если она вверит ему свою тайну, сможет устоять против
политического или какого-нибудь иного влияния. Кроме того,
вспомните, что она решила пустить в ход фотоснимок в ближайшие
дни. Для этого нужно держать его под рукой. Фотоснимок должен
быть в ее собственном доме.
— Но два раза взломщики перерыли дом.
— Чепуха! Они не знали, как надо искать.
— А как вы будете искать?
— Я не буду искать.
— А как же иначе?
— Я сделаю так, что Ирэн покажет его мне сама.
— Она откажется.
— В том-то и дело, что ей это не удастся... Но, я слышу,
стучат колеса. Это ее карета. Теперь в точности выполняйте мои
указания.
В эту минуту свет боковых фонарей кареты показался на
повороте, нарядное маленькое ландо подкатило к дверям
Брайони-лодж. Когда экипаж остановился, один из бродяг,
стоявших на углу, бросился открывать дверцы в надежде
заработать медяк, но его оттолкнул другой бродяга, подбежавший
с тем же намерением. Завязалась жестокая драка. Масла в огонь
подлили оба гвардейца, ставшие на сторону одного из бродяг, и
точильщик, который с такой же горячностью принялся защищать
другого. В одно мгновение леди, вышедшая из экипажа, оказалась
в свалке разгоряченных, дерущихся людей, которые дико лупили
друг друга кулаками и палками. Холмс бросился в толпу, чтобы
защитить леди. Но, пробившись к ней, он вдруг испустил крик и
упал на землю с залитым кровью лицом. Когда он упал, солдаты
бросились бежать в одну сторону, оборванцы — в другую.
Несколько прохожих более приличного вида, не принимавших
участия в потасовке, подбежали, чтобы защитить леди и оказать
помощь раненому. Ирэн Адлер, как я буду по-прежнему ее
называть, взбежала по ступенькам, но остановилась на площадке и
стала смотреть на улицу; ее великолепная фигура выделялась на
фоне освещенной гостиной.
— Бедный джентльмен сильно ранен? — спросила она.
— Он умер, — ответило несколько голосов.
— Нет, нет, он еще жив! — крикнул кто-то. — Но он умрет
раньше, чем вы его довезете до больницы.
— Вот смелый человек! — сказала какая-то женщина. —
Если бы не он, они отобрали бы у леди и кошелек и часы. Их тут
целая шайка и очень опасная. А-а, он стал дышать!
— Ему нельзя лежать на улице... Вы позволите перенести
его в дом, мадам?
— Конечно! Перенесите его в гостиную. Там удобный диван.
Сюда, пожалуйста!
Медленно и торжественно Холмса внесли в Брайони-лодж и
уложили в гостиной, между тем как я все еще наблюдал за
происходившим со своего поста у окна. Лампы были зажжены, но
шторы не были опущены, так что я мог видеть Холмса, лежащего на
диване. Не знаю, упрекала ли его совесть за то, что он играл
такую роль, — я же ни разу в жизни не испытывал более
глубокого стыда, чем в те минуты, когда эта прелестная женщина,
в заговоре против которой я участвовал, ухаживала с такой
добротой и лаской за раненым. И все же было бы черной изменой,
если бы я не выполнил поручения Холмса. С тяжелым сердцем я
достал из-под моего пальто дымовую ракету. "В конце концов, —
подумал я, — мы не причиняем ей вреда, мы только мешаем ей
повредить другому человеку".
Холмс приподнялся на диване, и я увидел, что он делает
движения, как человек, которому не хватает воздуха. Служанка
бросилась к окну и широко распахнула его. В то же мгновение
Холмс поднял руку; по этому сигналу я бросил в комнату ракету и
крикнул: "Пожар!" Едва это слово успело слететь с моих уст, как
его подхватила вся толпа. Хорошо и плохо одетые джентльмены,
конюхи и служанки — все завопили в один голос: "Пожар!" Густые
облака дыма клубились в комнате и вырывались через открытое
окно. Я видел, как там, за окном, мечутся люди; мгновением
позже послышался голос Холмса, уверявшего, что это ложная
тревога.
