— Ну как, Уилсон, есть новости?
— Ничего не слышно, сэр.
— Видели каких-нибудь приезжих?
— Никак нет, сэр. Полиция уверена, что вчера никто не
приезжал сюда и не уезжал.
— Обошли все гостиницы и постоялые дворы?
— Да, сэр. И не обнаружили никого, кто мог бы внушить
подозрение.
— В конце концов отсюда до Чатама можно дойти пешком.
Приезжий мог укрыться там или сесть на поезд незамеченным. А
вот та самая аллея, о которой я вам говорил, мистер Холмс.
Ручаюсь, что вчера следов на ней не было.
— А с какой стороны были следы на траве?
— Вот с этой, сэр. Видите узкую полоску травы между
аллеей и цветочной грядкой? Сейчас я следов не вижу, но вчера
они были ясно заметны.
— Да, да, здесь действительно кто-то прошел, —
подтвердил Холмс, наклоняясь и рассматривая траву. — Наша дама
ступала очень осторожно, не правда ли? Оступись она в ту или
другую сторону, следы остались бы и на аллее и на мягкой
цветочной грядке, где они были бы еще заметнее.
— Да, сэр, дама с большим самообладанием!
Я заметил, как лицо Холмса напряглось.
— Вы говорите, назад она шла тем же путем?
— Да, сэр, другого пути нет.
— То есть по этой же полоске травы?
— Разумеется, мистер Холмс.
— Гм! Замечательно! Настоящий подвиг! Ну хорошо, с аллеей
покончили. Пойдемте дальше. Эта калитка обычно открыта? Значит,
ей ничего не стоило проникнуть в парк. Ясно, что об убийстве
она не думала. Иначе она захватила бы с собой какое-нибудь
оружие, а не воспользовалась бы ножом с письменного стола. Она
шла по этому коридору, не оставив следов на циновке. Затем она
вошла в кабинет. Как долго пробыла она в кабинете? Мы судить об
этом не можем.
— Она пробыла там несколько минут, сэр. Я забыл сказать
вам, что миссис Маркер — экономка — убирала в кабинете
примерно за четверть часа до случившегося — так она
утверждает.
— Значит, не больше четверти часа. Итак, наша дама входит
в комнату. Идет к столу. Что ей надо? В боковых ящиках ей,
очевидно, ничего не надо. А то бы они были заперты. Итак, ее
интересует средний ящик. Ага! Что это за царапина? Уотсон,
зажгите-ка спичку Что же вы ничего не сказали мне об этом,
Хопкинс?
След, который мы увидели, начинался на бронзовом украшении
вокруг замочной скважины справа, а затем продолжался примерно
на четыре дюйма по лакированному дереву.
— Я заметил эту царапину, мистер Холмс. Но вокруг
замочных скважин всегда царапины.
— Эта царапина сделана недавно, совсем недавно.
Посмотрите, как блестит бронза. Старая царапина быстро бы
потускнела и была бы такого же цвета, как и вся поверхность
бронзы. Посмотрите на царапину в лупу. Как свежевспаханная
земля по обеим сторонам борозды. Где миссис Маркер?
Пожилая женщина с усталым, грустным лицом вошла в комнату.
— Вы стирали здесь пыль вчера утром?
— Да, сэр.
— Видели эту царапину?
— Нет, сэр, не видела.
— Разумеется, нет. Если бы царапина была тогда, когда вы
стирали пыль, то вы бы смахнули тряпкой вот эти крохотные
кусочки лака. У кого ключ от секретера?
— Профессор держит ключ на своей цепочке от часов.
— Ключ простой?
— Нет, сэр, фигурный.
— Очень хорошо. Вы можете идти, миссис Маркер. Так, дело
проясняется. Наша дама входит в комнату, идет к среднему ящику,
затем открывает его или, по крайней мере, пытается открыть. А в
это время появляется молодой Смит. Она вытаскивает ключ с такой
поспешностью, что оставляет царапину около замочной скважины.
