Впрочем, ждать мне пришлось очень долго... почти столько же,
Уотсон, сколько мы с вами ждали в той комнате смерти, когда
расследовали историю с "пестрой лентой". Часы на церкви в
Уокинге били каждую четверть часа, и мне не раз казалось, что
они остановились. Но вот наконец часа в два ночи я вдруг
услышал, как кто-то тихо-тихо отодвинул засов и повернул в
замке ключ. Через секунду дверь для прислуги отворилась, и на
пороге, освещенный лунным светом, показался мистер Джозеф
Гаррнсон.
Джозеф! — воскликнул Фелпс. — Он был без шляпы, но
запахнут в черный плащ, которым мог при малейшей тревоге
мгновенно прикрыть лицо. Он пошел на цыпочках в тени стены, а
дойдя до окна, просунул нож с длинным лезвием в щель и поднял
шпингалет. Затем он распахнул окно, сунул нож в щель между
ставнями, сбросил крючок и открыл их.
Со своего места я прекрасно видел, что делается внутри
комнаты, каждое его движение. Он зажег две свечи, которые
стояли на камине, подошел к двери и завернул угол ковра. Потом
наклонился и поднял квадратную планку, которой прикрывается
доступ к стыку газовых труб, — здесь от магистрали
ответвляется труба, снабжающая газом кухню, которая находится в
нижнем этаже. Сунув руку в тайник, Джозеф достал оттуда
небольшой бумажный сверток, вставил планку на место, отвернул
ковер, задул свечи и, спрыгнув с подоконника, попал прямо в мои
объятия, так как я уже ждал его у окна.
Я не представлял себе, что господин Джозеф может оказаться
таким злобным. Он бросился на меня с ножом, и мне пришлось
дважды сбить его с ног и порезаться о его нож, прежде чем я
взял верх. Хоть он и смотрел на меня "убийственным" взглядом
единственного глаза, который еще мог открыть после того, как
кончилась потасовка, но уговорам моим все-таки внял и документ
отдал. Овладев документом, я отпустил Гаррисона, но сегодня же
утром телеграфировал Форбсу все подробности этой ночи. Если он
окажется расторопным и схватит эту птицу, честь ему и хвала! Но
если он явится к опустевшему уже гнезду — а я подозреваю, что
так оно и случится, — то правительство от этого еще и
выиграет. Я полагаю, что ни лорду Холдхэрсту, ни мистеру Перси
Фелпсу совсем не хотелось бы, чтобы это дело разбиралось в
полицейском суде.
— Господи! — задыхаясь, проговорил наш клиент. —
Скажите мне, неужели украденный документ в течение всех этих
долгих десяти недель, когда я находился между жизнью и смертью,
был все время со мной в одной комнате? ~ Именно так и было.
— А Джозеф! Подумать только — Джозеф оказался негодяем и
вором!
— Гм! Боюсь, что Джозеф — человек гораздо более сложный
и опасный, чем об этом можно судить по его внешности. Из его
слов, сказанных мне ночью, я понял, что он по неопытности
сильно запутался в игре на бирже и готов был пойти на все,
чтобы поправить дела. Как только представился случай, он,
будучи эгоистом до мозга костей, не пощадил ни счастья своей
сестры, ни вашей репутации.
Перси Фелпс поник в своем кресле. — Голова идет кругом!
— сказал он. — От ваших слов мне становится дурно.
