Пим, Альберт. Она заменит ремень на
сей раз.
— Хэлло, мисс Пим, — сказал Альберт, косясь одним
глазом.
Льюк — если это была она — подхватила мальчика снизу за
плечи и рывком подтянула его вперед, так что только ноги
остались на столе.
— Теперь, мисс Пим, прижмите руками его лодыжки к доске и
держите, — скомандовала Льюк, и Люси подчинилась, думая, как
на месте будет эта юная решительность в Манчестере и как тяжел,
оказывается, одиннадцатилетний мальчик, когда стараешься
придавить его лодыжки к столу. Люси перевела взгляд с того, что
делала Льюк, на других студенток, казавшихся такими незнакомыми
и чуждыми в их новом обличьи. Будет ли когданибудь конец числу
граней этой странной жизни? Даже те, кого она, Люси, хорошо
знала, например, Стюарт, здесь выглядели иначе. Их движения
были более размеренными, а в тоне, которым они разговаривали с
пациентами, звучали звонкие ноты особой искусственной
заинтересованности. Не было улыбок, не было болтовни; просто
спокойствие госпиталя. "Немного вперед. Хорошо". "Сегодня это
выглядит гораздо лучше, правда?" "А теперь попробуем еще раз, и
на сегодня все".
Полы халата Хэсселт слегка распахнулись, Люси заметила
блеск шелка и поняла, что девушка заранее переоделась для урока
танцев, потому что перерыва между тем, как она кончит работу со
своими пациентами, и уроком в гимнастическом зале, не будет.
Либо она уже пила чай, либо перехватит чашку en route [En route
— по пути (франц.)].
Пока Люси размышляла о странностях этой жизни — шелковые
платья для танцев под больничным халатом — под окнами проехала
машина и остановилась у парадной двери. Очень элегантная и
очень дорогая машина, очень длинная, очень блестящая, с шофером
за рулем. Теперь так редко можно увидеть машину с шофером, если
только в ней не инвалид, что Люси с интересом смотрела, кто
выйдет оттуда.
Может быть, мать Бо? Это была именно такая машина, в
которой ездят с дворецким.
Однако из машины вышел моложавый — Люси была видна только
его спина — человек в костюме, какой можно встретить в районе
между Сент-Джеймс стрит и Дьюк-оф-Йорк степс в период между
октябрем и концом июня. Шофер, костюм — в мозгу Люси
пронеслась мысль о члене королевской семьи, но она не смогла
вспомнить подходящую персону; кроме того, члены королевской
семьи теперь водили машины сами.
— Большое спасибо, мисс Пим. Вы нам очень-очень помогли.
Скажи спасибо, Альберт.
— Спасибо, мисс Пим, — послушно повторил Альберт, а
потом, поймав взгляд мисс Пим, подмигнул ей. Люси серьезно
подмигнула ему в ответ.
В эту минуту, сжимая в руках банку с тальком, которую
фрекен только что наполнила в задней комнате, в комнату
ворвалась О'Доннелл и возбужденно, свистящим шепотом
проговорила:
— Подумать только! Эдвард Эйдриан! В машине Эдвард
Эйдриан!
— Ну и что? — спросила Стюарт, забирая у нее банку. —
Ты что-то слишком долго ходила за тальком.
Закрыв за собой дверь клиники, Люси вышла в холл.
О'Доннелл сказала правду. В холле стоял Эдвард Эйдриан. И мисс
Люкс тоже сказала правду. Потому что Эдвард Эйдриан разглядывал
себя в зеркале.
На лестнице ей встретилась спускавшаяся вниз мисс Люкс, а
повернув на второй марш, Люси увидела, как встретились эти
двое.
— Хэлло, Тедди, — произнесла мисс Люкс без всякого
энтузиазма.
— Кэтрин! — воскликнул Эйдриан радостно и пошел ей
навстречу, как будто собираясь обнять ее. Однако ее холодно
протянутая рука остановила его.
— Что вы здесь делаете? Только не говорите, что у вас
появилась "племянница" в Лейсе.
— Не грубите, Кэт. Конечно же, я приехал повидать вас.
Почему вы не сообщили мне, что вы тут? Почему вы не приехали на
мой спектакль, мы могли бы потом поужинать вместе и поговорить
о старых...
— Мисс Пим, — проплыл над лестницей спокойный ясный
голос мисс Люкс, — не убегайте. Я хочу познакомить вас с моим
другом.