Проталкиваясь сквозь толпу, я добрался до угла улицы.
Через десять минут, к моей радости, меня догнал Холмс, взял под
руку, и мы покинули место бурных событий. Некоторое время он
шел быстро и не проронил ни единого слова, пока мы не свернули
в одну из тихих улиц, ведущих на Эджвер-роуд.
— Вы очень ловко это проделали, доктор, — заметил Холмс.
— Как нельзя лучше. Все в порядке.
— Достали фотографию?
— Я знаю, где она спрятана.
— А как вы узнали?
— Ирэн мне сама показала, как я вам предсказывал.
— Я все же ничего не понимаю.
— Я не делаю из этого никакой тайны, — сказал он,
смеясь. — Все было очень просто. Вы, наверно, догадались, что
все эти зеваки на улице были моими сообщниками. Все они были
наняты мною.
— Об этом-то я догадался.
— В руке у меня было немного влажной красной краски.
Когда началась свалка, я бросился вперед, упал, прижал руку к
лицу и предстал окровавленный... Старый прием.
— Это я тоже смекнул...
— Они вносят меня в дом. Ирэн Адлер вынуждена принять
меня, что ей остается делать? Я попадаю в гостиную, в ту самую
комнату, которая была у меня на подозрении. Фотография где-то
поблизости, либо в гостиной, либо в спальне. Я твердо решил
выяснить, где именно. Меня укладывают на кушетку, я
притворяюсь, что мне не хватает воздуха. Они вынуждены открыть
окно, и вы получаете возможность сделать свое дело.
— А что вы от этого выиграли?
— Очень много. Когда женщина думает, что у нее в доме
пожар, инстинкт заставляет ее спасать то, что ей всего дороже.
Это самый властный импульс, и я не раз извлекал из него пользу.
В случае дарлингтоновского скандала я использовал его, также и
в деле с арнсворским дворцом. Замужняя женщина спасает ребенка,
незамужняя — шкатулку с драгоценностями. Теперь мне ясно, что
для нашей леди в доме нет ничего дороже того, что мы ищем. Она
бросилась спасать именно это. Пожарная тревога была отлично
разыграна. Дыма и крика было достаточно, чтобы потрясти
стальные нервы. Ирэн поступила точно так, как я ждал.
Фотография находится в тайничке, за выдвижной дощечкой, как раз
над шнурком от звонка. Ирэн в одно мгновение очутилась там, и я
даже увидел краешек фотографии, когда она наполовину вытащила
ее. Когда же я закричал, что это ложная тревога, Ирэн положила
фотографию обратно, глянула мельком на ракету, выбежала из
комнаты, и после этого я ее не видел. Я встал и, извинившись,
выскользнул из дома. Мне хотелось сразу достать фотографию, но
в комнату вошел кучер и начал зорко следить за мною, так что
мне поневоле пришлось отложить свой налет до другого раза.
Излишняя поспешность может погубить все.
— Ну, а дальше? — спросил я.
— Практически наши розыски закончены. Завтра я приду к
Ирэн Адлер с королем и с вами, если вы пожелаете нас
сопровождать. Нас попросят подождать в гостиной, но весьма
вероятно, что, выйдя к нам, леди не найдет ни нас, ни
фотографии. Возможно, что его величеству будет приятно своими
собственными руками достать фотографию.
— А когда вы отправитесь туда?
— В восемь часов утра. Она еще будет в постели, так что
нам обеспечена полная свобода действий. Кроме того, надо
действовать быстро, потому что брак может полностью изменить ее
быт и ее привычки. Я должен немедленно послать королю
телеграмму.
Мы дошли до Бейкер-стрит и остановились у дверей нашего
дома. Холмс искал в карманах свой ключ, когда какой-то прохожий
сказал:
— Доброй ночи, мистер Шерлок Холмс!
