- Я этого опасался. Но ваша игра отвлекла его, и я успел забрать кни-
гу. Правда, на то, чтобы скрыться незамеченным, времени уже не хватило.
А, сэр Джеймс! Как я рад, что вы пришли!
Наш вылощенный приятель явился по заранее посланному приглашению. Он
с глубочайшим вниманием слушал рассказ Холмса о случившемся.
- Вы свершили чудо! Чудо! - воскликнул он, выслушав историю. - Однако
если раны барона так ужасны, как описывает их доктор Уотсон, этого обс-
тоятельства нам с избытком хватит, чтобы добиться нашей цели и сорвать
женитьбу, не прибегая к помощи этой ужасной книги!
Холмс покачал головой.
- Женщина такого типа, как Виолетта де Мервиль, будет любить искале-
ченного страдальца еще крепче, чем здорового человека. Нет, нет, мы
должны уничтожить его морально, а не физически. Эта книга - и только она
одна - вернет девушку на землю. Книга написана почерком барона, мисс де
Мервиль не сможет этого не заметить.
Сэр Джеймс унес с собой и книгу, и драгоценное блюдечко. Я и сам за-
сиделся у Холмса дольше, чем нужно, и поэтому вышел на улицу вместе с
полковником. Его ждал кабриолет. Сэр Джеймс вскочил в экипаж, отдал ко-
роткую команду кучеру, на голове которого красовалась кокарда, и быстро
уехал. Он наполовину свесил из окна свое пальто, чтобы прикрыть им ге-
ральдические знаки на дверце, но это ничуть не помешало мне разглядеть
их в ярком свете, падавшем из веерообразного оконца над дверью дома. Я
задохнулся от изумления, затем повернулся и вновь поднялся по лестнице в
комнату Холмса.
- Я выяснил, кто наш клиент! - воскликнул я, распираемый желанием
поскорее выпалить великое известие. - Холмс, да это же...
- Это истинный рыцарь и верный друг, - сказал Холмс, жестом призывая
меня к молчанию. - Давайте же раз и навсегда удовлетворимся этим.
Я не знаю, каким образом была пущена в дело порочащая барона книга.
Это устроил сэр Джеймс Или же, что более вероятно, столь щекотливое по-
ручение было доверено отцу юной дамы. Во всяком случае, это возымело же-
лаемое действие. Спустя три дня в "Утренней почте" появилась заметка,
сообщавшая, что бракосочетание барона Адальберта Грюнўра и мисс Виолетты
де Мервиль не состоится. В той же газете был помещен первый отчет о слу-
шании судебного дела, возбужденного против мисс Китти Уинтер по серьез-
ному обвинению в нанесении увечий посредством купороса. На суде откры-
лись такие смягчающие вину обстоятельства, что приговор, как вы помните,
оказался самым мягким, какой только можно было вынести за такое преступ-
ление. Шерлоку Холмсу угрожали преследованием за кражу со взломом, одна-
ко, когда цель благородна, а клиент достаточно знатен, даже косный анг-
лийский закон становится гибким и человечным. Моего друга так и не поса-
дили на скамью подсудимых.
Перевод А. Башкировой, А. Левейко, А. Шарова
Артур Конан Дойл
Смерть русского помещика
Разбираясь как-то в своем архиве, просматривая дневники, которые вел
все годы моего знакомства и, осмелюсь утверждать, дружбы с мистером Шер-
локом Холмсом, я наткнулся на несколько страничек, живописующих наш раз-
говор одним далеким ноябрьским вечером. Выцветшие строки, бегущие по по-
желтевшим листкам, вернули меня в тот промозглый ненастный день, когда
мы с Холмсом сидели перед пылающим камином, а за окном в извечном лон-
донском тумане тонули газовые фонари Бейкер-стрит.