— Но Кэтрин, — услышала Люси, как со слабым протестом
проговорил Эйдриан.
— Это знаменитая мисс Пим, — представила мисс Люкс Люси
тоном, означавшим "не валяй дурака". — И ваша большая
поклонница, — добавила она, чтобы окончательно лишить его
возможности сопротивляться.
Интересно, подумала Люси, ожидая, пока они подымутся к
ней, понимает ли он, как жестоко она поступает, или его
самодовольство слишком велико, чтобы быть уязвленным ее
отношением.
Когда они все вместе вошли в пустую гостиную, мисс Пим
вдруг вспомнила, как Стюарт назвала его "утомленным, похожим на
линяющего орла", и подумала, что это очень удачное определение.
У Эйдриана были довольно красивые черты лица, но хотя ему не
могло быть многим больше сорока — может быть, сорок три или
сорок четыре — оно казалось старообразным. Без грима, без
парика лицо выглядело усталым и потрепанным, а темные волосы
уже начали редеть. Люси внезапно стало жаль его. У нее в памяти
еще очень живо было впечатление от молодости, силы и красоты
Рика, кузена Детерро, и избалованный успехом известный актер
показался ей немного жалким.
Эйдриан вел себя необыкновенно любезно по отношению к Люси
— он все знал о ее книге (он читал все бестселлеры), но одним
глазом он все время следил за мисс Люкс, которая проверила, что
осталось от чая, заглянула, есть ли заварка в маленьком
чайнике, и явно решив, что достаточно будет просто долить в
него немного горячей воды, разожгла горелку под большим
чайником с водой. Что-то в том, как Эйдриан постоянно ощущал
присутствие Кэтрин Люкс, было загадкой для Люси. Как ей
казалось, это не было игрой. Преуспевающая звезда, он мог,
конечно, приехав к скромной учительнице женского колледжа,
придать себе независимый вид и по актерскому обыкновению
захотеть покрасоваться перед посторонним человеком. Конечно,
для нее, Люси, он "играл", все его обаяние было пущено в ход, а
обаяние было немалое; но все это чисто рефлекторно.
По-настоящему весь его интерес был сосредоточен на холодной
худой женщине, которая сочла, что для него сойдет и жидкий чай.
Не часто случалось, улыбаясь про себя подумала Люси, чтобы
Эдвард Эйдриан появлялся на пороге, а его не приветствовали
звуками труб; ведь почти двадцать лет, с того дня, как этот
покоривший сердца Ромео вызвал слезы на глазах критиков,
которых тошнило от одного упоминания имени Монтекки, приход и
уход Эйдриана являлся важным событием. Он был окружен неким
ореолом значимости. Люди бросались выполнять его просьбы и
мечтали угодить ему. Ему делали подарки и ничего не требовали
взамен; ему приносили жертвы и не ждали благодарности. Он был
Эдвард Эйдриан, и этим все было сказано. Его портреты высотой в
два фута красовались на афишах, он был национальным достоянием.
Однако он приехал сегодня в Лейс, чтобы повидать Кэтрин
Люкс, и следил за ней глазами преданного пса. Увидеться с
Кэтрин, которая сочла, что для него достаточно долить горячей
воды в старую заварку. Все это было очень странно.
— Надеюсь, ваши гастроли в Ларборо проходят успешно,
Тэдди? — спросила Люкс, скорее, просто из вежливости.
— О да, вполне. Слишком много школьников, но приходится
мириться с этим, когда играешь Шекспира.
— А вы не любите играть для молодежи? — спросила Люси,
вспомнив, что молодежь, с которой она совсем недавно
беседовала, не выражала особого желания идти смотреть на него.
— Ну, знаете, это не самая лучшая аудитория в мире.
Взрослые предпочтительнее. И потом для них, конечно же, снижены
цены на билеты, что не помогает делать сборы. Но мы смотрим на
это как на капиталовложение, — добавил он, демонстрируя
великодушную терпимость. — Это будущие зрители, и их нужно
воспитывать, приучать, куда следует ходить.
Люси подумала, что, если судить по результатам, воспитание
оказалось совершенно безуспешным. Молодежь шла в очередь на
нечто под названием "Пылающие барьеры". Нельзя даже сказать,
что они "не ходили" в театр, все было гораздо проще: они бежали
оттуда.