На панели в это время было несколько человек, но
приветствие, по-видимому, исходило от проходившего мимо
стройного юноши в длинном пальто.
— Я где-то уже слышал этот голос, — сказал Холмс,
оглядывая скудно освещенную улицу, — но не понимаю, черт
возьми, кто бы это мог быть.
III
Эту ночь я спал на Бейкер-стрит. Мы сидели утром за кофе с
гренками, когда в комнату стремительно вошел король Богемии.
— Вы действительно добыли фотографию? — воскликнул он,
обнимая Шерлока Холмса за плечи и весело глядя ему в лицо.
— Нет еще.
— Но вы надеетесь ее достать?
— Надеюсь.
— В таком случае, идемте! Я сгораю от нетерпения.
— Нам нужна карета.
— Мой экипаж у дверей.
— Это упрощает дело.
Мы сошли вниз и снова направились к Брайони-лодж.
— Ирэн Адлер вышла замуж, — заметил Холмс.
— Замуж? Когда?
— Вчера.
— За кого?
— За английского адвоката, по имени Нортон.
— Но она, конечно, не любит его?
— Надеюсь, что любит.
— Почему вы надеетесь?
— Потому что это избавит ваше величество от всех будущих
неприятностей. Если леди любит своего мужа, значит, она не
любит ваше величество, и тогда у нее нет основания мешать
планам вашего величества.
— Верно, верно. И все же... О, как я хотел бы, чтобы она
была одного ранга со мною! Какая бы это была королева!
Он погрузился в угрюмое молчание, которого не прерывал,
пока мы не выехали на Серпантайн-авеню.
Двери виллы Брайони-лодж были открыты, и на лестнице
стояла пожилая женщина. Она с какой-то странной иронией
смотрела на нас, пока мы выходили из экипажа.
— Мистер Шерлок Холмс? — спросила она.
— Да, я Шерлок Холмс, — ответил мой друг, смотря на нее
вопрошающим и удивленным взглядом.
— Так и есть! Моя хозяйка предупредила меня, что вы,
вероятно, зайдете. Сегодня утром, в пять часов пятнадцать
минут, она уехала со своим мужем на континент с Черингкросского
вокзала.
— Что?! — Шерлок Холмс отшатнулся назад, бледный от
огорчения и неожиданности. — Вы хотите сказать, что она
покинула Англию?
— Да. Навсегда.
— А бумаги? — хрипло спросил король. — Все потеряно!
— Посмотрим! — Холмс быстро прошел мимо служанки и
бросился в гостиную.
Мы с королем следовали за ним. Вся мебель в комнате была
беспорядочно сдвинута, полки стояли пустые, ящики были раскрыты
— видно, хозяйка второпях рылась в них, перед тем как
пуститься в бегство.
Холмс бросился к шнурку звонка, отодвинул маленькую
выдвижную планку и, засунув в тайничок руку, вытащил фотографию
и письмо. Это была фотография Ирэн Адлер в вечернем платье, а
на письме была надпись: "Мистеру Шерлоку Холмсу. Вручить ему,
когда он придет".
Мой друг разорвал конверт, и мы все трое принялись читать
письмо. Оно было датировано минувшей ночью, и вот что было в
нем написано:
"Дорогой мистер Шерлок Холмс, вы действительно великолепно
все это разыграли. На первых порах я отнеслась к вам с
доверием. До пожарной тревоги у меня не было никаких
подозрений. Но затем, когда я поняла, как выдала себя, я не
могла не задуматься. Уже несколько месяцев назад меня
предупредили, что если король решит прибегнуть к агенту, он,
конечно, обратится к вам. Мне дали ваш адрес. И все же вы
заставили меня открыть то, что вы хотели узнать. Несмотря на
мои подозрения, я не хотела дурно думать о таком милом, добром,
старом священнике... Но вы знаете, я сама была актрисой.