— Раскрыть это дело было трудно главным образом потому,
— заметил своим менторским тоном Холме, — что скопилось
слишком много улик. Важные улики были погребены под кучей
второстепенных. Из всех имеющихся фактов надо было отобрать те,
которые имели отношение к преступлению, и составить из них
картину подлинных событий. Я начал подозревать Джозефа еще
тогда, когда вы сказали, что он в тот вечер собирался ехать
домой вместе с вами и, следовательно, мог, зная хорошо
расположение комнат в здании министерства иностранных дел,
зайти за вами по пути. Когда я услышал, что кто-то горит
желанием забраться в вашу спальню, в которой спрятать
что-нибудь мог только Джозеф (вы в самом начале рассказывали,
как Джозефа выдворили из нее, когда вернулись домой с
доктором), мое подозрение перешло в уверенность. Особенно когда
я узнал о попытке забраться в спальню в первую же ночь, которую
вы провели без сиделки. Это означало, что непрошеный гость
хорошо знаком с расположением дома. — Как я был слеп!
— Я подумал и решил, что дело обстояло так: этот Джозеф
Гаррисон вошел в министерство со стороны Чарльз-стрит и, зная
дорогу, прошел прямо в вашу комнату тотчас после того, как вы
из нее вышли. Не застав никого, он быстро позвонил, и в то же
мгновение на глаза ему попался документ, лежавший на столе.
Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что случай дает
ему в руки документ огромной государственной важности. В
мгновенье ока он сунул документ в карман и вышел. Как вы
помните, прежде чем сонный швейцар обратил ваше внимание на
звонок, прошло несколько
минут, и этого было достаточно, чтобы вор успел скрыться.
Он уехал в Уокинг первым же поездом н, приглядевшись к
своей добыче и уверившись, что она в самом деле чрезвычайно
ценна, спрятал ее, как ему показалось, в очень надежное место.
Дня через два он намеревался в:1нть ее оттуда и отвести во
французское посольство пли с другое место, где, по его мнению,
ему дали бы большие деньги. Но дело получило неожиданный
оборот. Его без предупреждения выпроводили из собственной
комнаты, и с тех пор в ней всегда находились по крайней мере
два человека, что мешало ему забрать свое сокровище. Это,
по-видимому, страшно бесило его. И вот наконец удобный случай
представился. Он попытался забраться в комнату, но ваша
бессонница расстроила его планы. Наверно, вы помните, что в тот
вечер вы не выпили своего успокоительного лекарства. — Помню.
— Я полагаю, что Джозеф принял меры, чтобы лекарство
стало особенно эффективным, и вполне полагался на ваш глубокий
сон. Я, разумеется, понял, что он повторит попытку, как только
будет возможность сделать это без риска. И тут вы покинули
комнату. Чтобы он не упредил нас, я целый день продержал в ней
мисс Гаррисон. Затем, внушив ему мысль, что путь свободен, я
занял свой пост. Я уже знал, что документ скорее всего
находится в комнате, но не имел никакого желания срывать в
поисках его всю обшивку и плинтусы. Я позволил ему взять
документ из тайника и таким образом избавил себя от неимоверных
хлопот. Есть еще какие-нибудь неясности?
— Почему в первый раз он полез в окно, — спросил я, —
когда мог проникнуть через дверь?
— До двери ему надо было идти мимо семи спален. Легче
было пройти по газону. Что еще?
— Но не думаете же вы, — спросил Фелпс, — что он
намеревался убить меня? Нож ему нужен был только как
инструмент.
— Возможно, — пожав плечами, ответил Холме. — Одно могу
сказать определенно: мистер Гаррисон — такой джентльмен, на
милосердие которого я не стал бы рассчитывать ни в коем случае.
Артур Конан-Дойль.
Случай в интернате
Наша скромная сцена на Бейкер-стрит знавала много
драматических эпизодов, но я не припомню ничего более
неожиданного и ошеломляющего, чем первое появление на ней
Торникрофта Хакстейбла, магистра искусств, доктора философии2 и
т.д. и т.п. Визитная карточка, казавшаяся слишком маленькой для
такого груза ученых степеней, опередила его на несколько
секунд; следом за ней появился и он сам, человек рослый,
солидный, величественный — олицетворение выдержки и твердости
духа. И вот, не успела дверь закрыться за ним, как он оперся
руками о стол, медленно осел на пол и, потеряв сознание,
растянулся во весь свой могучий рост на медвежьей шкуре у нас
перед камином.
