— Полагаю, что вы правы, мистер Холмс. Он собственноручно
доставит такой ценный подарок к месту назначения. Ваш план
действий мне кажется абсолютно верным. Однако, Хоуп, нам не
следует из-за этого несчастья забывать о прочих наших
обязанностях. Если в течение дня произойдут новые события, мы
сообщим вам, мистер Холмс, и вы, разумеется, информируете нас о
результатах ваших собственных расследований.
Министры поклонились и с видом, полным достоинства, вышли
из комнаты.
Когда наши высокопоставленные гости ушли, Холмс молча
закурил трубку и на некоторое время погрузился в глубокую
задумчивость. Я развернул утреннюю газету и начал читать о
сенсационном преступлении, которое было совершено в Лондоне
накануне вечером, как вдруг мой приятель громко вскрикнул,
вскочил на ноги и положил трубку на камин.
— Да, — сказал он, — лучшего пути нет. Положение
отчаянное, но не безнадежное. Сейчас, необходимо хотя бы
узнать, кто этот похититель, — ведь, возможно, письмо еще не
ушло из его рук. В конце концов, этих людей интересуют только
деньги, а к моим услугам — казначейство Британии. Если письмо
продается, я куплю его... даже если правительству придется
увеличить на пенни подоходный налог. Возможно, этот человек все
еще держит его при себе: надо же ему узнать, какую цену
предложат здесь, прежде чем попытать свое счастье за границей!
Есть только три человека, способные на такую смелую игру: это
Оберштейн, Ля Ротьер и Эдуард Лукас. Я повидаюсь со всеми.
Я заглянул в утреннюю газету:
— Эдуард Лукас с Годолфин-стрит?
— Да.
— Вы не можете повидаться с ним.
— Почему?
— Вчера вечером он был убит в своем доме.
Мой друг так часто удивлял меня во время наших
приключений, что я испытал чувство торжества, увидев, как
поразило его мое сообщение. Он в изумлении уставился на меня,
затем выхватил из моих рук газету. Вот та заметка, которую я
читал в ту минуту, когда Холмс встал со своего кресла:
УБИЙСТВО В ВЕСТМИНСТЕРЕ
Вчера вечером в доме No 16 на Годолфин-стрит совершено
таинственное преступление. Годолфин-стрит— одна из тех
старинных тихих улиц, которые тянутся между рекою и
Вестминстерским аббатством, почти под сенью большой башни
здания парламента. Большинство ее домов построено еще в XVIII
веке. В одном из этих домов, в маленьком, но изысканном
особняке, несколько лет подряд проживал мистер Эдуард Лукас,
хорошо известный в обществе как обаятельный человек, один из
лучших теноров-любителей Англии. Мистер Лукас был холост: ему
было тридцать четыре года; его прислуга состояла из пожилой
экономки миссис Прингл и лакея Миттона. Экономка обычно по
вечерам не работала; она рано поднималась к себе в комнату,
расположенную в верхнем этаже дома. Лакей в этот вечер
отправился навестить приятеля в Хам Мерсмите. С десяти часов
мистер Лукас оставался в квартире один. Пока еще не выяснено,
что произошло за это время, но без четверти двенадцать
констебль Бэррет, проходя по Годолфин-стрит, заметил, что дверь
дома No16 приоткрыта. Он постучал, но не получил ответа. Увидев
в первой комнате свет, он вошел в коридор и снова постучал, но
и на этот раз ему не ответили. Тогда он отворил, дверь и вошел.
В комнате царил страшный беспорядок: вся мебель была
сдвинута в сторону, посередине валялся опрокинутый стул. Около
этого стула, все еще сжимая рукой его ножку, лежал несчастный
владелец дома. Он был убит ударом ножа прямо в сердце, причем
смерть, вероятно, наступила мгновенно. Нож, которым было
совершено убийство, оказался кривым индийским кинжалом, взятым
из коллекции восточного оружия, украшавшего одну из стен
комнаты. Убийство, по-видимому, было совершено не с целью
грабежа, ибо ценные вещи, находившиеся в комнате, остались
нетронутыми.
Мистер Эдуард Лукас был настолько известен и любим всеми,
что сообщение о его насильственной и загадочной смерти
встречено искренней скорбью его многочисленных друзей.
— Ну, Уотсон, что вы думаете об этом? — спросил Холмс
после долгого молчания.
— Удивительное совпадение!