Мужской костюм для меня не новость. Я часто пользуюсь той
свободой, которую он дает. Я послала кучера Джона следить за
вами, а сама побежала наверх, надела мой костюм для прогулок,
как я его называю, и спустилась вниз, как раз когда вы уходили.
Я следовала за вами до ваших дверей и убедилась, что мною
действительно интересуется знаменитый Шерлок Холмс. Затем я
довольно неосторожно пожелала вам доброй ночи и поехала в
Темпл, к мужу.
Мы решили, что, поскольку нас преследует такой сильный
противник, лучшим спасением будет бегство. И вот, явившись
завтра, вы найдете гнездо опустевшим. Что касается фотографии,
то ваш клиент может быть спокоен: я люблю человека, который
лучше его. Человек этот любит меня. Король может делать все,
что ему угодно, не опасаясь препятствий со стороны той, кому он
причинил столько зла. Я сохраняю у себя фотографию только ради
моей безопасности, ради того, чтобы у меня осталось оружие,
которое защитит меня в будущем от любых враждебных шагов
короля. Я оставляю здесь другую фотографию, которую ему, может
быть, будет приятно сохранить у себя, и остаюсь, дорогой мистер
Шерлок Холмс, преданная вам Ирэн Нортон, урожденная Адлер".
— Что за женщина, о, что за женщина! — воскликнул король
Богемии, когда мы все трое прочитали это послание. — Разве я
не говорил вам, что она находчива, умна и предприимчива? Разве
она не была бы восхитительной королевой? Разве не жаль, что она
не одного ранга со мной?
— Насколько я узнал эту леди, мне кажется, что она
действительно совсем другого уровня, чем ваше величество, —
холодно сказал Холмс. — Я сожалею, что не мог довести дело
вашего величества до более удачного завершения.
— Наоборот, дорогой сэр! — воскликнул король. — Большей
удачи не может быть. Я знаю, что ее слово нерушимо. Фотография
теперь так же безопасна, как если бы она была сожжена.
— Я рад слышать это от вашего величества.
— Я бесконечно обязан вам. Пожалуйста, скажите мне, как я
могу вознаградить вас? Это кольцо...
Он снял с пальца изумрудное кольцо и поднес его на ладони
Холмсу.
— У вашего величества есть нечто еще более ценное для
меня, — сказал Холмс.
— Вам стоит только указать.
— Эта фотография.
Король посмотрел на него с изумлением.
— Фотография Ирэн?! — воскликнул он. — Пожалуйста, если
она вам нужна.
— Благодарю, ваше величество. В таком случае, с этим
делом покончено. Имею честь пожелать вам всего лучшего.
Холмс поклонился и, не замечая руки, протянутой ему
королем, вместе со мною отправился домой.
Вот рассказ о том, как в королевстве Богемии чуть было не
разразился очень громкий скандал и как хитроумные планы мистера
Шерлока Холмса были разрушены мудростью женщины. Холмс вечно
подшучивал над женским умом, но за последнее время я уже не
слышу его издевательств. И когда он говорит об Ирэн Адлер или
вспоминает ее фотографию, то всегда произносит, как почетный
титул: "Эта Женщина".
Примечания
Примечания
1 Карлсбад (Карловы Вары) — курорт в Чехословакии.
2 Валленштейн — немецкий полководец XVII века.
3 Шесть футов и шесть дюймов — приблизительно 1 метр 90
сантиметров.
4 Грум — конюх.
5 Темпл — лондонский квартал, где сосредоточены конторы
юристов.
6 Ландо — открытая коляска, запряженная парой лошадей.
Перевод Н. Войтинской
Артур Конан-Дойль. Убийство в Эбби-Грейндж
В холодное, морозное утро зимы 1897 года я проснулся
оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Это был Холмс. Свеча в
его руке озаряла взволнованное лицо моего друга, и я сразу же
понял: случилось что-то неладное.
— Вставайте, Уотсон, вставайте! — говорил он. — Игра
началась. Ни слова. Одевайтесь, и едем!