Это был один из тех дней, когда перед Холмсом не стояла задача, решая
которую он мог применить свой знаменитый дедуктивный метод, его мозг
простаивал, изнывал, лишенный необходимой пищи, и я со страхом ожидал
той минуты, когда рука Холмса протянется к несессеру, в котором он дер-
жал шприц и морфий. Однако, поглядывая время от времени на моего прияте-
ля, я не замечал ничего, что свидетельствовало бы о том, что он собира-
ется прибегнуть к этому страшному средству, и я с самонадеянностью ду-
мал, что, вероятно, на него таки подействовали мои увещевания. Откинув-
шись на спинку кресла, закрыв глаза, Холмс небрежно водил смычком по
струнам лежащей на коленях скрипки, извлекая из нее грустные, протяжные
звуки.
Успокоенный, я возвращался к книге, которую читал весь этот бесконеч-
ный день. Наконец я перевернул последнюю страницу, закрыл книгу и с
грустью провел ладонью по золотому тиснению обложки. Талант автора поко-
рил меня. Чувства настолько переполняли меня, что я встал и отошел к ок-
ну. Скрестив руки на груди, я следил за немногочисленными прохожими.
- Какая загадочная книга! - не сдержался я. И тут я услышал спокойный
голос Холмса:
- Книга неплоха, но не без недостатков.
- Вы читали "Братьев Карамазовых"?
Я был поражен. Читатели, знакомые с моими рассказами о Шерлоке Холм-
се, осведомлены о том, что этот ни на кого не похожий человек, обладаю-
щий огромными знаниями в весьма специфических областях, тем не менее был
невеждой во всем, что касалось литературы и философии.
- Дорогой Уотсон, - сказал Холмс. - Я не изменил своим принципам и
по-прежнему считаю, что неразумно забивать мозговой чердак рухлядью, ко-
торая только занимает место и бесполезна в моей работе.
- Так что же побудило вас прочитать эту книгу? - недоуменно спросил
я, опускаясь в кресло.
- Две причины. Во-первых, как всякий англичанин, я сентиментален,
воспоминания детства накрепко сидят во мне, и я не желаю с ним расста-
ваться. Дело в том, что мой отец, человек передовых взглядов, дружил с
Герценом, известным русским революционером и писателем. Посещая его, он
иногда брал с собой меня и моего старшего брата Майкрофта. В один из та-
ких визитов мы застали в этом гостеприимном доме Достоевского, будущего
автора этой книги1.
- А во-вторых?
- Во-вторых, эта книга о преступлении, хотя я догадываюсь, что не
только о нем.
- Но это же вымысел! - воскликнул я. Холмс отложил смычок, набил
трубку, закурил и, окутавшись клубами дыма, сказал:
- Для меня это было не так важно. Хотя, должен заметить, меня не по-
кидают подозрения, что в основе сюжета лежит реально совершенное прес-
тупление2.
- В конце концов это не принципиально, - раздраженно сказал я. - Сю-
жет для автора столь серьезного произведения - лишь средство наиболее
полно донести до читателя свои мысли. Насколько тщательно продуман сю-
жет, настолько облегчается задача писателя.
- Совершенно с вами согласен. Но именно в сюжете я вижу изъяны, кото-
рые дают мне право говорить, что книга не лишена недостатков.
- Вы можете обосновать свое утверждение? - с подозрением спросил я.
- Конечно, Уотсон, конечно! - засмеялся Холмс. - Ответьте хотя бы на
вопрос: кто убийца?
Я пожал плечами, удивленный нелепостью вопроса:
- Лакей. Смердяков. Боже, как трудны для произношения русские фами-
лии...
- Насчет фамилий я с вами согласен, для меня они тоже представляют
определенную сложность. Но что касается лакея, я не был бы так категори-
чен.
- То есть как?!
- А почему вы считаете, что убил Смердяков? - невозмутимо спросил
Холмс.
- Он сам рассказал об этом старшему из братьев, Ивану.
- Правильно. Сам рассказал. Иначе бы откуда вы об этом узнали, ведь
автор описывает сцену убийства его словами. Полноте, Уотсон, вы же врач,
у вас не появились сомнения, вы сразу же поверили этому признанию?