Он хочет задержать ее, а она, схватив первое, что подвернулось
ей под руку (а этим предметом оказался тот ножичек), ударяет
Смита, тот падает навзничь, и она убегает, возможно, зажав в
другой руке то, ради чего она сюда пришла. Служанка Сьюзен
здесь? Как, по-вашему, Сьюзен, мог кто-нибудь выскользнуть
через эту дверь после того, как вы услышали крик?
— Нет, сэр, никто не мог. Я бежала по лестнице и увидела
бы, есть ли кто в коридоре. А потом эта дверь вообще не
открывалась: когда она открывается, слышно.
— Таким образом, дама не могла уйти тем же путем, каким
пришла. Этот коридор ведет в спальню профессора? Из него нет
выхода наружу?
— Нет, сэр.
— А теперь пойдемте познакомимся с профессором. Смотрите,
Хопкинс! В коридоре к кабинету профессора лежит такая же
кокосовая циновка. Это очень важно, очень важно!
— Важно?
— Разве вы не видите, какая тут связь? Впрочем, наверно,
я ошибаюсь. Хотя... Ну хорошо, представьте меня профессору.
Мы прошли по коридору. Он был примерно такой же длины, как
и тот, дверь которого выходила в сад. В конце коридора было
несколько ступенек и затем дверь. Наш спутник постучал, и мы
вошли в спальню профессора.
Комната была большой, стены представляли собой сплошные
книжные полки, часть книг лежала на полу, в углах и вдоль
полок. Кровать стояла посередине. Хозяин дома
полулежал-полусидел в подушках. Его лицо поразило меня: худое,
с орлиным носом, пронзительными черными глазами, которые словно
притаились в глубоких орбитах под густыми, нависшими бровями.
Волосы и борода были у него совершенно седые, если не считать
некоторой странной желтизны вокруг рта. Из густой поросли седых
волос торчала папироса, и в комнате было трудно дышать от
густого табачного дыма. Когда он протянул руку Холмсу, я
заметил, что пальцы у него тоже желтые от никотина.
— Вы курите, мистер Холмс? — спросил профессор. Он
говорил, тщательно выбирая слова, и в речи его чувствовался
какой-то странный акцент. — Прошу вас. А вы, сэр? Рекомендую
вам эти сигареты. Их специально набивают для меня в
Александрии. Высылают тысячу штук сразу, и, увы, каждые две
недели приходится заказывать новую партию. Плохо, сэр, очень
плохо. Но у старика слишком мало удовольствий. Табак и работа.
Вот все, что мне осталось в жизни.
Холмс закурил. Глаза его незаметно изучали комнату.
— Да, табак и работа. А теперь опять только табак, —
воскликнул он горестно. — Какой ужасный случай прервал мою
работу! Кто мог предвидеть столь чудовищное злодеяние? Такой
достойный молодой человек. После нескольких месяцев обучения он
стал великолепным помощником. Что вы думаете обо всем этом
деле, мистер Холмс?
— Пока трудно сказать.
— Хорошо, если бы вы пролили свет на это темное дело. Для
старого книжного червя и больного это настоящий удар. Мне
кажется, я потерял способность думать. Но вы человек дела,
человек действия. Для вас это обычная, будничная работа. Вы
сохраняете присутствие духа при любой катастрофе. Нам повезло,
что именно вы взялись за расследование.
Пока профессор говорил, Холмс ходил взад и вперед по
комнате. Я заметил, что он курил одну сигарету за другой.
Очевидно, он разделял пристрастие нашего хозяина к сигаретам,
присланным из Александрии.
— Да, сэр, это ужасный удар, — сказал профессор. — Вот
там, на маленьком столике, груда бумаг, это мой "magnum opus".