Однако на светском чаепитии совершенно не время было
открывать горькие истины. Люси спросила, приедет ли Эйдриан на
Показательный выступления, что, похоже, вызвало недовольство у
мисс Люкс. Он никогда не слышал о Показательных выступлениях и
отнесся к этому с огромным жаром. Уже много лет он видит, что
все вокруг делают только одно единственное гимнастическое
упражнение: засунув пальцы ног под шкаф и удерживаясь ими,
сгибаются и разгибаются в поясе. Танцы? Господи, и танцы будут?
Ну, конечно, он приедет. Более того, после Выступлений он
приглашает их поехать с ним в театр, а потом они поужинают
вместе.
— Я знаю, Кэтрин терпеть не может театр, но один раз она
выдержит, правда, Кэтрин? В пятницу вечером идет "Ричард III",
так что вам не придется терпеть меня в романтической роли. Это
не лучшая пьеса, но постановка замечательная, хоть мне и не
следовало бы так говорить.
— Ярлык преступника, приклеенный честному человеку, яркий
пример политической пропаганды, и крайне глупая пьеса, —
таково было мнение Люкс.
Эйдриан улыбнулся во весь рот, как школьник.
— Согласен, только досидите до конца, и тогда увидите,
как отлично можно поужинать в "Мидлэнде" в Ларборо, если
раздразнить несчастного актера. У них есть даже Йоханнисбергер
[Йоханнисбергер — вино из смородины (нем.)].
Легкий румянец разлился при этих словах на щеках Люкс.
— Видите, я помню, что вы любите. Йоханнисбергер, как вы
однажды заметили, пахнет цветами, и это удалит театральную вонь
из ваших ноздрей.
— Я никогда не говорила, что театр воняет. Он скрипит.
— Конечно, скрипит. Последние почти две сотни лет он все
время старается удержаться на ногах.
— Знаете, что он мне напоминает? Карету для коронации.
Анахроничный хлам, нелепая условность, которая у нас попрежнему
в ходу, потому что мы унаследовали привязанность к ней от
предков. Позолоченный реликт.
Чайник вскипел, и мисс Люкс налила кипяток в заварку.
— Предложите мисс Пим что-нибудь поесть, Тедди.
Тон совсем как у няни, подумала Люси, беря с тарелки,
которую ей протянул Эйдриан, слегка обветрившийся сэндвич.
Может быть, именно это и привлекало его? Может быть, это —
ностальгия по миру, где его не считали никем особенным? Долго
наслаждаться таким миром он бы, несомненно, не смог, но весьма
вероятно, что временами он уставал от того, что его жизнь была
похожа на жизнь золотой рыбки в аквариуме, и искал отдыха в
компании когонибудь, для кого он был просто Тэдди, который в
школьные годы приезжал погостить на каникулах.
Люси повернулась к Эйдриану, чтобы что-то сказать, и была
поражена выражением его лица, когда Кэтрин презрительно
отвергла предложенную ей пищу. Улыбка, любовь, зажегшиеся в
этих глазах, могли быть и братскими, но было что-то еще. Не
безнадежность ли? Похоже на то. Во всяком случае что-то, не
имеющее никакого отношения к братским чувствам; очень странно
было видеть, что так смотрит Великая Звезда на некрасивую
ироничную преподавательницу теории в Лейсе.
Люси перевела взгляд на невозмутимую Кэтрин и впервые
увидела ее такой, какой ее видел Эдвард Эйдриан. Женщиной с
задатками belle laide [Belle laide — красавица-дурнушка
(франц.)]. В школьном мире, в котором она жила, ее манеру
"хорошо" одеваться, ее простую прическу, отсутствие макияжа
воспринимали как должное, а красивую фигуру и гибкую осанку
считали само собой разумеющимся. Она была просто умная
некрасивая мисс Люкс. А в мире театра она выглядела бы
совершенно иначе! Большой подвижный рот, высокие скулы с ямками
под ними, прямой короткий нос, красивый овал лица, — все это
громко взывало, требуя грима. С обыденно точки зрения у мисс
Люкс было лицо, от которого, по словам мальчишки-рассыльного,
"часы останавливаются", однако, с любой другой точки зрения это
лицо могло заставить посетителей "Айрис" перестать есть, если
бы во время ленча она вошла туда, соответствующим образом
одетая и умело подкрашенная.