Я оторопело смотрел на Холмса, не в силах вымолвить ни слова. Между
тем Шерлок Холмс продолжал, с видимым удовольствием попыхивая трубкой:
- Смердяков - больной человек, психика его расстроена. Тому свиде-
тельство само его происхождение от сумасшедшей Лизаветы Смердяковой и
Федора Павловича, который тоже не отличался тихим нравом, будучи раздра-
жительным, взбалмошным, нетерпимым. Смердяков - типичный эпилептик, ор-
ганизм которого, и прежде всего мозг, измучен припадками. Пусть он не
падал в погреб, пусть симулировал припадок, это ничего не меняет и не
является подтверждением истинности его слов. На следующее утро его скру-
тило так, что он оказался в больнице и провел два дня в беспамятстве. И
вы, Уотсон, думаете, что я поверю в признание этого человека?
Видя мое замешательство, Холмс улыбнулся:
- Вы можете сказать, что настоящий припадок у Смердякова начался ут-
ром, то есть после убийства Федора Павловича, а до того, следовательно,
он находился в здравом уме, из чего можно заключить, что он говорит
правду. Но разве вы не знаете, что нередки случаи частичного помутнения
рассудка за два, три, четыре часа до собственно припадка?..
- Выходит, он оговорил себя?
- Нет! Он сказал правду, но ту правду, в которую верил сам. На самом
же деле он лишь внушил себе, что убил он, внушил, находясь под сильней-
шим воздействием слов Ивана Карамазова, произнесенных в их разговоре у
калитки. Смердяков хотел убить, готовил преступление, он столько раз со-
вершал его мысленно, что когда волею обстоятельств был вычеркнут из им
же созданной схемы, то горячечное сознание восстало против иного хода
событий.
Голос Шерлока Холмса действовал на меня гипнотически.
- Видимо, все происходило следующим образом, - не торопясь говорил
Холмс. - Смердяков слышит крик Федора Павловича, а потом и вопль Григо-
рия. Выждав некоторое время, он выходит в сад, видит открытую дверь,
входит. Перед ним на полу окровавленный труп Карамазова-старшего. Смер-
дяков подходит к иконостасу, забирает конверт, вынимает из него 3000
рублей, пустой конверт бросает на пол, дабы отвести подозрения от себя и
бросить тень на Дмитрия, и уходит в полной уверенности, что это он убил.
Ведь все так точно совпало с тем, что ему десятки и сотни раз мерещи-
лось.
Несколько минут мы сидели молча, пока я не рассмеялся:
- Нет; Холмс! Ваши слова - гипотеза, которая составила бы честь писа-
телю, психиатру. Но вы же признаете только факты! А их как раз у вас и
нет!
- Чем был убит Федор Павлович? - неожиданно резко спросил Шерлок
Холмс, наклоняясь ко мне.
- Пестиком, - пролепетал я, озадаченный вопросом.
- Разве?
Я потянулся за книгой, но Холмс движением руки остановил меня:
- Не трудитесь. Я вам напомню. Смердяков говорит: "Я тут схватил это
самое пресс-папье чугунное, на столе у них, помните-с, фунта три ведь в
нем будет, размахнулся да сзади его в самое темя углом". Углом, Уотсон!
Так почему же на суде фигурировал пестик? Да потому, что удары были
действительно нанесены им! И тут вы, возможно, сами того не желая, ока-
зались правы. Пестик! Вот факт, на котором базируются мои рассуждения.
Даже если бы ошиблись медики, осматривавшие тело Федора Павловича Кара-
мазова, даже если бы они не обратили внимание на то, что ранения имеют
совершенно иные характерные особенности, чем при ударе достаточно длин-
ным округлым предметом, то суд присяжных, в те времена только-только
введенный в России3, не упустил бы этой детали и исправил бы оплошность.
Но если Карамазов-старший был убит пестиком, а не пресс-папье, как ут-
верждал Смердяков, то и убийца другой. Это очевидно, Уотсон! Кстати, ла-
кей утверждал, что вытер пресс-папье и поставил'его на место. Да будет
вам известно, что уничтожить следы крови отнюдь не так просто, как дума-
ют некоторые, а потому любой человек, вооруженный увеличительным стек-
лом, сразу понял бы, в чем дело.
Я был просто обескуражен доводами Холмса, я был раздавлен ими. А он
между тем все так же методично ронял слово за словом.