Анализ документов, найденных в коптских монастырях Сирии и
Египта. Это серьезнейшее исследование основ вновь открытой
религии. Мое здоровье так плохо, что я не знаю, смогу ли я
теперь закончить мой труд без помощника, которого я так
неожиданно лишился. Ой-ой-ой, мистер Холмс! Да вы, я вижу, еще
более отчаянный курильщик, чем я!
Холмс улыбнулся:
— Да, я знаток табака, — сказал он, беря четвертую
сигарету из ящика и зажигая ее от окурка предыдущей. — Не буду
докучать вам расспросами, профессор Корэм, поскольку вы были в
постели в момент преступления и, естественно, не можете ничего
о нем знать. Я лишь задам вам один вопрос: как вы думаете, что
имел в виду несчастный молодой человек, когда он сказал:
"Профессор, это была "она"?
Профессор покачал головой.
— Сьюзен — деревенская девушка, — сказал он. — А вы
знаете, как невероятно глуп простой народ. Я думаю, бедняга
пробормотал что-нибудь невнятное в бреду, а она вообразила бог
знает что.
— Понимаю. Вы сами ничем не можете объяснить эту
трагедию?
— Возможно, нечастный случай. А может быть — говорю это
только между нами, — самоубийство. У молодых людей всегда
какие-нибудь тайные горести — несчастная любовь, о которой мы
ничего не знали. И вот он наложил на себя руки. Это более
правдоподобно, чем убийство.
— Ну а пенсне?
— Пенсне? Ах, да, пенсне! Увы, я всего только ученый,
человек, парящий в заоблачных высотах. И я ничего не понимаю в
практической жизни. Но согласитесь, мой друг, что залогом любви
могут быть самые старинные предметы. Берите, берите еще. Рад,
что вы оценили эти сигареты. Так вот: веер, или перчатка, или
пенсне — кто знает, что может сжимать в последний миг рука
самоубийцы. Вот этот джентльмен говорит о следах на траве. Но в
конце концов он мог и ошибиться. Что касается ножа, то ведь он
мог отлететь в сторону, когда несчастный молодой человек рухнул
навзничь. Возможно, я сужу о деле, как ребенок, но мне кажется,
что Уиллоуби Смит сам наложил на себя руки.
Эта теория, кажется, произвела на Холмса впечатление, и он
продолжал расхаживать по комнате, погруженный в свои мысли, и
куря одну папиросу за другой.
— Скажите, профессор Корэм, — сказал он наконец, — а
что вы держите в среднем ящике вашего секретера?
— Ничего такого, что могло бы заинтересовать вора.
Семейные бумаги, письма от моей бедной жены, дипломы тех
университетов, которые удостоили меня этой чести. Вот ключ.
Взгляните сами.
Холмс взял ключ и посмотрел на профессора. Затем вернул
ключ обратно.
— Благодарю вас. Но это сейчас не имеет значения, —
сказал он. — С вашего позволения, я пойду в сад и все обдумаю
на досуге. В вашей теории самоубийства что-то есть. Итак,
простите нас за вторжение, профессор Корэм. Я обещаю вам, что
пока не буду вас тревожить. Мы зайдем к вам в два часа, после
второго завтрака, если позволите, и расскажем обо всем, что за
это время произошло.
Холмс казался чем-то сильно расстроенным и долго ходил по
аллее сада молча.
— Нашли нить? — спросил я его наконец.
— Все зависит от тех сигарет, которые я курил, — сказал
он. — Возможно, я на ложном пути. Но сигареты покажут.
— Мой дорогой Холмс, — воскликнул я, — как же
сигареты...
— Вы это увидите сами. Если я ошибся, ничего страшного
нет. Пойдем по линии пенсне. Я люблю во всяком расследовании
сократить путь, если возможно. А вот и наша дорогая миссис
Маркер. Поговорим с ней минут пять, может быть, узнаем еще
что-нибудь.
Я уже, кажется, упоминал, что Холмс умел в мгновение ока
снискать расположение женщины своей обходительностью. Не прошло
и двух минут, как у них завязался оживленный разговор, точно
они знали друг друга многие годы.