Сочетание того, что она была belle laide и знала его очень
давно, могло иметь для Эйдриана весьма значительную
притягательность. Весь остаток времени за чаем мысли Люси были
заняты пересмотром своих прошлых представлений.
Как только позволили приличия, она удалилась, оставив их
tete-atete [Tete-a-tete — наедине (франц.)], чего Эйдриан так
явно желал; tete-a-tete, в котором мисс Люкс всеми силами
старалась отказать ему. Он еще и еще умолял их принять его
приглашение на вечер пятницы. Его машину будет ждать, к шести
часам Показательные выступления закончатся, ужин в колледже
будет лишь спадом напряжения после дня волнений, и пусть в
"Ричарде III" много чепухи, но смотреть спектакль приятно, это
он им обещает, и кормят в "Мидлэнде" действительно чудесно, с
тех пор, как они переманили шеф-повара от "Боно" на Дувр-стрит,
и он так давно не видел Кэтрин и даже наполовину не наговорился
с умницей мисс Пим, которая написала эту замечательную книгу, и
кроме того, ему до смерти надоели компании актеров, которые
только и говорят о театре и о гольфе, и они могли бы поехать,
просто чтобы доставить ему удовольствие — и еще много всякого,
и все это с обаянием опытного актера, искренне желающего, чтобы
они сказали "да". В конце концов договорились, что вечером в
пятницу они отправятся вместе в Ларборо, посмотрят "Ричарда
III", за что будут вознаграждены хорошим ужином, а затем их
отвезут на машине домой.
Однако Люси, идя в свое крыло, пребывала в некотором
унынии. Она еще раз оказалась неправа — в отношении мисс Люкс.
Мисс Люкс не была никому не нужной некрасивой женщиной, которая
находила утешение в том, что посвятила себя красивой младшей
сестре. Мисс Люкс была потенциально очень привлекательна и так
мало нуждалась в утешении, что отказывалась принимать его от
одного из самых преуспевающих и интересных современных мужчин.
Она очень ошибалась относительно мисс Люкс. Как психолог,
Люси начала подозревать, что была очень хорошей учительницей
французского языка.
XV
Единственным человеком, которого взволновало вторжение
Эдварда Эйдриана в мир колледжа, была мадам Лефевр. Мадам в
качестве представительницы театрального мира в колледже явно
считала, что она могла бы внести большую лепту в этот визит.
Она дала понять мисс Люкс, что та, во-первых, не имела права
быть знакомой с Эдвардом Эйдрианом, а, во-вторых, если уж она с
ним знакома, не имела права держать его для себя одной. Мадам
немного утешилась, узнав, что она увидит Эйдриана лично и
сможет поговорить с ним на его собственном, так сказать, языке.
Он, наверно, почувствует себя совершенно растерянным,
оказавшись среди аборигенов колледжа физического воспитания в
Лейсе.
Люси, слушая эти вкрадчивые колкости во время ленча в
четверг, в душе надеялась, что мадам не удастся снискать
расположение Эйдриана настолько, что он пригласит ее в их
компанию на ужин. Люси предвкушала удовольствие от вечера в
пятницу, но, конечно, никакого удовольствия она не получит,
если мадам весь вечер будет наблюдать за ней своими огромными
глазами. Может быть, мисс Люкс вовремя сумеет сунуть палки в
колеса. Не в обычае мисс Люкс мириться с тем, что ее не
устраивает.
Продолжая думать о мадам, мисс Люкс и завтрашнем вечере,
Люси рассеянно перевела взгляд на студенток и увидела лицо
Иннес. Сердце ее остановилось.
Прошло, наверно, три дня с тех пор, как она мельком, на
ходу встретилась с Иннес, но разве могло за три дня произойти
такой с лицом молодой девушки? Люси пристально вглядывалась,
пытаясь понять, в чем заключается перемена. Иннес похудела,
конечно, и была очень бледна, но дела было не в этом. Дело было
даже и не в тенях под глазами и ямках на висках. И даже не в
выражении лица; Иннес ела, спокойно глядя в тарелку. И все же
ее лицо потрясло Люси. "Интересно, — подумала она, — неужели
никто больше не видит и почему никто ничего не сказал". Это
было одновременно неуловимо и явно, как улыбка на лице Моны
Лизы, так же не поддавалось определению и так же бросалось в
глаза.