- Вспомните последний разговор Смердякова с Иваном Карамазовым. Смер-
дяков находится в состоянии крайнего возбуждения, он балансирует над
бездной, имя которой - безумие. Не логично ли в таком случае допустить,
что его мучают сомнения, что остатки разума протестуют против утвержде-
ния "Я убил!". И самоубийство Смердякова - это не раскаяние, не крушение
надежд, это невозможность сосуществования в одном человеке двух поляр-
ных, взаимоисключающих Я: Я - убийца и Я - не убийца. Измученное созна-
ние лакея не выдерживает этой раздвоенности. Своим самоубийством Смердя-
ков лишает суд не обвиняемого, но свидетеля, так как нет гарантии, что
не найдется человек, который, выслушав его путаный бред, сможет разоб-
раться в истинном течении событий. Другое дело, принял ли суд во внима-
ние показания Смердякова? Ведь, что ни говори, а Смердяков психически
больной человек, то есть человек с ограниченной ответственностью. Думаю,
что не принял.
Я слушал Холмса, а на языке уже вертелся вопрос. Когда Холмс умолк, я
вскричал в возбуждении:
- Но кто же тогда убийца?
- Римляне вопрошали: "Кому это выгодно?" Послушаемся их и определим
побудительный мотив. Очевидно, что мотив этот - деньги. В сущности, в
романе фигурируют две суммы, каждая из которых могла стать потенциальной
причиной смерти Федора Карамазова: 3000 рублей, предназначенные Федором
Павловичем Грушеньке, и 120 000 рублей - наследство, которое в случае
смерти отца получат братья Карамазовы. 3000 рублей. Кого они могли заин-
тересовать? Смердякова. Эта сумма вкупе с теми деньгами, которые он на-
деялся получить от Ивана Карамазова, должна была дать ему возможность
уехать в Париж. Иначе говоря, обладая этими деньгами, он мог реализовать
свою мечту. Но Смердяков не убивал, не так ли?
Я согласно кивнул головой. Холмс не заметил этого, было видно, что он
сам увлекся своими рассуждениями.
- Кто еще? - спросил он и сам же ответил: - Дмитрий, средний брат.
Ему эти три тысячи были необходимы, чтобы погасить часть своего долга
Катерине Ивановне и тем самым обрести уверенность, что он еще не совсем
пропащий человек. Однако, и мы это можем смело утверждать, Дмитрий отца
не убивал. Повествование о действиях Мити той ночью ведет автор, а ему
мы обязаны верить. Итак, делаем вывод: 3000 рублей не являются причиной
убийства.
- Наследство, - прошептал я.
- Да, наследство! - торжественно произнес Холмс. - 120000 рублей, ог-
ромные деньги. Кто наследует состояние Федора Павловича? Иван, Дмитрий,
Алеша. Братья Карамазовы. Дмитрий не убивал, это мы уже выяснили. Оста-
ются Иван и Алеша. Алеша и Иван. Кто из них?
Холмс оторвал глаза от пляшущих в камине язычков пламени и посмотрел
на меня. Мне стало жутко.
- Так кто же из них? - повторил он, выдержал паузу и сказал: - Хоро-
шо. Проанализируем действия двух кандидатов в отцеубийцы. Иван. Мог ли
он совершить убийство? Мог. Правда, он говорит Смердякову, что уезжает в
Чермашню, тем самым развязывая тому руки, давая, в сущности, согласие на
убийство отца. Именно так трактует Смердяков слова Ивана, именно так и
было в действительности. Уезжать-то Иван уезжает, но пребывает ли там
неотлучно все время? Указания на это, кроме его собственных слов, в ро-
мане нет. Почему не допустить, если предположить противоположное, что
каждую ночь Иван наведывается в сад отца, чтобы воочию убедиться, что
Смердяков приведет в исполнение то, что он, Иван, внушил лакею? Да, та-
кое допущение возможно. Как развиваются в таком случае события?.. Иван
видит Дмитрия, видит, как тот бьет по голове Григория и... убегаете. В
комнате мечется Федор Павлович. Смердякова нет. План Ивана рушится, и он
решает воспользоваться удобным случаем. Он проникает в дом и убивает от-
ца. В последнее мгновение успев скрыться в саду, он видит Смердякова,
понимает, что тот не в себе, наблюдает за его поведением в доме - это
ему позволяет настежь открытое окно, - решает тяжесть преступления пере-
ложить либо на его плечи, либо на плечи Дмитрия. На чьи именно, покажет
будущее, но, разумеется, Иван, с его аналитическим умом, предпочел бы
видеть на скамье подсудимых брата, нежели лакея: брат, будучи осужден,
лишится права на наследство, и тем самым доля Ивана возрастет на 20 000
рублей. Именно поэтому даже во время разговора со Смердяковым, их пос-
леднего разговора, в котором Смердяков признается в убийстве Федора Пав-
ловича, Иван не хочет верить его словам - 20 000 ускользают из его рук.