— Совпадение? Один из трех людей, которых мы считали
возможными участниками этой драмы, умирает насильственной
смертью в тот самый час, когда разыгрывается драма. Какое же
это совпадение! Нет, нет, мой дорогой Уотсон, эти два события
связаны между собой, несомненно, связаны. И наша задача —
отыскать эту связь.
— Но теперь полиция все узнает.
— Вовсе, нет. Они знают только то, что видят на
Годолфин-стрит. Они не знают и ничего не узнают об
Уайтхолл-террас. Только нам известны оба случая, и только мы
можем сопоставить их. Есть одно явное обстоятельство, которое в
любом случае возбудило бы мои подозрения против Лукаса.
Годолфин-стрит в Вестминстере находится в нескольких шагах
ходьбы от Уайтхолл-террас. Другие тайные агенты, о которых я
говорил, живут в дальнем конце Вест-Энда. Поэтому, естественно,
Лукасу было гораздо проще, чем остальным, установить связь и
получить сведения из дома министра по европейским делам. Это
незначительное обстоятельство, но если учесть, что события
развертывались с такой быстротой, оно может оказаться
существенным. Ага! Есть какие-то новости!
Появилась миссис Хадсон, неся на подносе дамскую визитную
карточку. Холмс взглянул на нее, поднял брови и передал мне.
— Попросите леди Хильду Трелони Хоуп пожаловать сюда, —
сказал он.
Спустя мгновение нашей скромной квартире была вторично
оказана честь, на этот раз посещением самой очаровательной
женщины в Лондоне. Я часто слышал о красоте младшей дочери
герцога Белминстера, но ни одно описание ее, ни одна фотография
не могли передать удивительное, мягкое обаяние и прелестные
краски ее тонкого лица. Однако в то осеннее утро не красота ее
бросилась нам в глаза при первом взгляде. Лицо ее было
прекрасно, но бледно от волнения; глаза блестели, но блеск их
казался лихорадочным; выразительный рот был крепко сжат — она
пыталась овладеть собой. Страх, а не красота — вот что
поразило нас, когда наша очаровательная гостья появилась в
раскрытых дверях.
— Был у вас мой муж, мистер Холмс?
— Да, миледи, был.
— Мистер Холмс, умоляю вас, не говорите ему, что я
приходила сюда!
Холмс холодно поклонился и предложил даме сесть.
— Ваша светлость ставит меня в весьма щекотливое
положение. Прошу вас сесть и рассказать, что вам угодно. Но, к
сожалению, никаких безусловных обещаний заранее дать я не могу.
Она прошла через всю комнату и села спиной к окну. Это
была настоящая королева — высокая, грациозная и очень
женственная.
— Мистер Холмс, — начала она, и, пока она говорила, ее
руки в белых перчатках беспрестанно сжимались и разжимались, —
я буду с вами откровенна и надеюсь, что это заставит вас быть
откровенным со мною. Между моим мужем и мною нет тайн ни в чем,
кроме одного: это политика. Здесь он молчит, он не рассказывает
мне ничего. Однако я узнала, что вчера вечером у нас в доме
случилось нечто весьма неприятное. Мне известно, что пропал
какой-то документ. Но поскольку здесь затронута политика, мой
муж отказывается посвятить меня в это дело. А ведь очень
важно... поверьте, очень важно... чтобы я знала об этом все.
Кроме членов правительства, вы — единственный человек, кто
знает правду. Умоляю вас, мистер Холмс, объясните мне, что
произошло и каковы могут быть последствия! Расскажите мне все,
мистер Холмс. Пусть интересы вашего клиента не заставят вас
молчать. Уверяю вас, я действую в его интересах, и если бы он
только понимал это, то, вероятно, полностью доверился бы мне.
Что это была за бумага, которую похитили?
— Миледи, вы требуете от меня невозможного.
Она глубоко вздохнула и закрыла лицо руками.
— Вы должны меня понять, миледи. Если ваш муж находит,
что вам лучше оставаться в неведении относительно данного дела,
как могу я, с которого взяли слово хранить эту тайну, открыть
вам то, что он желал бы скрыть? Вы даже не имеете права
спрашивать меня — вы должны спросить мужа.
— Я спрашивала его. Я пришла к вам, пытаясь использовать
последнюю возможность. Но если даже вы не хотите сказать ничего
определенного, вы крайне обяжете меня, ответив на один вопрос.