Мы вскочили с мест и минуту молча, удивленно смотрели на
этот внушительный обломок крушения, занесенный к нам бурей,
разыгравшейся где-то далеко, в безбрежном океане жизни. Потом
Холме быстро подсунул ему подушку под голову, а я поднес к его
губам рюмку коньяку. Полное бледное лицо незнакомца бороздили
глубокие морщины; под опухшими глазами лежали синеватые тени;
уголки приоткрытого рта были скорбно опущены; на двойном
подбородке проступала щетина. Видимо, он приехал издалека, так
как воротничок и рубашка у него загрязнились, нечесаные волосы
прядями падали на высокий, красивый лоб. Перед нами лежал
человек, которого постигла какая-то большая беда. — Что с ним,
Уотсон? — спросил Холме. — Полный упадок сил... вероятно, от
голода и усталости, — ответил я, держа пальцы на его кисти,
где тоненькой, еле ощутимой ниточкой пульсировала жизнь.
— Обратный проезд до Мэклтона. Это на севере Англии, —
сказал Холме, вынимая у него из кармашка для часов
железнодорожный билет. — Сейчас еще нет двенадцати. Раненько
же ему пришлось выехать!
Припухшие веки нашего гостя дрогнули, и его серые глаза
уставились на нас бессмысленным взглядом. Минутой позже он с
трудом поднялся на ноги, весь красный от стыда.
— Простите меня, мистер Холме. Этот обморок — следствие
нервного потрясения. Нет, благодарю вас... Стакан молока с
сухариком — и все пройдет. Мистер Холме, я приехал сюда с тем,
чтобы увезти вас с собой. Мне казалось, что никакая телеграмма
не даст вам должного представления о неотложности этого дела.
— Когда вы окончательно оправитесь... — Я чувствую себя
отлично. Просто не понимаю, что это со мной приключилось.
Мистер Холме, я прошу вас выехать в Мэклтон первым же поездом.
Холме покачал головой:
— Мой коллега, доктор Уотсон, подтвердит вам, что мы с
ним очень заняты. Мне уже выдан аванс на расследование пропажи
документов Феррера, а кроме того, на днях начинается слушание
дела об убийстве в Абер-гавенни. Выехать из Лондона меня может
заставить только что-нибудь сверхважное.
— Сверхважное! — Наш гость воздел руки. — Неужели вы не
слышали о похищении единственного сына герцога Холдернесса?
— Герцога Холдернесса? Бывшего министра? — Да. да! Мы
приложили все силы, чтобы это не попало в газеты, но во
вчерашнем "Глобусе" уже промелькнули кое-какие слухи. Я думал,
что до вас они тоже дошли.
Холме протянул свою длинную, худую руку и снял с полки том
энциклопедического справочника на букву "X".
— "Холдернесс, шестой герцог, кавалер Ордена подвязки,
член Тайного совета..." и так далее, до бесконечности. "Барон
Боверли, граф Карстон..." Боже мой, сколько титулов!
"Председатель суда графства Хэллемшир (с 1900). Женат на Эдит,
дочери сэра Чарльза Эпплдора (1888). Единственный сын и
наследник лорд Солтайр. Владелец двухсот пятидесяти тысяч акров
земли. Рудники в Ланкашире и Уэлсе. Адрес: Карлтон-хаус-террас;
Холдернесс-холл, Хэллемшир; замок Карлстон, Бангор, Узле. Лорд
Адмиралтейства3 (1872), министр..." Словом, известный человек,
пожалуй, один из самых известных в нашей стране.
— Один из самых известных и, может быть, самых богатых.