- Убийца он! - воскликнул я.
- Вы, как всегда, торопитесь с выводами, Уотсон, - невозмутимо заме-
тил Холмс. - При внешней цельности, логичности нарисованная мною картина
не выдерживает никакой критики. Вспомните: Иван, говоря об убийстве,
прежде всего решал идею в принципе, идею права на убийство, идею целесо-
образности уничтожения зла, которое олицетворяет для него Федор Павлович
Карамазов, его отец. Конечно, мы понимаем, что разговором у калитки Иван
не только наводил Смердякова на мысль, но впрямую подталкивал того к
убийству Карамазова-старшего, хотя, надо отметить, и не говорил прямо:
"Пойди и убей!" Но именно этот приказ звучит в подтексте его слов. А по-
тому Иван, если согласиться с тем, что убил Смердяков, является истинным
виновником преступления. Но Смердяков не убивал. Возникает вопрос: "Мог
ли убить Иван?" Действительно, мог ли он перейти, так сказать, от слов к
делу? Выше я уже ответил на этот вопрос, и ответил положительно. Но от-
вет мой опирался исключительно на географию и время, я имею в виду
отъезд Ивана в Чермашню, и никоим образом не затрагивал психологический
аспект. Не забывайте, Иван человек трезвомыслящий, лихорадочное возбуж-
дение, которое в конце концов приводит его к безумий, настигает старшего
из братьев уже после смерти отца. Мог ли такой человек поднять брошенный
Дмитрием пестик и хладнокровно размозжить череп родному отцу? Мог ли,
понимая, что если ему не удастся ввести в заблуждение следствие, то
двадцать лет каторги ему обеспечено? Сомнительно, Уотсон, сомнительно!
Не мне вам говорить, какой глубины пропасть разделяет слово и поступок.
К тому же, опираясь на собственный опыт в расследовании преступлений,
должен заметить, что человек, без конца рассуждающий об убийстве, как
правило, никого не убивает; напротив, человек, планирующий убийство, не
говорит о нем на каждом углу - он не может не понимать, что в таком слу-
чае подозрения падут прежде всего на него самого. Это, кстати, подтверж-
дает тот факт, что чиновник Перхотин, расследующий убийство, сразу же
главным подозреваемым делает Дмитрия, который был весьма несдер
жан в изъявлении своих чувств к отцу. Но угрозы Дмитрия, как и теоре-
тические рассуждения Ивана, не свидетельствуют об их вине, как раз нао-
борот, они доказывают их невиновность. И последнее. Вспомните, Уотсон,
действия Ивана после возвращения в Ско-то-при-го-ньевск. Черт побери! -
не выдержал Холмс. - Названия городов у русских так же труднопроизноси-
мы, как их фамилии. Однако я отвлекся... Итак, вспомните действия Ивана,
подчеркиваю, действия, а не слова, в правдивости которых при желании
можно усомниться. Его визиты к Катерине Ивановне, первый и второй приход
к Смердякову, короткий разговор с Алешей - все это доказывает, что он не
только не убивал отца, но убежден, что убил Дмитрий. Помимо прочего, и
авторский голос Достоевского уверяет нас в этом. А теперь резюме: как и
Смердяков, Иван мысленно убивал отца, и не раз, но Иван невиновен, хотя,
поверив лакею, приходит к осознанию своей вины и перед отцом, и, в
большей степени, перед безвинно арестованным Дмитрием; как результат,
железный характер Ивана ломается, и рассудок его погружается во мрак по-
мешательства. "Прощайте, прежний смелый человек!" - вот последние слова
Смердякова, адресуемые Ивану.