— Да, мистер Холмс, вы совершенно правы, сэр. Курит он
ужас сколько. Весь день, а иногда и всю ночь, сэр. Придешь,
бывало, утром в его комнату — настоящий лондонский туман, сэр.
Бедный мистер Смит, он тоже курил, но совсем не столько,
сколько профессор. А что касается здоровья профессора, то я,
право, не знаю, становится оно лучше или хуже от такого
курения.
— Во всяком случае, аппетит оно наверняка отбивает, а?
— Я бы не сказала, сэр.
— Наверно, профессор очень мало ест?
— Как когда, сэр. Как когда.
— Держу пари, сегодня он не завтракал. И второй завтрак
он не сможет съесть после такого курения.
— Ошиблись, сэр. Наоборот, сегодня утром он ел очень
много. Право, не знаю, когда он завтракал плотнее. А на второй
завтрак заказал себе отбивные. Я удивилась, потому что я-то
смотреть не могу на еду, с тех пор как увидела вчера на полу в
кабинете бедного мистера Смита. Но, видно, все люди разные. У
профессора аппетит нисколько не испортился.
Мы ходили по саду все утро. Хопкинс отправился в деревню,
чтобы проверить слухи о некой приезжей, которую якобы видели
дети на Чатамском шоссе вчера утром. Что касается моего друга,
то он, казалось, потерял весь интерес к делу. Никогда еще я не
видел, чтобы он с такой прохладцей занимался расследованием.
Даже когда Хопкинс явился и сказал, что дети действительно
видели женщину, в точности соответствующую описанию Холмса,
вплоть до пенсне, мой друг оставался безучастным. Он немного
оживился, только когда Сьюзен, прислуживающая нам за едой,
сказала, что мистер Смит вчера утром гулял по саду и вернулся
домой за полчаса до происшествия. Я не представлял себе, какое
значение для разбираемого дела имеет это обстоятельство, но
понял, что Холмс включил его в ту общую картину, которая
составилась у него в голове. Вдруг он вскочил и взглянул на
часы.
— Два часа, джентльмены, — сказал он, — пойдемте наверх
и поговорим начистоту с нашим другом профессором.
Старый профессор кончил второй завтрак, и пустая тарелка
ясно говорила о том, что экономка была права: профессор обладал
великолепным аппетитом. Было что-то жуткое в его облике, когда
он повернул к нам свою гриву и уставился на нас глубоко
посаженными горящими глазами. И, конечно, он курил. Его одели,
и он сидел в кресле у огня.
— Ну как, мистер Холмс, раскрыли вы тайну этого ужасного
происшествия?
Он подвинул коробку с сигаретами к Холмсу. Холмс
одновременно протянул руку, и коробка полетела на пол. Пришлось
всем нам ползать на коленях и доставать сигареты из самых
невозможных мест. Когда мы поднялись, я заметил, что глаза у
Холмса блестят и щеки стали розовые. Я знал, что это был
признак победы.
— Да, — сказал он. — Я раскрыл ее.
Стэнли Хопкинс и я уставились на него в изумлении. Усмешка
тронула худое лицо старого профессора.
— Раскрыли? Где же, в саду?
— Нет, здесь.
— Как здесь? Когда?
— Только что.
— Вы шутите, мистер Холмс. Простите, но дело слишком
серьезно, чтобы шутить.
— Я выковал и проверил каждое звено в цепи моих
рассуждений, профессор Корэм, и я уверен, что цепь эта
безупречна. Я не знаю, каковы ваши мотивы и какую точно роль
играли вы в этой странной истории. Может быть, через несколько
минут я узнаю это от вас. А пока позвольте мне описать вам, как
все произошло, чтобы вы знали, каких подробностей мне еще не
хватает для полноты картины. Вчера в вашем кабинете была дама.