— Какой, миледи?
— Может ли из-за этого случая пострадать политическая
карьера моего мужа?
— Видите ли, миледи, если дело не будет улажено, оно
может, конечно, иметь весьма прискорбные последствия.
— О!
Она глубоко вздохнула, как человек, сомнения которого
разрешились.
— Еще один вопрос, мистер Холмс. Из слов моего мужа,
оброненных им тотчас же после случившегося несчастья, я поняла,
что пропажа письма может привести к тяжелым последствиям для
всей страны.
— Если он так сказал, я, конечно, не стану отрицать
этого.
— Но каковы могут быть эти последствия?
— Ах, миледи, вы снова задаете мне вопрос, на который я
не вправе ответить!
— Если так, я больше не буду отнимать у вас время. Не
могу упрекать вас, мистер Холмс, за то, что вы отказались быть
откровенным со мной, и, надеюсь, вы не подумаете обо мне дурно,
потому что я искренне желаю разделить заботы моего мужа даже
против его воли. Еще раз прошу вас: ничего не говорите ему о
моем посещении.
На пороге она оглянулась, и я опять увидел красивое,
взволнованное лицо, испуганные глаза и крепко сжатый рот. Затем
она исчезла.
— Ну, Уотсон, прекрасный пол — это уж по вашей части, —
улыбаясь, сказал Холмс, когда парадная дверь захлопнулась и
больше не было слышно шуршания юбок. — Какую игру ведет эта
красивая дама? Что ей на самом деле нужно?
— Но ведь она все очень ясно объяснила, а беспокойство ее
вполне естественно...
— Хм! Вспомните ее выражение лица, едва сдерживаемую
тревогу, ее беспокойство, настойчивость, с которой она задавала
вопросы. Не забудьте, что она принадлежит к касте, которая
умеет скрывать свои чувства.
— Да, она была очень взволнована.
— Вспомните также, как горячо она старалась убедить нас,
что действует только в интересах своего мужа и для этого должна
знать все. Что она хотела этим сказать? И вы, наверно,
заметили, Уотсон, что она постаралась сесть спиной к свету. Она
не хотела, чтобы мы видели ее лицо.
— Да, она выбрала именно это место.
— Женщин вообще трудно понять. Вы помните одну, в
Маргейте, которую я заподозрил на том же основании. А потом
оказалось, что причиной ее волнения было лишь отсутствие пудры
на носу. Как можно строить предположения на таком неверном
материале? За самым обычным поведением женщины может крыться
очень многое, а ее замешательство иногда зависит от шпильки или
щипцов для завивки волос... До свидания, Уотсон.
— Вы уходите?
— Да, я проведу утро на Годолфин-стрит с нашими друзьями
из полиции. Решение нашей проблемы — в убийстве Эдуарда
Лукаса, хотя, признаюсь, не могу даже представить, какую форму
оно примет. Создавать же версию, не имея фактов, большая
ошибка. Будьте на страже, мой дорогой Уотсон, и принимайте
вместо меня посетителей. А я вернусь к завтраку, если удастся.
Ведь этот день и два следующих Холмс был упорно молчалив,
как сказали бы его друзья, и мрачен, как сказали бы все
остальные. Он то приходил, то уходил, беспрерывно курил, играл
на скрипке обрывки каких-то мелодий, часто задумывался, питался
одними бутербродами в неурочное время и неохотно отвечал на
вопросы, которые я время от времени задавал ему. Я понимал, что
поиски его пока не дали никаких результатов. Он ничего не
рассказывал мне об этом деле, и только из газет я узнал о ходе
следствия, об аресте и быстром освобождении Джона Миттона,
лакея покойного.
Следствие установило факт "предумышленного убийства", но
убийца не был найден. Не удалось истолковать и мотивы
преступления. В комнате находилось много ценных вещей, но ничто
не было взято. Бумаги покойного остались нетронутыми. Их
тщательно рассмотрели и установили, что покойный ревностно
изучал международную политику, неутомимо собирал всякие слухи и
сплетни, был выдающимся лингвистом и вел огромную переписку. Он
был близко знаком с видными политическими деятелями нескольких
стран. Но среди документов, заполнявших ящики его стола, не
нашли ничего сенсационного. Что касается его отношений с
женщинами, то они, по-видимому, носили беспорядочный и
поверхностный характер. Среди женщин у него было много
знакомых, но мало друзей, и ни в одну их них он не был влюблен.