Холмс замолчал. Меня колотил озноб. Я сказал, запинаясь:
- Но тогда... Но это невозможно! Вы отдаете себе отчет в этом?!
- Почему? - Шерлок Холмс коротко взглянул на меня и тут же отвел гла-
за. - Помилуйте, Уотсон, почему вы так уверены в невиновности Алеши?
- Алеша - средоточие всего лучшего, что есть в людях. - Я был так
возмущен диким, кошмарным предположением Холмса, хуже того, его уверен-
ностью и его спокойствием, что не посчитал нужным скрывать своего отно-
шения к его словам. - Я, как и вы, Холмс, принадлежу к английской церк-
ви, а потому мне чуждо учение гуманного православия, противостоящее за-
костенелости православия официального, однако младший Карамазов как но-
ситель этого учения мне импонирует. Более того, многое, что говорит Але-
ша, созвучно моим мыслям и убеждениям. Какой верой, каким сознанием
собственной правоты проникнуты его слова у камня в эпилоге романа!
Сколько доброты в его призыве к сгрудившимся вокруг него мальчикам? Ка-
кая кротость!
- И этой кротостью, этим смирением, - перебил меня Холмс, - продикто-
ван его возглас: "Расстрелять!"
Я ошеломленно смотрел на Холмса и чувствовал, что задыхаюсь.
- Не забывайте об этом крике души, - продолжал Шерлок Холмс. - Когда
Иван поведал младшему брату историю о мальчике, затравленном собаками,
тот ни секунды не колебался в определении наказания, отбросив в сторону
свои религиозные воззрения.
- Любой на его месте сказал бы то же самое! - убежденно заявил я.
- Не думаю.
- Вы циник, Холмс.
- Я реалист, Уотсон. Алеша в вашем представлении человек, по сути,
являющийся идеалом. И вы не желаете разрушать сложившийся образ, не же-
лаете видеть в нем, в его поведении и словах каких бы то ни было
изъянов. Но их вижу я. И допускаю, что, произнеся свой приговор, Алеша
показал на мгновение свое истинное лицо, скрытое до поры под маской бла-
гочестия. Прав Алеша, правы вы, что поступок неведомого помещика заслу-
живает самой суровой кары. Но дело не в этом, Алеша мог - понимаете,
Уотсон, мог! - вынести приговор человеку, даже если того правильнее наз-
вать зверем.
Дорогой Уотсон, я убежден, что зло и добро равно существуют в челове-
ке, находясь в постоянной непримиримой борьбе. И Алеша не исключение.
Пока рядом был отец Зосима, в душе Алеши брало верх добро. Но почему не
допустить, что слова Ивана о ненужности, вредности существования злых и
порочных людей возымели на Алешу столь же разрушительное действие, что и
на Смердякова? Почему не предположить, что, впитав в себя слова старшего
брата, Алеша сделал тот шаг, разделяющий замысел и его исполнение, на
который был не способен Иван? Вспомните, что пишет Достоевский о
чувствах Алеши в ночь после смерти старца: "Но с каждым мгновением он
чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твердое и незыблемое,
как этот свод небесный, сходило в душу его. Какая-то как бы идея воцаря-
лась в уме его - и уже на всю жизнь и на веки веков". Не тогда ли, у
гроба иеромонаха, единственного, кто в представлении Алеши воплощал доб-
ро и свет, принимает Карамазов-младший решение расквитаться с отцом за
то зло, что он причинил людям.
Холмс опустил свою худую руку на гриф скрипки и тонкими, нервными
пальцами принялся пощипывать струны.
- В случае смерти отца, - сказал Холмс, помолчав, - Алеша становился
обладателем целого состояния. Нужны ли ему деньги? А почему - нет? Эти
деньги он сможет потратить на претворение в жизнь заповедей отца Зосимы,
например, заняться воспитанием и оплатить учебу того же Илюшеньки, семья
которого влачит полунищенское существование, Коли Красоткина, Смурова,
тех мальчиков, в которых он, да и Достоевский, видит будущее России. Так
что, Уотсон, отдавая должное Алеше, надо признать, что он имел основания
желать смерти своему отцу!