Насколько я знаю, мистер Холме, вы далеко не ремесленник в
своей области и сплошь и рядом беретесь за дело ради самого
дела. Но разрешите вам сказать, что его светлость обещает
вручить чек на пять тысяч фунтов тому, кто укажет
местонахождение его сына, и дополнительную тысячу фунтов, если
ему назовут похитителя или похитителей.
— Щедрое вознаграждение! — сказал Холме. — Уотсон,
пожалуй, мы с вами отправимся на север Англии вместе с доктором
Хакстейблом. А вы, доктор, выпейте молока, а потом расскажите
нам, что произошло, когда произошло, где произошло и, наконец,
какое отношение имеет к этому доктор Торникрофт Хакстейбл,
директор интерната под Мэклтоном, и почему он только через три
дня после происшествия — о чем сужу по вашему небритому
подбородку — обращается ко мне, веря в мои скромные
способности.
Наш гость выпил стакан молока и горячо, не упуская ни
одной подробности, повел свой рассказ. Взгляд его сразу ожил,
щеки порозовели.
— Должен вам доложить, джентльмены, что я основатель и
директор школы-интерната под Мэклтоном. "Комментарии к
Горацию"4 Хакстейбла, может быть, напомнят вам, с кем вы имеете
дело. Мой интернат для мальчиков несомненно самое лучшее и
самое привилегированное учебное заведение в Англии. Лорд
Леверстоук, граф Блэкуотер, сэр Кэткарт Соумс — вот кто
доверяет мне своих сыновей. Но вершины славы моя школа достигла
три недели назад, когда лорд Холдернесс передал мне через
своего секретаря, мистера Джеймса Уайлдера, что десятилетний
лорд Солтайр, его единственный сын и наследник, будет учиться у
меня в школе. Мог ли я думать тогда: вот прелюдия, за которой
последует величайшее несчастье моей жизни!
Лорд Солтайр приехал первого мая, к началу летнего
семестра. Этот очаровательный мальчик очень скоро освоился с
нашими порядками. Должен заметить — и, надеюсь, никто не
обвинит меня в нескромности, ибо умалчивать об этом было бы
нелепо, — мальчику жилось дома не сладко. Ни для кого не
секрет, что супружеская жизнь герцога оставляла желать много
лучшего и по взаимному согласию супруги разъехались, причем
герцогиня поселилась на юге Франции. Все это произошло совсем
недавно, а сыновние чувства мальчика, как нам стало известно,
были всецело на стороне матери. Он затосковал после ее отъезда
из Холдернесс-холла, и тогда герцог решил определить его ко мне
в интернат. Через две недели маленький лорд Солтайр совсем
обжился у нас и, судя по всему, чувствовал себя прекрасно.
Последний раз его видели вечером тринадцатого мая, то есть
в понедельник. Отведенная ему комната была на втором этаже, а в
большой смежной спали два других мальчика. Эти мальчики ничего
не видели и не слышали ночью, следовательно, лорд Солтайр вышел
из своей комнаты не через дверь. Окно у него было открыто, а
стену в этом месте густо увивает плющ с очень толстыми ветками.
Следов на земле мы не обнаружили, но можно не сомневаться, что
он вылез в окно.
Беглеца хватились во вторник, в семь часов утра. Кровать
его была не застлана. Перед уходом он успел одеться в школьную
форму — черную итонскую курточку и серые брюки. Ночью в
комнату к нему никто не входил, а если бы оттуда доносились
крики или звуки борьбы, Контер, старший из мальчиков в смежной
спальне, разумеется, услышал бы шум, так как он спит чутко.
Как только исчезновение лорда Солтайра было обнаружено, я
созвал весь интернат — мальчиков, учителей, слуг. И тут мы
убедились, что лорд Солтайр бежал не один. Отсутствовал
Хайдеггер — преподаватель немецкого языка. Комната Хайдеггера
была в противоположном крыле второго этажа, но тоже выходила
окнами на лужайку. Кровать и у него стояла неубранная, однако
одеться как следует ему, видимо, не пришлось, потому что его
рубашка и носки валялись на полу. Он вылез в окно и спустился
вниз, цепляясь за ветки плюща, о чем свидетельствовали следы на
земле. Его велосипеда, обычно стоявшего в небольшом сарае в
конце лужайки, на месте не оказалось.