Через десять минут мы оба сидели в кэбе и мчались с
грохотом по тихим улицам к вокзалу Черинг-кросс. Едва забрезжил
робкий зимний рассвет, и в молочном лондонском тумане смутно
виднелись редкие фигуры спешивших на работу мастеровых. Холмс,
укутавшись в свое теплое пальто, молчал, и я последовал его
примеру, потому что было очень холодно, а мы оба выехали
натощак. И только выпив на вокзале горячего чаю и усевшись в
кентский поезд, мы настолько оттаяли, что он мог говорить, а я
слушать. Холмс вынул из кармана записку и прочитал ее вслух:
"Эбби-Грейндж, Маршем, Кент, 3.30 утра.
Мой дорогой м-р Холмс! Буду очень рад, если Вы немедленно
окажете мне содействие в деле, которое обещает быть весьма
замечательным. Это нечто в Вашем вкусе. Леди придется
выпустить, все остальное постараюсь сохранить в первоначальном
виде. Но, прошу вас, не теряйте ни минуты, потому что трудно
будет оставить здесь сэра Юстеса.
Преданный вам
Стэнли Хопкинс".
— Хопкинс вызывал меня семь раз, и во всех случаях его
приглашение оправдывалось, — сказал Холмс. — Если не
ошибаюсь, все эти дела вошли в вашу коллекцию, а я должен
признать, Уотсон, что у вас есть умение отбирать самое
интересное. Это в значительной степени искупает то, что мне так
не нравится в ваших сочинениях. Ваша несчастная привычка
подходить ко всему с точки зрения писателя, а не ученого,
погубила многое, что могло стать классическим образцом научного
расследования. Вы только слегка касаетесь самой тонкой и
деликатной части моей работы, останавливаясь на сенсационных
деталях, которые могут увлечь читателя, но ничему не научат.
— А почему бы вам самому не писать эти рассказы? —
сказал я с некоторой запальчивостью.
— И буду писать, мой дорогой Уотсон, непременно буду.
Сейчас, как видите, я очень занят, а на склоне лет я собираюсь
написать руководство, в котором сосредоточится все искусство
раскрытия преступлений. Хопкинс, по-моему, нас вызвал сегодня
по поводу убийства.
— Вы думаете, стало быть, что этот сэр Юстес мертв?
— Да. По записке видно, что Хопкинс сильно взволнован, а
он не тот человек, которого легко взволновать. Да, я думаю, что
это убийство и тело оставлено, чтобы мы могли его осмотреть.
Из-за обыкновенного самоубийства Хопкинс не послал бы за мной.
Слова "леди придется выпустить" означают, вероятно, что, пока
разыгрывалась трагедия, она была где-то заперта. Мы переносимся
в высший свет, Уотсон. Дорогая, хрустящая бумага, монограмма
"Ю. Б.", герб, пышный титул. Полагаю, что наш друг Хопкинс
оправдает свою репутацию и сегодня утром мы не будем скучать.
Преступление было совершено до полуночи.
— Из чего вы это могли заключить?
— Из расписания поездов и из подсчета времени. Надо было
вызвать местную полицию, она снеслась со Скотленд-Ярдом.
Хопкинс должен был туда приехать и, в свою очередь, послать за
мной. Этого хватает как раз на целую ночь. Впрочем, вот уже и
Чизилхерст, и скоро все наши сомнения разъяснятся.
Проехав несколько миль по узким деревенским дорогам, мы
добрались до ворот парка, которые распахнул перед нами старый
привратник; его мрачное лицо говорило о недавно пережитом
большом потрясении. Через великолепный парк между двумя рядами
старых вязов шла аллея, заканчиваясь у невысокого, вытянутого в
длину дома с колоннами в стиле Палладио по фасаду. Центральная
часть здания была, несомненно, очень древней постройки и вся
увита плющом; но большие широкие окна говорили о том, что ее
коснулись современные усовершенствования, а одно крыло было по
всем признакам совсем новое. У входа в открытых дверях мы
увидели стройную молодую фигуру инспектора Стэнли Хопкинса и
его возбужденное, встревоженное лицо.