Она хотела взять какие-то бумаги из среднего ящика секретера. У
нее был свой ключ. Я имел возможность осмотреть ваш и убедился,
что на нем нет следов от лака. Таким образом, вы не являетесь
ее соучастником. Она пришла, насколько я могу понять, без
вашего ведома, с целью ограбить вас.
Профессор выпустил изо рта облако дыма.
— Это, конечно, все интересно и поучительно, — сказал
он, — но что же дальше? Если вы знаете каждый ее шаг, вы,
наверное, можете сказать, куда же она потом делась?
— Попытаюсь. Итак, ваш секретарь схватил ее, и она
заколола его, чтобы спастись... Я склонен считать эту трагедию
несчастным случаем, поскольку я убежден, что у дамы не было
намерения совершить это ужасное преступление. Убийца не
приходит невооруженным. Ужаснувшись тому, что она сделала, она
заметалась по комнате в поисках выхода. К несчастью, во время
борьбы с молодым человеком она потеряла пенсне и поэтому,
будучи очень близорукой, оказалась совсем беспомощной. Она
побежала по коридору, думая, что это тот самый, по которому она
пришла: ведь на полу в обоих коридорах лежат одинаковые
циновки, — а когда она поняла, что попала не в тот коридор и
дорога к выходу отрезана, было уже поздно. Что было делать?
Назад идти она не могла. Оставаться в коридоре нельзя. Значит,
надо было идти вперед по коридору. И она пошла. Поднялась по
ступенькам, открыла дверь и оказалась у вас в комнате.
Старый профессор уставился на Холмса, нижняя челюсть у
него отвисла, смесь страха и удивления ясно читалась на его
выразительном лице. Потом он сделал над собой усилие, пожал
плечами и несколько театрально засмеялся.
— Это все очень хорошо, мистер Холмс, — сказал он. — Но
в вашей великолепной теории есть один маленький изъян. Я все
время был в этой комнате, не выходил из нее весь день.
— Я знаю это, профессор Корэм.
— Вы хотите сказать, что, лежа на кровати, я мог не
заметить, как женщина вошла ко мне?
— Я этого не говорил. Вы заметили, как женщина вошла. Вы
говорили с ней. Вы узнали ее. Вы помогли ей спастись.
Профессор опять неестественно рассмеялся. Он встал с
кресла, глаза у него горели, как раскаленные угли.
— Вы сошли с ума! — закричал он. — Вы бредите! Я помог
ей спастись? Ну и где же она сейчас?
— Она вон там, — сказал Холмс и указал на высокий
книжный шкаф в углу комнаты.
Старый профессор взмахнул руками, мрачное лицо его страшно
исказилось, и он упал в кресло. В то же мгновение книжный шкаф,
о котором говорил Холмс повернулся на петлях, и в комнату
шагнула женщина.
— Вы правы. — Она говорила со странным акцентом. — Вы
правы. Да, я здесь.
Она была вся в пыли и паутине, которую собрала, видимо, со
стен своего убежища. Лицо ее, которое никогда нельзя было бы
назвать красивым, все было в грязных потеках. Холмс правильно
угадал ее черты, и, кроме того, у нее был еще длинный
подбородок, выдававший упрямство. Из-за близорукости и резкого
перехода от темноты к свету она щурилась и моргала глазами,
стараясь разглядеть, кто мы такие. И все же, несмотря на то,
что она предстала нам в столь невыгодном свете, во всем ее
облике было благородство, упрямый подбородок и гордо поднятая
голова выражали смелость и внушали уважение и даже восхищение.
Стэнли Хопкинс дотронулся до ее руки и объявил, что она
арестована, но она отвела его руку мягко, но с достоинством,
которому нельзя было не подчиниться. Старый профессор лежал
распростертый в кресле, лицо у него дергалось, и он глядел на
нее глазами загнанного зверя.