Хайдеггер поступил ко мне в школу два года назад с самыми
лучшими рекомендациями, но человек он был молчаливый, хмурый и
не пользовался особенной любовью ни среди школьников, ни среди
учителей.
Сегодня у нас четверг, и со вторника мы не узнали ничего
нового о беглеце. Разумеется, первое, что я сделал, — я снесся
с Холдернесс-холлом. Поместье герцога находится всего в
нескольких милях от школы, и у нас была надежда, что,
затосковав по дому, лорд Солтайр вернулся к отцу, но там его не
оказалось. Герцог страшно взволнован, а что касается меня, так
вы сами могли убедиться, до чего доводят человека тревога и
чувство ответственности за своего питомца. Мистер Холме, умоляю
вас, не щадите своих сил! Это дело заслуживает того, чтобы вы
отдались ему всецело.
Шерлок Холме внимательно выслушал рассказ злополучного
директора. Нахмуренные " брови, глубокая складка между ними
свидетельствовали о том, что он не нуждается в уговорах и
положит все силы на расследование дела, которое, помимо своей
серьезности, будило в нем его всегдашнюю любовь к задачам
необычным и запутанным. Он вынул из кармана блокнот и записал в
нем что-то себе для памяти.
— Вы совершили большую ошибку, что не обратились ко мне
сразу, — строго проговорил мой Друг. — Это сильно осложнит
расследование. Я, например, уверен, что и лужайка и плющ на
стене могли бы о многом порассказать опытному глазу.
— Я тут ни при чем, мистер Холме. Его светлость всеми
силами старался избежать огласки. Он опасался, как бы его
семейные неурядицы не стали предметом сплетен. Это ему всегда
претило.
— А местные власти занимались расследованием бегства
лорда Солтайра?
— Да, сэр, но — увы! — это ни к чему не привело.
Сначала мы как будто напали на след беглецов — нам сообщили,
что с нашей станции утренним поездом выехал какой-то молодой
человек и с ним мальчик. Но вчера вечером их задержали в
Ливерпуле, и ошибка сразу выяснилась. Вот тогда-то я уж совсем
отчаялся и после бессонной ночи с первым же поездом выехал к
вам.
— Как только полиция направилась по ложному следу,
расследование дела на месте, вероятно, велось уже не так
ретиво? — Его попросту прекратили.
— Значит, три дня прошли впустую. Это возмутительно! —
'Да, каюсь. Вы правы.
— А ведь загадку можно было распутать. Я с удовольствием
возьмусь за это дело. Скажите, вам удалось установить
какую-нибудь связь между исчезнувшим мальчиком и учителем
немецкого языка?
— Никакой связи между ними не было. — Учитель преподавал
у него в классе? — Нет, и, насколько мне известно, он даже ни
разу с ним не говорил.
— Странно, очень странно! Велосипед, у мальчика был? —
Нет.
— А другие велосипеды все на месте? — На месте. — Вы в
этом уверены? — Совершенно уверен.
— Надеюсь, вы не думаете, что немец уехал глухой ночью на
велосипеде, с мальчиком на руках? — Разумеется, нет. — Тогда
как вы все это объясняете? — Может быть, они взяли велосипед
для отвода глаз, припрятали его где-нибудь, а сами пошли
пешком.
— Может быть. Но, согласитесь сами, это странный способ
отвести глаза. Ведь в сарае стояли и другие велосипеды ? -Да.
— Не лучше ли ему было спрятать два велосипеда, если он
хотел навести вас на мысль, что они уехали, а не ушли пешком?
— Да, вы правы.