У него были неизменные привычки, и он вел спокойный образ
жизни. Его смерть явилась неразрешимой загадкой, которую так и
не удавалось разгадать.
Что касается лакея Джона Миттона, то полиция арестовала
его с отчаяния, чтобы прикрыть свою полнейшую беспомощность.
Против него не могли выдвинуть никакого обвинения. В тот вечер
он был в гостях у своих приятелей в Хаммерсмите. Алиби было
налицо. Правда, он ушел домой рано и мог возвратиться в
Вестминстер еще до того, как было обнаружено преступление, но
он объяснил, что прошел часть пути пешком, и этому можно было
верить, если вспомнить, что вечер был чудесный. Он пришел в
двенадцать часов и, по-видимому, был потрясен неожиданной
трагедией. Миттон всегда был в хороших отношениях с хозяином.
Некоторые из вещей, принадлежавших покойному, — например,
футляр с бритвами — были найдены в чемоданах лакея, но он
заявил, что это подарки его бывшего хозяина, и экономка
подтвердила это.
Миттон находился в услужении у Лукаса три года.
Примечательно, что Лукас никогда не брал Миттона с собой на
континент. Иногда он жил в Париже по три месяца подряд, но
Миттона оставлял присматривать за домом на Годолфин-стрист. Что
же касается экономки, то в тот вечер, когда было совершено
преступление, она не слышала ничего. Если и был у ее хозяина
посетитель, очевидно, хозяин сам впустил его.
Итак, судя по газетам, тайна уже три дня оставалась
неразгаданной. А Холмс, если и знал больше газет, ничего не
рассказывал мне, только заметил мимоходом, что инспектор
Лестрейд ввел его в курс дела, и поэтому я понимал, что он
прекрасно осведомлен обо всех новостях. На четвертый день
появилась длинная телеграмма из Парижа, которая, казалось,
решала весь вопрос.
— "Парижская полиция, — писала газета "Дейли телеграф",
— сделала открытие, приподнимающее завесу над трагической
гибелью мистеру Эдуарда Лукаса, умершего насильственной смертью
вечером в прошлый понедельник на Годолфин-стрит, в
Вестминстере. Наши читатели помнят, что покойный джентльмен был
найден в своей комнате с ножом в груди и что подозрение пало на
его лакея, которому удалось доказать свое алиби. Вчера слуги
мадам Анри Фурнэ, проживающей в Париже на улице Аустерлиц,
заявили полиции, что их хозяйка сошла с ума. Медицинское
освидетельствование показало, что она действительно страдает
опасным и хроническим умопомешательством. При расследовании
полиция установила, что мадам Анри Фурнэ в прошлый вторник
возвратилась из поездки в Лондон, и есть основания думать, что
эта поездка имеет какую-то связь с преступлением в
Вестминстере. Сличение фотографий дало возможность установить,
что муж мадам Анри Фурнэ и мистер Эдуард Лукас — одно лицо и
что покойный по какой-то причине жил двойной жизнью — в
Лондоне и Париже. Мадам Фурнэ, креолка по происхождению,
отличается крайне вспыльчивым характером, и у нее бывали
припадки ревности, которые делали ее совершенно невменяемой.
Именно во время одного из таких припадков, как предполагают,
она и совершила это страшное преступление, взволновавшее весь
Лондон. До сих пор не выяснено, что она делала в понедельник
вечером, однако известно, что похожая на нее женщина привлекла
внимание людей, находившихся на вокзале Черинг-кросс во вторник
утром, своим безумным видом и странными жестами. Поэтому
возможно, что преступление или было совершено ею в припадке
безумия, или оно так повлияло на несчастную женщину, что свело
ее с ума. В настоящее время она не в состояний рассказать о
происшедшем, и врачи не выражают надежды на восстановление ее
умственных способностей. Есть сведения, что вечером в
понедельник какая-то женщина, возможно мадам Фурнэ, в течение
нескольких часов стояла около дома на Годолфин-стрит"... Что вы
думаете об этом, Холмс?
Я читал ему заметку вслух, пока он заканчивал свой
завтрак.
— Мой дорогой Уотсон, — сказал он, встав из-за стола и
расхаживая по комнате, — у вас ангельское терпение, но эти три
дня я ничего не рассказывал вам просто потому, что и
рассказывать-то было нечего. Даже сейчас эти сведения из Парижа
мало чем помогают нам.