Так вот что значит "сгорать изнутри", подумала Люси.
"Плохо, когда человек сгорает изнутри", как сказала Бо.
Действительно плохо, если это может настолько изменить лицо.
Как может лицо оставаться спокойным и при этом — выглядеть вот
так? Если уж на то пошло, как можно терпеть, что орел терзает
твои внутренности, и внешне оставаться спокойной?
Люси посмотрела на Бо, сидевшую во главе ближайшего стола,
и поймала беспокойный взгляд, который та бросила на Иннес.
— Надеюсь, вы вручили мистеру Эйдриану пригласительный
билет? — обратилась мисс Ходж к Люкс.
— Нет, — ответила Люкс, которой до смерти надоели
разговоры об Эйдриане.
— И, надеюсь, вы предупредили мисс Джалифф, что за чаем
будет на одного человека больше.
— Он ничего не ест за чаем, так что я не стала
беспокоиться.
Ох, хотелось закричать Люси, перестаньте нести мелкую чушь
и посмотрите на Иннес. Что происходит с ней? Посмотрите на
девушку, которая в прошлую субботу была само сияние. Посмотрите
на нее. Что она напоминает вам? Когда сидит вот так, спокойная,
красивая и совершенно больная внутри. Что она напоминает? Одно
из тех удивительных деревьев в лесу, не так ли? Одно из тех
внешне прекрасных деревьев, которые при малейшем прикосновении
рассыпаются в прах, потому что они пустые внутри.
— Иннес не очень хорошо выглядит, — сдержанно-осторожно
заметила Люси, когда они с Люкс шли наверх.
— Она выглядит совсем больной, — грубовато сказала Люкс.
— А что в этом удивительного?
— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила Люси.
— Можно найти для нее место, которого она заслуживает, —
сухо ответила Люкс. — Но поскольку никаких мест вообще больше
нет, это, скорее всего неосуществимо.
— Вы хотите сказать, что ей надо начинать рассылать
заявления?
— Да. До конца семестра осталось только две недели, и не
похоже, чтобы у мисс Ходж оставались незанятые места.
Большинство мест на будущий учебный год заполняются сейчас. Это
ужасная насмешка судьбы, правда? То, что самая блестящая за
последние годы студентка вынуждена писать
заявления-от-руки-с-просьбой-оработе-в-пяти-экземплярах-"рекомендации-не-возвращаются".
"Черт побери, — подумала Люси. — Это просто ужасно".
— Ей было предложено место, так что ответственность с
мисс Ходж снимается.
— Но это место в больнице, а она не хочет заниматься
медициной, — возразила Люси.
— Да, да! Не надо обращать меня в свою веру. Я и так на
вашей стороне.
Люси подумала о том, как завтра приедут родители, и
сияющие дочери будут показывать им Лейс, переполненные
воспоминаниями о проведенных здесь годах и надеждами на успехи
в будущем. С каким, должно быть, нетерпением ждала этого Иннес,
ждала момента, когда увидит отца и мать, двух людей, любящих ее
так сильно, сумевших, отказывая себе во всем, дать ей то
образование, к которому она стремилась; ждала, чтобы порадовать
их известием об Арлингхерсте.
Оказаться выпускницей без места было достаточно скверно,
но это горе можно поправить. А вот несправедливость
происшедшего не поправить никогда. Несправедливость перенести
тяжелее, чем любую другую беду, таково было твердое мнение
Люси. Она до сих пор помнила уязвленность, беспомощный гнев,
отчаяние, которые терзали ее, когда в юности она становилась
жертвой несправедливости. Хуже всего — чувство беспомощного
гнева, оно сжигало, как на медленном огне. Выхода не было,
потому что с этим ничего не поделать. Действительно гибельное
чувство. Люси подумалось, что тогда ей, как Иннес, не хватало
чувства юмора. Однако разве когда-нибудь молодые обладали
способностью посмотреть со стороны на свои горести и разумно
оценить их? Конечно, нет. Не сорокалетние шли к себе наверх и
вешались, потому что кто-то в неподходящий момент сказал
неподходящее слово, а четырнадцатилетние подростки.
Люси казалось, что она понимает, какая неистовая ярость,
разочарование, ненависть снедают Иннес; к ее чести, она приняла
удар, сохранив внешнее достоинство. Другая на ее месте рыдала
бы перед всеми без исключения и собирала бы выражения