— То-то и оно. Нет) эта теория никуда не годится. Но сама
по себе пропажа велосипеда может послужить отправной точкой для
дальнейшего расследования. В конце концов, это не такая вещь,
которую легко спрятать или уничтожить. Еще один вопрос:
кто-нибудь навещал мальчика накануне его бегства? — Нет.
— Может быть, на его имя были письма? — Да, одно письмо
было. — От кого? — От его отца.
— Вы вскрываете почту своих учеников? — Нет.
— Почему же вы думаете, что письмо пришло от его отца?
— Конверт был с гербом, и адрес написан угловатым
почерком герцога. Кроме того, герцог сам вспомнил, что писал
сыну.
— Когда мальчик получал письма до этого? — Последние дни
на его имя ничего не было. — А из Франции ему писали? — Ни
разу.
— Вы, разумеется, понимаете, к чему я клоню. Либо лорда
Солтайра увели силой, либо он убежал по собственной воле.
Последняя гипотеза подсказывает, что мальчик не мог бы
отважиться на такой поступок без воздействия извне. Если к нему
никто не приходил, следовательно, воздействие оказывалось при
помощи писем. Бот почему мне важно знать, кто были его
корреспонденты.
— Вряд ли я могу тут чем-нибудь помочь вам. Насколько
известно, ему писал только отец.
— И отцовское письмо пришло в день побега. Какие
отношения были между отцом и сыном: хорошие, дружеские?
— Его светлость никого не удостаивает своей дружбы — он
поглощен важными государственными делами. Вряд ли ему доступны
обычные человеческие чувства. Но по-своему он относился к сыну
неплохо.
— Однако сердцем мальчик был всецело на стороне матери? -
Да. — Он сам так говорил? — Нет. — Кто же? Герцог? — Ну,
что вы! Конечно, нет! — Тогда откуда вам это известно? — Мне
приходилось раз-другой беседовать с секретарем его светлости,
мистером Джеймсом Уайлдером. Он и осведомил меня по секрету о
настроениях лорда Солтайра.
— Понятно. Кстати, последнее письмо герцога нашли в
комнате мальчика уже после побега?
— Нет, он взял его с собой... Мистер Холме, а не пора ли
нам на вокзал? — Сейчас я велю вызвать кэб. Через четверть
часа
мы будем к вашим услугам. Если вы собираетесь
телеграфировать домой, мистер Хакстейбл, пусть там у вас
думают, что расследование все еще ведется в Ливерпуле. Ведь,
кажется, туда занесло вашу свору гончих? А я тем временем
спокойно, без помех, поработаю у самых дверей вашей школы, и,
может быть, чутье не подведет двух таких старых ищеек, как ваш
покорный слуга и Уотсон, и мы ухитримся кое-что разнюхать на
месте.
Вечером на нас пахнуло бодрящим холодным воздухом графства
Дерби, где находилась знаменитая школа доктора Хакстейбла.
Когда мы подъехали к ней, было уже темно. На столе в передней
лежала визитная карточка. Лакей шепнул что-то директору, и тот,
взволнованный, повернулся к нам.
— Герцог здесь, — сказал он. — Герцог и мистер Уайлдер
ждут меня в кабинете. Пойдемте, джентльмены, я представлю вас.
Я, конечно, знал по фотографиям этого известнейшего
государственного деятеля, но он оказался совсем не таким, как
на портретах. На ковре у камина перед нами стоял изысканно
одетый, величественной осанки человек с худым, узким лицом и
как-то нелепо торчащим длинным крючковатым носом. Он был
бледен, как смерть, и эту бледность особенно подчеркивала его
длинная яркорыжая борода, сквозь которую на белом жилете
поблескивала золотая цепочка от часов. Бывший министр смотрел
на нас ледяным взглядом. Рядом с ним стоял совсем еще молодой
человек небольшого роста с подвижным, нервным лицом и умными
голубыми глазами — как я догадался, его личный секретарь
Уайлдер. Разговор начал он, и начал сразу, весьма решительным и
даже едким тоном:
— Доктор Хакстейбл, я был у вас сегодня утром, но, к
сожалению, опоздал и не мог воспрепятствовать вашей поездке в
Лондон. Как мне сказали, вы отправились туда за мистером
Шерлоком Холмсо?,1 с тем, чтобы поручить ему расследование
этого дела. Его светлость удивлен, доктор Хакстейбл, что вы
решились на такой шаг, не посоветовавшись предварительно с ним.