— Но дело о смерти этого человека теперь окончательно
выяснено.
— Смерть этого человека — простой эпизод, мелкий случай
по сравнению с нашей действительной задачей, которая
заключается в том, чтобы отыскать письмо и спасти Европу от
катастрофы. За минувшие три дня произошло только одно
значительное событие: то, что ничего не произошло. Почти
ежечасно я получаю сведения от правительства и знаю, что нигде
по всей Европе еще нет никаких признаков беспокойства. Если
письмо затерялось... нет, оно не могло затеряться... Но если
оно не затерялось, то где же оно? У кого? Почему его скрывают?
Вот вопрос, который молотом стучит в моем мозгу. И является ли
простым совпадением, что Лукас был убит как раз в тот вечер,
когда исчезло письмо? Было ли оно вообще у него? Если было, то
почему его не нашли среди бумаг? Не унесла ли его с собой
обезумевшая жена Лукаса? Если унесла, не находится ли оно у нее
дома, в Париже? И как я могу искать его там, не возбудив
подозрений французской полиции? Это тот случай, дорогой Уотсон,
где законность столь же страшна для нас, как и нарушение ее.
Все против нас, но интересы, поставленные на карту,
колоссальны. Если мне удастся успешно завершить это дело, оно,
конечно, достойно увенчает мою карьеру... А, вот и последние
новости с передовых позиций! — Он быстро взглянул на записку,
поданную ему. — Ага! Лестрейд, кажется, нашел что-то
интересное. Надевайте шляпу, Уотсон, и мы вместе отправимся в
Вестминстер.
Впервые я увидел место, где было совершено преступление:
высокий неприглядный, с узким фасадом дом, своей чопорностью,
официальностью и массивностью напоминавший то столетие, когда
он был построен. Бульдожье лицо Лестрейда выглянуло из окна, и
когда огромный констебль открыл нам дверь, Лестрейд дружески
приветствовал нас.
Комната, в которую мы вошли, оказалась той самой, где было
совершено преступление, но следов его уже н" осталось, кроме
безобразного расплывшегося пятна на ковре. Ковер, маленький
квадрат толстого сукна, прикрывал только середину комнаты и был
окружен широким пространством натертых до блеска квадратных
плиток красивого старинного паркета. Над камином висела
замечательная коллекция оружия; из нее-то и был взят кинжал в
тот трагический вечер. Около окна стоял роскошный письменный
стол, и каждый предмет в комнате: картины, ковры, портьеры —
все свидетельствовало об утонченном, даже изнеженном вкусе
хозяина.
— Вы слышали новости из Парижа? — спросил Лестрейд.
Холмс утвердительно кивнул.
— На этот раз наши французские друзья попали в самую
точку. Убийство, несомненно, произошло именно так, как
утверждают они. Она постучала в дверь —
неожиданный визит, я думаю, потому что у него никто не
бывал. Он впустил ее — нельзя же было держать ее на улице! Она
рассказала ему, как выследила его, осыпала его упреками. А
затем, благо кинжал был под рукой, скоро наступил конец. Все
это произошло, конечно, не сразу, потому что все стулья были
свалены в кучу, а один был даже у него в руках, как будто он
пытался им обороняться. Мы представляем себе все это так ясно,
как будто сами были свидетелями.
Холмс поднял брови:
— И все же вы прислали за мной?
— Ах, да, это другое дело — маленький пустяк, но именно
один из тех, какими вы интересуетесь: подозрительный, знаете
ли, и, как вы, пожалуй, назовете, странный. На первый взгляд он
не имеет ничего общего со всем этим делом.
— Что же это?
— Вам известно, что, после того как преступление
обнаружено, мы тщательно следим, чтобы все вещи оставались на
прежних местах. Тут ничего не трогали. День и ночь в квартире
дежурил полицейский. Сегодня утром, после того как убитого
похоронили и обследование этой комнаты было закончено, мы
решили немного привести ее в порядок. И вот ковер... Видите ли,
он не прикреплен к полу, его просто положили на пол. Случайно
мы подняли его и обнаружили...
— Да? Обнаружили... — Лицо Холмса выражало величайший
интерес.
— О-о, я уверен, что вам. и за сто лет не отгадать, что
мы обнаружили! Вы видите это пятно на ковре? Ведь через этот
ковер должно было просочиться порядочное количество крови, не
так ли?
— Разумеется.