Где он находился в ту ночь, мы не знаем. А что, если в саду отца? Как
и все, он знал об угрозах Дмитрия. Хотел ли он остановить брата? Вряд
ли. Скорее, он хотел стать свидетелем свершения акта возмездия, как ему,
по-видимому, представлялось убийство отца. Итак, Алеша в саду. Он видит
Дмитрия, стоящего под окном с пестиком в руках. Появляется Григорий и
падает наземь, сраженный ударом. Дмитрий бросает пестик и сломя голову
бежит прочь. Алеша в растерянности. Очевидно, что он не собирался уби-
вать отца, надеясь, что Божья кара придет от руки среднего брата, но с
бегством Дмитрия он становится перед выбором: стать самому орудием Божи-
им или оставить зло торжествующим. Он выбирает первое, к тому же он в
относительной безопасности - Григорий жив и покажет на Дмитрия. Алеша
убивает отца, который, конечно же, открывает младшему сыну дверь, потому
что если и доверяет кому-нибудь помимо Смердякова, то только Алеше. За-
тем Алеша оставляет на тропинке окровавленный пестик и исчезает в темно-
те. Убийство совершено. Подозрения, как и предполагал Алеша, падают на
Дмитрия. К чему же мы приходим? Алеша становится богатым, очень богатым
человеком: Дмитрий лишается права на наследство, потому что арестован и
осужден, доля Ивана тоже переходит Алеше, поскольку сумасшедшие, как
вам, Уотсон, конечно, известно, лишаются права наследования - все 120
000 рублей достаются младшему из братьев! Жаль ли ему Ивана и Дмитрия?
Едва ли. Если вдуматься, они вполне подпадают под категорию "ненужных,
вредных" людей. Почему, вынеся приговор "Расстрелять!", Алеша должен
быть менее принципиален по отношению к своим братьям, которые если и
лучше негодяя, обрекшего на ужасную смерть несчастного ребенка, то не-
намного, являясь, по сути, людьми никчемными, суетными, лишенными цели и
веры. Нет, ему не жаль их. А если поступки в месяцы, последовавшие за
убийством, не более чем стремление отвести от себя возможные подозрения?
Впрочем, причин для волнения у него нет. Вот как описывает его автор:
"...он сбросил подрясник и носил теперь прекрасно сшитый сюртук, мяг
кую круглую шляпу и коротко обстриженные волосы. Все это очень его
скрасило, и смотрел он совсем красавчиком. Миловидное лицо его имело
всегда веселый вид, но веселость эта была какая-то тихая и спокойная".
Завидное спокойствие, не правда ли, Уотсон? Обратите внимание, поворот
событий избавил его от лжи и от связанных с ней угрызений совести: он
искренен, уверяя всех, что Дмитрий невиновен.
Холмс принялся раскуривать трубку.
Взял свою трубку и я. Крепкий "морской" табак не помог мне разоб-
раться в переплетении фактов, предположений, догадок, которые обрушил на
мою бедную голову Шерлок Холмс.
- Однако, истины ради, - вмешался в мои беспорядочные мысли голос
Холмса, - надо признать, что многое в романе противоречит версии, что
убийца - Алеша. Я мог бы привести ряд доказательств его невиновности, но
ограничусь тем, что заверю вас в их серьезности, можно сказать, неопро-
вержимости.
Я растерянно посмотрел на Холмса:
- Но кто же тогда убийца?
- Может быть, права госпожа Хохлакова, и убийство совершил Григорий.
- Но ему-то зачем?!
- Слуга, "маленький человек", что мы о нем знаем? Ущемленное чувство
личности, попранное человеческое достоинство - все это могло породить в
его душе ненависть к самодуру и хаму, каким был Карамазов-старший. Хотя,
возможно, ничего этого и не было, но рана, нанесенная Дмитрием, лишила
Григория рассудка, и, странным образом видоизменившись, боль, страх,
гнев обратились против ничего не подозревающего Федора Павловича. Други-
ми словами, убийство было немотивировано и совершено в состоянии аффек-
та. Не исключено, что именно так и было на самом деле. Кто знает... Я
ахнул.