— Когда я узнал, что полицейские розыски ни к чему не
привели...
— Его светлость далеко не убежден в этом. — Но, мистер
Уайлдер!..
— Как вам известно, доктор Хакстейбл, его светлость не
хочет, чтобы это дело получило огласку. Он предпочел бы не
посвящать в него лишних людей.
— Это легко исправить, — пробормотал перепуганный
доктор. — Мистер Шерлок Холме может выехать в Лондон утренним
поездом.
— Не собираюсь, доктор, не собираюсь! — с вежливой
улыбкой сказал Холме. — Северный воздух так приятен и так
благотворен для здоровья, что я решил провести несколько дней
здесь, на равнинах, а уж развлекаться буду как могу. Найду ли я
пристанище под вашим кровом или в деревенской гостинице, это,
разумеется, зависит только от вас.
Несчастный доктор был в полной растерянности, но тут ему
на выручку поспешил звучный бас рыжебородого герцога,
прозвучавший точно гонг, которым сзывают к обеду.
— Мистер Уайлдер прав, доктор Хакстейбл, вам следовало бы
посоветоваться со мной. Но поскольку вы посвятили мистера
Холмса во все это дело, с нашей стороны было бы неразумно
отказываться от его помощи. Вам незачем идти в деревенскую
гостиницу, мистер Холме, я буду рад принять вас у себя в
Холдернесс-холле.
— Премного благодарен,* ваша светлость. Однако, в
интересах нашего дела, пожалуй, мне следует остаться здесь, на
месте происшествия.
— Не хочу вас неволить, мистер Холме. Но если вам
понадобятся какие-нибудь сведения от меня или мистера Уайлдера,
мы к вашим услугам.
— Мне, вероятно, придется побывать в Холдернесс-холле, —
сказал Холме. — А сейчас, сэр, я только хотел бы знать, как вы
объясняете таинственное исчезновение вашего сына.
— Затрудняюсь вам ответить, сэр. — Простите, если я
коснусь неприятной для вас темы, но без этого нельзя. Не
думаете ли вы, что тут замешана герцогиня? Министр медлил с
ответом.
— Нет, не думаю, — сказал он наконец. — Тогда само
собой напрашивается другое объяснение: может быть, мальчика
похитили с тем, чтобы получить за него выкуп? Таких требований
не было? — Нет, сэр.
— Еще один вопрос, ваша светлость. Мне известно, что вы
писали сыну в день его исчезновения. — Нет, это было накануне.
— Совершенно верно. Но он получил ваше письмо именно в
тот день? - Да.
— Не было ли в этом .письме чего-нибудь такого, что могло
взволновать его или подать ему мысль о бегстве? — Разумеется,
нет, сэр! — Письмо вы отправили сами? За герцога раздраженно
ответил секретарь: — Его светлость не имеет обыкновения лично
отправлять свою коореспонденцию. Это письмо было оставлено
вместе с другими на столе в кабинете, и я все их положил в
сумку для почты.
— Вы уверены, что среди других писем было и это? — Да, я
его видел.
— Сколько писем вы написали в тот день, ваша светлость?
— Не то двадцать, не то тридцать. У меня обширная
переписка. Но, по-моему, мы несколько отклонились от существа
дела.