— И представьте себе, что на светлом паркете в этом месте
нет пятна.
— Нет пятна? Но оно должно быть!
— Да, вы так думаете. И все же его там нет.
Он приподнял край ковра, и мы убедились, что так оно и
есть.
— Но ведь нижняя сторона ковра тоже запятнана, как и
верхняя. Она-то должна была оставить пятно на полу!
Видя изумление прославленного специалиста, Лестрейд
захихикал от восторга.
— Ну, а теперь я объясню вам, в чем дело. Второе пятно
тоже существует, но оно не совпадает с первым. Взгляните сами.
С этими словами он приподнял другой конец ковра, и
действительно, на светлых квадратах паркета, ближе к старинной
двери, мы увидели большое темно-красное пятно.
— Что вы скажете об этом, мистер Холмс?
— Здесь все очень просто. Два пятна совпадают друг с
другом, но ковер был перевернут. Так как он квадратный и не
прикреплен к полу, это было легко сделать.
— Мистер Холмс, полиция не нуждается в том, чтобы вы
объясняли ей, что ковер был перевернут. Это совершенно ясно:
если положить ковер вот так, пятна приходятся друг над другом.
А я вас спрашиваю: кто поднимал ковер и зачем?
По .неподвижному лицу Холмса я видел, что он с трудом
сдерживает охватившее его волнение.
— Послушайте, Лестрейд, — сказал он, — тот полицейский
в коридоре все время дежурит здесь?
— Да.
— Ну, так вот вам мой совет: допросите его хорошенько. Но
только не при нас, мы подождем здесь. Отведите его в другую
комнату. Наедине с вами он скорее признается. Спросите его, как
он посмел впустить человека и оставить его одного в этой
комнате. Не спрашивайте, сделал ли он это. Считайте, что это не
требует доказательства. Скажите ему, что вам известно, что
здесь кто-то был. Пригрозите ему. Скажите, что только
чистосердечное признание может искупить его вину. Сделайте все,
как я говорю.
— Клянусь, я выжму из него все, если он хоть что-нибудь
знает! — воскликнул Лестрейд.
Он выбежал в переднюю, и через минуту мы услышали, как он
кричит в соседней комнате.
— Скорее, Уотсон, скорее! — воскликнул Холмс, дрожа от
нетерпения.
Вся сверхъестественная сила этого человека, скрываемая под
маской апатии, вспыхнула порывом энергии. Он откинул ковер и,
быстро опустившись на колени, начал ощупывать каждый квадрат
паркета под ним. Один из них, когда он дотронулся до его края,
отскочил в сторону. Это была крышка ящичка; под ней находилось
маленькое темное углубление. Холмс нетерпеливо засунул туда
руку, но, вытащив ее, застонал от досады и горького
разочарования. Ящичек был пуст.
— Живее, Уотсон, живее! Кладите его на место!
Едва мы успели закрыть тайник и положить ковер на место,
как в коридоре послышался голос Лестрейда. Когда он вошел,
Холмс стоял, небрежно прислонившись к камину, с унылым и
страдальческим видом, едва сдерживая безудержную зевоту.
— Простите, что задержал вас, мистер Холмс. Вижу, вам до
смерти надоело все это дело. Наконец-то он сознался! Войдите,
Макферсон. Пусть джентельмены тоже узнают о вашем
непростительном поведении.
В комнату боком вошел красный и смущенный констебль
огромного роста.
— Уверяю вас, сэр, у меня и в мыслях ничего худого не
было. Вчера вечером сюда зашла молодая женщина; она сказала,
что ошиблась домом. Мы поговорили. Скучно ведь стоять здесь
одному целый день...
— Ну, и что же случилось?
— Она захотела посмотреть, где произошло убийство,
сказала, что читала об этом в газетах. Очень порядочная молодая
женщина, сэр, и так складно говорила. Я подумал: ничего худого
не выйдет, если я пущу ее поглядеть. Но, увидав пятно на ковре,
она упала на пол и лежала как мертвая. Я бросился на кухню,
принес воды, но не мог привести ее в чувство. Тогда я побежал
за угол, в трактир "Ветка плюща", за коньяком, однако, пока я
ходил, молодая женщина пришла в себя и ушла... Ей, наверно,
было стыдно встретиться со мной.
— А ковра никто не трогал?