- Так вы не знаете, кто убил?
- Разумеется, нет! - сказал Холмс и тут же добавил, лукаво прищурив-
шись: - Зато это известно вам, Уотсон.
- Мне?!
- Конечно! На мой вопрос об убийце вы незамедлительно дали ответ -
Смердяков. Я не вижу достаточно весомых причин, чтобы вы отказывались от
первоначального мнения.
- Позвольте, Холмс, но вы же доказывали...
- Мой дорогой Уотсон, менее всего я стремился доказывать чью-то вину,
я лишь хотел наглядно показать, что сюжет романа несовершенен, поскольку
в ряде случаев нарушены причинно-следственные связи. И ничего больше!
Теперь я понимаю, что напрасно сделал это, невольно поставив под сомне-
ние достоинство романа, но, поверьте, я и в мыслях не держал этого! И
обещаю вам, Уотсон, что постараюсь поскорее забыть эту, возможно, заме-
чательную книгу, которая окончательно убедила меня, что я все-таки ниче-
го не понимаю в литературе, и в будущем анализировать поступки живых лю-
дей, а не литературных персонажей. Однако вижу, что утомил вас. Ну что
ж, предугадывая вашу просьбу, я сыграю "Песни" Мендельсона.
Холмс поднял скрипку, взмахнул смычком, и наша уютная квартира в доме
v 221-6 по Бейкер-стрит наполнилась чарующими звуками музыки.
Перевод С. Борисова
1 Летом 1862 года Достоевский выехал за границу, побывал в Лондоне,
где посетил Герцена. - Прим. пер.
2 В "Записках мертвого дома" (1860 - 1862) Достоевский рассказывает о
встреченном им в омском остроге Дмитрии Ильинском, несправедливо обви-
ненном и осужденном за отцеубийство, которое, как выяснилось много лет
спустя, совершил его младший брат. Исследователи творчества Ф. М. Досто-
евского утверждают, что Дмитрий Ильинский послужил прототипом Дмитрия
Карамазова. - Прим. пер.
3 Суд присяжных был введен в России по судебной реформе 1864 года.
Действие романа происходит летом и осенью 1866 года. -Прим. пер.
Артур Конан Дойл
Загадка Торского моста
Где-то в подвалах банка "Кокс и К°" на Чарринг-кросс лежит потертая
курьерская сумка с моим именем на крышке "Джон X. Уотсон, доктор медици-
ны, бывший военнослужащий Индийской армии". Сумка набита бумагами: это
записи необычных дел, которые Холмс когда-то расследовал. Некоторые из
дел, и довольно интересные, окончились полной неудачей, и поэтому едва
ли стоит о них писать: задача без решения может заинтересовать специа-
листа, а у случайного читателя вызовет лишь раздражение. Среди таких не-
законченных дел - история мистера Джеймса Филимора, который, вернувшись
домой за зонтиком, бесследно исчез. Не менее замечательна история катера
"Алисия": однажды вечером он вошел в полосу тумана и пропал навсегда -
никто более не слышал ни о нем, ни о его экипаже. Третье дело, достойное
упоминания, - случай с Айседором Персано, знаменитым журналистом и дуэ-
лянтом: он помешался на том, что в спичечной коробке, которую он посто-
янно держал в руках, находится редчайший червь, по его словам, еще не
известный науке.
Не считая этих "темных дел", есть несколько таких, которые затрагива-
ют семейные тайны, настолько интимные, что сама мысль о возможности их
оглашения вызвала бы переполох во многих высокопоставленных домах. Нет
нужды говорить, что это исключено, и теперь, когда у моего друга есть
время и силы, подобные записи будут отобраны и уничтожены.
Остается значительное число дел, более или менее интересных, о кото-
рых я мог бы написать раньше, если бы не боялся пресытить читателя и тем
самым повредить репутации человека, которого чту больше всех.
Я был участником некоторых из этих дел и потому могу говорить о них
как очевидец. К их числу относится и описанное ниже.
Был ветреный октябрьский день. Я одевался и следил, как кружились в