— Я очень рад, что вы приехали, мистер Холмс. И вы тоже,
доктор Уотсон. Но, право, если бы я мог начать все сначала, я
бы не стал беспокоить вас. Как только леди пришла в себя, она
дала такие ясные показания, что теперь уже дело за немногим.
Помните луишемскую банду взломщиков?
— Троих Рэндолов?
— Именно. Отец и два сына. Это их работа. У меня нет
сомнений на этот счет. Две недели назад они поработали в
Сайденхэме, их там видели, и у нас теперь есть описание их
наружности. Какая дерзость? Двух недель не прошло — и вот вам
новое преступление. И в одном районе. Но это они, никакого
сомнения, они. На этот раз от виселицы им не уйти.
— Сэp Юстес, значит, мертв?
— Да. Они проломили ему голову кочергой от его же
собственного камина.
— Сэр Юстес Брэкенстолл, как сообщил нам кучер?
— Да, он. Один из самых богатых людей в Кенте. Леди
Брэкенстолл сейчас в гостиной. Бедная, что ей пришлось
пережить! Она была почти мертва, когда я впервые увидел ее. Вам
лучше всего, я думаю, пойти к ней и послушать рассказ обо всем
этом из ее собственных уст. Потом мы вместе осмотрим столовую.
Леди Брэкенстолл оказалась женщиной необыкновенной. Редко
приходилось мне видеть такую изящную фигуру, такие женственные
манеры и такое прекрасное лицо. Она была блондинка с
золотистыми волосами, голубыми глазами и, должно быть,
восхитительным цветом лица, которое от недавних переживаний
было сейчас очень бледным и измученным. На ее долю выпали не
только моральные страдания, но и физическое: над одним глазом у
нее набух большой багровый кровоподтек, который ее горничная —
высокая строгая женщина — усердно смачивала водой с уксусом.
Леди лежала на кушетке в полном изнеможении, но ее быстрый,
внимательный взгляд и настороженное выражение прекрасного лица
показали, что страшное испытание не повлияло ни на ее разум, ни
на ее самообладание. На ней был свободный, голубой с серебром
халат, но здесь же, на кушетке, позади нее, лежало черное,
отделанное блестками нарядное платье.
— Я уже рассказала вам все, что произошло, мистер
Хопкинс, — сказала она устало. — Не могли бы вы повторить мой
рассказ? Впрочем, если вы считаете, что это необходимо, я
расскажу сама. Они уже были в столовой?
— Я считал, что сначала им надо выслушать ваш рассказ.
— Я вздохну свободно только тогда, когда с этим ужасом
будет покончено. Мне страшно подумать, что он все еще лежит
там.
Она вздрогнула и на секунду закрыла лицо руками. Широкие
рукава ее халата упали, обнажив руки до локтя.
— У вас ест" еще ушибы, мадам? Что это? — воскликнул
Холмс.
Два ярко-красных пятна проступали на белой гладкой коже
руки. Она поспешила прикрыть их.
— Это ничего. Это не имеет отношения к страшным событиям
минувшей ночи. Если вы и ваш друг присядете, я расскажу вам
все, что знаю. Я жена сэра Юстеса Брэкенстолла. Мы поженились
около года тому назад. Думаю, ни к чему скрывать, что наш брак
был не из счастливых. Так скажут вам, надо думать, вей соседи,
даже если бы я и попыталась это отрицать. Возможно, что вина
отчасти моя. Я выросла в более свободной, не скованной такими
условностями обстановке Южной Австралии, и эта английская жизнь
с ее строгими приличиями и чопорностью мне не по душе. Но
главное в том — и это знают все, — что сэр Юстес сильно пил.