— Нет, почему же! — сказал Холме. — Я сам посоветовал
полиции направить поиски на юг Франции, — продолжал герцог. —
Повторяю: я не думаю, чтобы герцогиня была способна толкнуть
сына па такой чудовищный поступок, но он, при его упорстве, мог
убежать к матери, тем более, если тут не обошлось без
подстрекательства и содействия этого немца. А теперь, доктор
Хакстейбл, разрешите откланяться.
Я чувствовал, сколько еще вопросов есть у Холмса, но
герцог сразу положил конец разговору. Утонченный аристократизм
этого вельможи не позволял ему входить в обсуждение семейных
дел с посторонним человеком, и он, видимо, боялся, что каждый
новый вопрос бросит безжалостный свет на старательно
затемненные уголки его жизни.
Сразу после ухода герцога и мистера Уайлдера мой друг с
обычным для него рвением принялся за работу.
Тщательный осмотр комнаты мальчика ничего не дал, кроме
окончательной уверенности в том, что он мог убежать только
через окно. В комнате учителя-немца среди его вещей тоже не
нашлось новых улик. Плющ под окном не выдержал его тяжести, и,
посветив фонариком на лужайку, мы увидели там глубокие
отпечатки каблуков. Примятая трава — вот единственное, что
свидетельствовало об этом необъяснимом ночном побеге.
Шерлок Холме ушел, оставив меня одного, и вернулся только
в двенадцатом часу ночи. Он достал где-то большую карту здешних
мест, разложил ее у меня в комнате на кровати и поставил
посередине лампу. Потом закурил и стал сосредоточенно
разглядывать свое приобретение, время от времени показывая мне
интересующие его пункты дымящимся янтарным мундштуком трубки.
— Это дело захватывает меня все больше и больше, Уотсон,
— говорил мой друг. — Интересное дело, очень интересное... Но
сейчас, когда я только приступаю к нему, мне хотелось бы
обратить ваше внимание на некоторые географические детали,
которые могут оказаться немаловажными в ходе расследования.
Взгляните на эту карту. Вот этот заштрихованный квадрат —
школа. Воткнем сюда булавку. Вот шоссе. Оно проходит мимо школы
с востока на запад, и ответвлений от него нет на протяжении
мили в ту и другую сторону. Если наши беглецы шли дорогой,
другого пути для них быть не могло.
— Правильно.
— По счастливому стечению обстоятельств, мы можем
проверить, что делалось на шоссе той ночью. Вот здесь, где
сейчас моя трубка, с двенадцати до шести утра дежурил полисмен.
Как видите, это первый перекресток в восточной части шоссе.
Полисмен ни на ми-куту не отлучался со своего поста, и он
утверждает, что непременно заметил бы взрослого мужчину с
мальчиком, если бы они там прошли. Я говорил с ним сегодня
вечером, и, по-моему, на его слова можно положиться. Значит,
эта часть шоссе исключается. Теперь посмотрим, как обстоит дело
в западной его части. Там есть гостиница "Рыжий бык", хозяйка
которой лежит больная. Она посылала за врачом в Мэклтон, но тот
был у другого больного и приехал к ней только рано утром. В
ожидании его в гостинице не спали всю ночь и то и дело
поглядывали на шоссе, не едет ли он. По словам этих людей, мимо
гостиницы никто не проходил. Если поверить им, выходит, что и
западная часть шоссе не оставляет у нас никаких сомнений.
Следовательно, беглецы избрали какой-то другой путь. — А
велосипед? — сказал я. — Да, велосипед. Сейчас мы им
займемся. Итак, продолжаем наши рассуждения. Если беглецы не
вышли на шоссе, следовательно, они отправились или к северу,
или к югу от школы, это бесспорно. Давайте взвесим оба эти
предположения. К югу от школы лежит обширное поле, разбитое на
мелкие участки; каждый отделен от другого оградой из камня.
Проехать тут на велосипеде невозможно. Следовательно, и это