— Да, сэр, я арестована, — сказала она. — Я слышала
весь разговор и поняла, что вы знаете правду. Я признаюсь во
всем. Да, я убила этого молодого человека. Но вы были правы,
сказав, что это несчастный случай. Я даже не знала, что у меня
в руках нож, потому что в отчаянии я схватила первое, что
попалось под руку, и ударила его, чтобы он отпустил меня. Я
говорю вам правду.
— Мадам, — сказал Холмс, — я не сомневаюсь в том, что
это правда. Может быть, вы присядете: мне кажется, вам
нехорошо.
Мертвенная бледность залила ее лицо, и эта бледность была
еще более ужасной от темных потеков грязи. Она села на край
кровати.
— У меня мало времени, — продолжала она, — но я хотела
бы рассказать вам всю правду. Я жена этого человека. Он не
англичанин. Он русский. Я не назову его имени.
Старый профессор в первый раз зашевелился.
— Побойся бога, Анна! — закричал он. — Побойся бога!
Она взглянула на него с величайшим презрением.
— Зачем ты так цепляешься за свою презренную жизнь,
Сергей? — сказала она. — Ты причинил вред многим и никому не
сделал ничего хорошего, даже себе. Но не бойся, я не порву
гнилую нить твоей жизни до положенного ей срока. Я достаточно
взяла греха на свою совесть с тех пор, как переступила порог
этого проклятого дома. Но я должна продолжить свой рассказ, а
то будет поздно. Да, джентльмены, я жена этого человека. Ему
было пятьдесят, а я была глупая двадцатилетняя девчонка, когда
мы поженились. Это было в России, в университете, я не буду
называть вам его.
— Побойся бога, Анна, — пробормотал старый профессор
опять.
— Мы были революционеры, нигилисты, вы знаете. Он, я и
многие другие. Потом начались преследования, был убит
высокопоставленный полицейский чиновник, многих арестовали, и
для того, чтобы спасти себя и получить большую награду, мой муж
выдал жену и товарищей. Мы были арестованы. Некоторые
отправились на виселицу, других сослали в Сибирь, и в том числе
меня. Моя ссылка не была пожизненной. А мой муж, захватив с
собой деньги, запятнанные кровью, уехал в Англию и поселился
здесь в полном уединении, хорошо понимая, что как только
организация узнает о его местонахождении, не пройдет и недели,
как свершится правосудие.
Старый профессор протянул дрожащую руку и взял сигарету.
— Я в твоей власти, Анна, — сказал он, — но ты всегда
была добра ко мне.
— Я еще не рассказала о главном его злодеянии, —
продолжала она. — Среди членов организации был мой друг. Он
был благороден, бескорыстен, он любил меня, словом полная
противоположность моему мужу. Он ненавидел насилие. Мы все были
виноваты — если это вина, — но он не был. Он писал мне
письма, в которых убеждал меня избрать иной путь. Эти письма и
мой дневник, в котором я изо дня в день описывала мои чувства к
нему и наши разные убеждения, спасли бы его. Мой муж нашел этот
дневник и письма и спрятал их. Он старался изо всех сил
очернить Алексея, чтобы его присудили к смерти. Но ему не
удалось. Алексей был сослан в Сибирь на каторгу. В эти минуты,
когда мы здесь с вами сидим, он надрывается там в соляной
шахте. Подумай об этом, негодяй, гнусный негодяй! Алексей,
человек, чье имя ты недостоин даже произносить, влачит тяжкую
жизнь раба, а ты благоденствуешь. Твоя жизнь сейчас в моих
руках, но я не хочу марать их!
— Ты всегда была благородной женщиной, Анна, — сказал
он, затягиваясь сигаретой.
Она поднялась, но тут же упала назад, застонав от боли.