Нелегко было даже час провести с таким человеком. Вообразите,
что значит для чуткой и пылкой молодой женщины быть с ним
вместе и днем и ночью! Это святотатство, это преступление, это
подлость — считать, что такой брак нерушим. Я убеждена, что
эти ваши чудовищные законы навлекут проклятие на вашу страну.
Небо не позволит, чтобы несправедливость торжествовала вечно.
Она на минуту привстала, щеки у нее вспыхнули, глаза
заблестели. Багровый кровоподтек показался мне еще страшнее.
Сильная и нежная рука ее суровой горничной опустила ее голову
на подушку, и неистовая вспышка гнева разрешилась бурными
рыданиями.
Наконец она заговорила опять:
— Я расскажу вам теперь о минувшей ночи. Вы уже,
возможно, заметили, что все наши слуги спят в новом крыле. В
центральной части дома жилые комнаты, за ними кухня и наши
спальни наверху. Горничная моя Тереза спит над моей комнатой.
Больше здесь нет никого, и ни один звук не доносится до тех,
кто живет в пристройке. Судя по тому, как вели себя грабители,
это им было известно.
Сэр Юстес удалился к себе около половины одиннадцатого.
Слуги уже легли спать. Не легла только моя горничная, она ждала
у себя наверху, когда я позову ее. Я сидела в этой комнате и
читала. В двенадцатом часу, перед тем как подняться наверх, я
пошла посмотреть, все ли в порядке. Это моя обязанность, как я
уже объяснила вам, на сэра Юстеса не всегда можно было
положиться. Я зашла в кухню, в буфетную к дворецкому, в
оружейную, в бильярдную, в гостиную и, наконец, в столовую.
Когда я подошла к дверям, задернутым плотными портьерами, я
вдруг почувствовала сквозняк и поняли, что дверь открыта
настежь. Я отдернула портьеру и оказалась лицом к лицу с
пожилым широкоплечим мужчиной, который только что вошел в
комнату. Дверь, большая, стеклянная, так называемое французское
окно, выходит на лужайку перед домом. У меня в руке была
зажженная свеча, и я увидела за этим мужчиной еще двоих,
которые как раз входили в дом. Я отступила, но мужчина
набросился на меня, схватил сперва за руку, потом за горло. Я
хотела крикнуть, но он кулаком нанес мне страшный удар по
голове и свалил наземь. Вероятно, я потеряла сознание, потому
что, когда через несколько минут я пришла в себя, оказалось,
что они оторвали от звонка веревку и крепко привязали меня к
дубовому креслу, которое стоит во главе обеденного стола. Я не
могла ни крикнуть, ни шевельнуться — так крепко я была
привязана, и рот у меня был завязан платком. В эту минуту в
комнату вошел мой несчастный супруг. Он, должно быть, услышал
какой-то подозрительный шум и ожидал увидеть нечто подобное
тому, что представилось его глазам. Он был в ночной сорочке и
брюках, но в руке держал свою любимую дубинку. Он бросился к
одному из грабителей, но тот, которого я увидели первым,
схватил из-за каминной решетки кочергу и ударил его со страшной
силой по голове. Мой муж упал, даже не вскрикнув. Он был мертв.
Сознание опять покинуло меня, но через несколько минут я
очнулась. Открыв глаза, я увидела, что воры взяли из буфета все
серебро и достали оттуда же бутылку с вином. У каждого в руке
был бокал. Я уже говорила вам, что один из них был постарше, с
бородой, два других — молодые парни. Возможно, это были отец и
сыновья. Поговорив шепотом о чем-то, они ко мне подошли, чтобы
проверить, крепко ли я привязана. Потом они ушли, затворив за
собой дверь. Мне удалось освободить рот только через четверть
часа. Я закричала, крики услыхала горничная и сбежала вниз.
Проснулись и другие слуги, и мы послали за полицией. Полиция
немедленно связалась с Лондоном. Вот все, что я могу сказать
вам, джентльмены, и надеюсь, что мне не придется еще раз
повторять "ту столь горестную для меня историю.