— Видите ли, сэр, когда я вернулся, он был, пожалуй,
немного сдвинут. Ведь она упала на него, а он ничем не
прикреплен к полу. Я его потом расправил.
— Это вам урок, констебль Макферсоя, чтобы вы не
обманывали меня, — важно проговорил Лестрейд. — Вы, конечно,
решили, что это нарушение порядка не откроется, а мне
достаточно было бросить только один взгляд на ковер, и я сразу
понял, что кто-то заходил в эту комнату. Ваше счастье,
приятель, что ничего не пропало, а то вам пришлось бы худо. Мне
жаль, мистер Холмс, что я вызвал вас сюда из-за такого пустяка,
но я думал, что это второе пятно, не совпадающее с первым,
заинтересует вас.
— Разумеется, это очень интересно... Констебль, эта
женщина только один раз заходила сюда?
— Да, сэр, только один раз.
— А как ее зовут?
— Не знаю, сэр. Она сказала, что ищет работу по переписке
на машинке, но ошиблась номером дома, очень приятная, приличная
молодая женщина, сэр.
— Высокая? Красивая?
— Да, сэр, довольно высокая молодая женщина. Можно
сказать, что она красивая. Пожалуй, даже очень красивая. "О,
офицер, разрешите мне только взглянуть!" — сказала она. У нее
были такие приятные, прямо ласковые манеры, и я подумал, что не
будет большой беды, если разрешу ей заглянуть в дверь.
— Как она была одета?
— Очень просто, сэр: в длинной накидке до самого пола.
— В котором часу это было?
— Как раз начинало темнеть. Зажгли фонаря, когда я
возвращался из трактира.
— Очень хорошо, — сказал Холмс. — Пойдемте, Уотсон, нас
ждет важное дело в другом месте.
Когда мы выходили из дома, Лестрейд остался в комнате, а
полный раскаяния констебль бросился отворять нам дверь. Холмс
на пороге повернулся и протянул что-то Макферсону. Констебль
всмотрелся.
— Боже мой, сэр! — изумленно воскликнул он.
Холмс приложил палец к губам, сунул этот предмет обратно
во внутренний карман и, когда вышли на улицу, расхохотался.
— Прекрасно! — сказал он. — Пойдемте, дорогой Уотсон.
Занавес поднят, начинается последний акт. Можете быть спокойны:
войны не будет, блестящая карьера высокочтимого лорда Трелони
Хоупа не, пострадает, неосторожный монарх не будет наказан за
свою поспешность и премьер-министру не придется распутывать
сложное положение в Европе. От нас требуется только некоторая
тактичность и находчивость, и тогда вся эта история, грозившая
очень неприятными последствиями, не будет стоить и ломаного
гроша.
Я проникся восхищением к этому удивительному человеку.
— Вы решили задачу? — воскликнул я.
— Пока нет, Уотсон. Есть еще некоторые обстоятельства,
которые так же непонятны, как и раньше. Но нам уже известно так
много, что просто будет обидно не узнать всего. Мы отправимся
прямо на Уайтхолл-террас и доведем дело до конца.
Когда мы пришли в дом министра по европейским делам,
Шерлок Холмс заявил, что желает видеть леди Хильду Трелони
Хоуп. Нас провели в приемную.
— Мистер Холмс! — сказала леди, и лицо ее порозовело от
негодования. — Это просто нечестно и неблагородно с вашей
стороны. Ведь я уже сказала, что хотела сохранить мой визит к
вам в тайне, иначе муж подумает, что я вмешиваюсь в его дела. А
вы компрометируете меня своим приходом. Ведь это доказывает,
что между нами существуют деловые отношения.
— К сожалению, миледи, у меня не было иного выбора. Мне
поручили найти этот исключительно важный документ, поэтому я
вынужден просить вас, миледи, передать его мне.
Леди вскочила на ноги; румянец мгновенно схлынул с
прекрасного лица. Ее глаза потускнели, она зашаталась. Мне
показалось, что она упадет в обморок, но огромным усилием воли
она овладела собой, и лицо ее вспыхнуло от изумления и гнева:
— Вы... Вы оскорбляете меня, мистер Холмс!
— Послушайте, миледи, это бесполезно. Отдайте письмо.
Она метнулась к звонку:
— Дворецкий проводит вас.
— Не звоните, леди Хильда. Если вы это сделаете, все мои
искренние попытки избежать скандала окажутся напрасными.
Верните мне письмо, и все уладится. Если вы будете слушаться