— Я должна кончить, — сказала она. — Когда мой срок
истек, я решила достать дневники и письма и отправить их
русскому правительству, чтобы моего друга выпустили на волю. Я
знала, что мой муж в Англии. После многих месяцев бесплодных
поисков я наконец нашла его. Я знала, что он хранит дневник,
потому что получила в Сибири от него письмо, в котором он
укорял меня, приводя выдержки из дневника. Но я была уверена,
зная его мстительность, что он не отдаст мне дневник по своей
воле. Я должна была выкрасть его. С этой целью я наняла
частного агента-детектива, который поступил в дом мужа в
качестве секретаря, это был твой второй секретарь, Сергей, тот,
который так поспешно покинул тебя. Ему удалось выяснить, что
дневник и письма лежат в среднем ящике секретера, и еще он
сделал отпечаток ключа. Больше он ничего не хотел делать. Он
передал мне план дома и сообщил, что во второй половине дня в
кабинете никого не бывает, потому что секретарь работает вот
здесь, наверху. В конце концов я решилась и проникла в дом,
чтобы забрать бумаги. Мне это удалось, но какой ценой! Бумаги
были в моих руках, и я уже запирала ящик стола, когда молодой
человек схватил меня. Я его видела утром. Мы встретились на
дороге, и я спросила его, где живет профессор Корэм, не зная,
что он работает в качестве секретаря в этом доме.
— Совершенно правильно! — воскликнул Холмс. — Придя
домой, секретарь рассказал своему хозяину о встрече. Умирая, он
попытался объяснить, что это была она, то есть та, о которой он
ему говорил.
— Дайте мне кончить, — властно сказала женщина, и лицо
ее исказилось, как от боли. — Когда молодой человек рухнул
навзничь, я бросилась вон из комнаты, ошиблась дверью и
оказалась в спальне мужа. Он хотел выдать меня. Но я сказала
ему, что его жизнь в моих руках. Если он выдаст меня
правосудию, я выдам его организации. Я хотела жить не ради
самой себя, я должна была исполнить задуманное. Он знал, что я
выполню то, что сказала, и что судьба его в моих руках. По этой
причине и только по этой он спрятал меня. Он толкнул меня в
этот тайник, оставшийся от былых времен и известный только ему
одному. Он ел у себя в спальне и мог уделять мне часть своей
еды. Мы решили, что, когда полиция покинет дом, я ночью
выскользну и никогда больше не вернусь. Но вам каким-то образом
все стало известно.
Она вынула из-за лифа небольшой пакет.
— Выслушайте мои последние слова. Этот пакет спасет
Алексея, я доверяю его вашей чести и вашей любви к
справедливости. Возьмите его. Отнесите в русское посольство. Я
исполнила свой долг и...
— Остановите ее! — воскликнул Холмс. Он бросился к ней и
вырвал из ее рук маленькую склянку.
— Поздно, — сказала она, повалившись на кровать. — Я
приняла яд, перед тем как выйти из убежища. Голова кружится. Я
умираю. Прошу вас, сэр, не забудьте пакета.
— Простой случай, а между тем в некоторых отношениях
весьма поучительный, — заметил Холмс, когда мы возвращались в
город. — Все дело зависело от пенсне. Если бы не счастливая
случайность, что умирающий секретарь в последнюю секунду
схватил его, я не убежден, что мы бы нашли решение. Мне было
ясно, что, лишившись таких сильных стекол, человек становится
беспомощным и слепым. Помните, когда вы уверяли меня, что она и
обратно прошла по той узкой полоске травы, ни разу не ступив в
сторону, я сказал, что это был подвиг. Про себя я решил, что
это невозможно, разве что, на наше несчастье, у нее оказалось в
запасе второе пенсне. Тогда я стал серьезно обдумывать
гипотезу, что обладательница пенсне находится в доме. Обнаружив
сходство двух коридоров, я понял, что она очень легко могла
спутать их. В таком случае, очевидно, она должна попасть в
спальню процессора. Это соображение насторожило меня, и я
тщательно осмотрел комнату, рассчитывая заметить в ней хоть
какие-нибудь признаки тайника. Ковер был цельный и туго натянут
на полу, и я отбросил мысль о люке. Могла быть ниша позади
книг, это бывает в старинных библиотеках. Я обратил внимание,
что книги навалены на полу повсюду, только не перед этим
шкафом. Он, следовательно, мог служить дверью. Но никаких
других знаков, подтверждающих мое предположение, не было. Тогда
я опять обратил внимание на ковер. Он был серовато-коричневый,
и я мог легко проделать один эксперимент. Для этого я выкурил
несметное количество этих великолепных сигарет и усыпал весь
пол возле подозрительного шкафа пеплом. Эта простая уловка
оказалась очень эффективной. Потом мы пошли вниз и я, Уотсон, в
вашем присутствии удостоверился (впрочем, вы не совсем поняли,
куда клонят мои расспросы), что профессор стал есть гораздо
больше. Это следовало ожидать, раз ему пришлось кормить еще
одного человека. Затем мы снова поднялись в спальню. Рассыпав
коробку с сигаретами, я получил возможность внимательно
исследовать ковер и убедился, что в наше отсутствие узница
покидала свое убежище. Ну, Хопкинс, вот и Чаринг-Кросс.