— Вы хотели бы что-то спросить, мистер Холмс? — сказал
Хопкинс.
— Нет, я не хочу больше испытывать терпение леди
Брэкенстолл и злоупотреблять ее временем, — сказал Холмс. —
Но прежде чем пойти осматривать столовую, я был бы рад
послушать ваш рассказ, — обратился он к горничной.
— Я видела этих людей еще до того, как они вошли в дом,
— сказала она. — Я сидела у окна своей комнаты и вдруг
увидела у сторожки привратника трех мужчин. Ночь-то была
лунная. Но ничего плохого я тогда не подумала. А через час я
услышала стоны моей хозяйки, бросилась вниз и нашла ее,
голубушку, привязанной в этом кресле, точь-в-точь как она вам
рассказывала. Хозяин лежал на полу, а комната была забрызгана
мозгами и кровью. И даже у нее на платье была кровь. От этого
кто угодно в обморок упадет. Но она всегда была мужественной,
мисс Мэри Фрейзер из Аделаиды. И она ни капельки не изменилась,
став леди Брэкенстолл из Эбби-Грейндж. Вы очень долго
расспрашивали ее, джентльмены. Видите, как она устала. Старая
верная Тереза отведет ее в спальню. Ей надо отдохнуть.
Эта худая, суровая женщина с материнской нежностью обняла
за талию свою хозяйку и увела ее из комнаты.
— Она прожила с ней всю жизнь, — сказал Хопкинс. —
Нянчила ее, когда та была маленькой. Полтора года назад они
покинули Австралию и вместе приехали в Англию. Ее зовут Тереза
Райт, и таких слуг вы теперь не найдете. Вот так, мистер Холмс!
Выразительное лицо Холмса стало безучастным. Я знал, для
него вместе с тайной исчезает и вся привлекательность дела.
Правда, оставалось еще найти и арестовать преступников. Но дело
было такое заурядное, что Холмсу не стоило тратить время. Он
чувствовал примерно то же, что чувствует крупный специалист,
светило в медицинском мире, когда его приглашают к постели
ребенка лечить корь. Но, войдя в столовую и воочию увидев
картину преступления, Холмс оживился и снова почувствовал
интерес к этому делу.
Столовая была большой высокой комнатой с потолком из
резного дуба, с дубовыми панелями и отличным собранием оленьих
рогов и старого оружия на стенах. Напротив входа в дальнем
конце комнаты находилась та самая стеклянная дверь, о которой
говорила леди Брэкенстолл. Справа три окна, наполнявшие комнату
холодным светом зимнего солнца. По левую сторону зияла пасть
большого, глубокого камина под массивной дубовой полкой. У
камина стояло тяжелое дубовое кресло с подлокотниками и резьбой
внизу спинки. Сквозь отверстия резьбы был продет красный шнур,
концы которого были привязаны к нижней перекладине. Когда леди
освободили от пут, шнур соскочил, но узлы так и остались не
развязаны.
Эти детали мы заметили позже, потому что теперь все наше
внимание было приковано к телу, распростертому на тигровой
шкуре перед камином.
Это был высокий, хорошо сложенный мужчина лет сорока. Он
лежал на спине, с запрокинутым лицом и торчащей вверх короткой
черной бородкой, скаля в усмешке белые зубы. Над головой были
занесены стиснутые кулаки, а поверх рук лежала накрест его
тяжелая дубинка. Его красивое, смуглое, орлиное лицо исказила
гримаса мстительной ненависти и неистовой злобы. Он, видимо,
был уже в постели, когда поднялась тревога, потому что на нем
была щегольская, вышитая ночная сорочка, а из брюк торчали
босые ноги. Голова была размозжена, и все в комнате говорило о
дикой жестокости, с которой был нанесен удар. Рядом с ним
валялась тяжелая кочерга, согнувшаяся от удара в дугу. Холмc