Поздравляю вас с удачно расследованным делом. Вы, я не
сомневаюсь, поедете отсюда прямо в Скотленд-Ярд. А наш путь,
Уотсон, в русское посольство.
Артур Конан Дойл.
Загадка поместья Шоскомб
Перевод В. Ильина
Шерлок Холмс довольно долго сидел, склонившись над
микроскопом. Наконец он выпрямился и торжествующе повернулся ко
мне.
— Это клей, Уотсон! — воскликнул он. — Несомненно, это
столярный клей. Взгляните-ка на эти частички!
Я наклонился к окуляру и подстроил фокусировку.
— Волоски — это ворсинки с пальто из твида. Серые
комочки неправильной формы — пыль. Ну а коричневые маленькие
шарики в центре — не что иное, как клей.
— Допустим, — сказал я с усмешкой. — Готов поверить вам
на слово! И что из этого вытекает?
— Но это же прекрасное доказательство, — ответил Холмс.
— Вы, вероятно, помните дело Сент-Панкрас: рядом с убитым
полицейским найдено кепи. Обвиняемый отрицает, что кепи
принадлежит ему. Однако он занимается изготовлением рам для
картин и постоянно имеет дело с клеем.
— А разве вы взялись за это дело?
— Мой приятель Меривейл из Ярда попросил ему помочь. С
тех пор как я вывел на чистую воду фальшивомонетчика, найдя
медные и цинковые опилки в швах на его манжетах, полиция начала
осознавать важность микроскопических исследований.
Холмс нетерпеливо поглядел на часы.
— Ко мне должен прийти новый клиент, но что-то
задерживается. Кстати, Уотсон, вы что-нибудь понимаете в
скачках?
— Еще бы! Я отдал за это почти половину своей пенсии по
ранению.
— В таком случае использую вас в качестве справочника.
Вам ни о чем не говорит имя сэра Роберта Норбертона?
— Почему же. Он живет в старинном поместье Шоскомб. Я
как-то провел там лето и хорошо знаю те места. Однажды
Норбертон вполне мог попасть в сферу ваших интересов.
— Каким образом?
— Он избил хлыстом Сэма Брюэра, известного ростовщика с
Керзон-стрит. Еще немного, и он убил бы его.
— И часто он позволяет себе такое?
— Ну, вообще-то его считают опасным человеком. Это один
из самых бесстрашных наездников в Англии. Он из тех, кто
родился слишком поздно: во времена регентства это был бы
истинный денди — спортсмен, боксер, лихой кавалерист, ценитель
женской красоты и, по всей видимости, так запутан в долгах, что
уже никогда из них не выберется.
— Превосходно, Уотсон! Хороший портрет. Я словно увидел
этого человека. А не могли бы вы теперь рассказать что-нибудь о
самом поместье Шоскомб?
